А чем ты думаешь заняться, когда настанут холода?
Обзорам
Одиннадцатая история. ЦИКЛ ЗАВЕРШЕН!
Часть пятая 5-456 годы Первой Эпохи
Название: Единственный шаг
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: Финголфин, Фингон, Тургон, Арэдель, Маэглин, Эрейнион (Гил-Галад), сыновья Феанора, сыновья Арафинвэ, упоминаются Эол, Моргот.
Рейтинг: PG-13(12+)
Жанр: драма, агнст
Размер: мини, 3405 слов
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: 456 год Первой Эпохи, Эндорэ. Битва Внезапного Пламени разорила Арт Гален и унесла множество жизней.Финголфин вспоминает прошлое, размышляет о будущем и принимает решение.
Примечение: 1. В этом тексте используются синдаризованные формы имен большинства персонажей. Имя Арафинвэ фигурирует только в квэнийской форме, потому что оно было синдаризовано Финродом уже после смерти Финголфина. 2. Мидтул - предположительно, синдаризованная форма имени Митьятулвэ, точного соответствия в словаре не нашлось. 3. Митьятулвэ - близкий друг Нолофинвэ, с которым они знали друг друга с детства, не канонный персонаж, упоминался в двух фиках этого цикла: "Тревожный блеск" и "Тропа во тьме". 4. Даты: 1) по текстам Толкина: 320 год Первой Эпохи - рождение Маэглина, 400 год - гибель Арэдель, 422 год - совет Финголфина, на котором он призывает выступить против Ангбанда, но не получает поддержки, 455 год - Дагор Браголлах, 456 - поединок Финголфина с Морготом; 2) произволом автора фанфика: 415 год - рождение Эрейниона.
читать дальшеНочь стояла удивительно тихая. Воздух был почти неподвижен. Наверное, поэтому в нем не слышался запах гари, и мельчайшие частицы пепла не летели с Анфауглит и не проникали с каждым вдохом в нос и горло. Звезды сияли ярко, так что легко выходило представить, будто всего, произошедшего за последний год, не случалось. И там, за стенами Барад Эйтель, все еще колышутся травы равнины Арт Гален, все еще стоят в силе и славе крепости нолдор, и их стражи держат в страхе тварей Моргота, а жители, не ожидая бед, поют под небесами. Время летней ночи течет медленно, как мед, и пахнет медом. А еще немного землей, за день прогретой солнцем. Но больше ничем.
Финголфин, стоя на вершине самой высокой из башен своей крепости, не торопился разрушить это приятное наваждение. Он позволял волнам памяти нести себя все дальше и дальше назад. К началу могущества нолдор в этих землях.
Тогда Маэдрос всех сумел удивить, и, пожалуй, больше всех самого Финголфина.
— Титул Верховного короля я принял, должно быть, от изумления, — однажды признался он Фингону.
Перед другими Финголфин об этом молчал. Верховному королю не пристало говорить таких вещей, даже в шутку, а особенно всерьез.
Финголфин хорошо понимал в ту пору, что для народа сыновей Феанора он чужой настолько же, насколько Феанор и его сыновья были чужими для его собственного народа. Правда, они, чтобы так отдалиться, хорошо постарались, а он не сделал ничего, но это мало что меняло. Если бы часть народа его не признала, титул не имел бы значения.
Однако те нолдор его признали. Не полюбили, конечно, нет. Но вроде как они с ним условились, что сделают все, чтобы быть друг другу полезными в битвах с Врагом. А для всего остального у тех нолдор были сыновья Феанора — лорды, чтимые наравне с валар. Да что там, превыше валар!
Как-то раз Финголфин обмолвился, что ему такое отношение со стороны народа было бы в тягость.
Молва подхватила это, а после принесла ответ, неизвестно от кого, да и не важно. Сказано было: Финголфин завидует и лукавит.
Он действительно лукавил.
Такое отношение не было бы, а точно было ему в тягость. Всегда, сталкиваясь с подобным, все равно с чьей стороны, он чувствовал мучительную неловкость и за себя, и за других. Словно они делали что-то такое, за что потом им непременно будет стыдно, а он поневоле становился этому свидетелем.
Так что Финголфин обычно старался как-нибудь аккуратно свести чрезмерное восхищение своей персоной на нет: кому-то показать, что он такой же эльда, как другие, с кем-то просто посмеяться вместе, а кое-кого и встряхнуть построже.
Потом он забывал об этих историях, крепко забывал, чтобы не поминать никогда, даже мимоходом.
— Так ты теряешь часть своей власти над душами, — однажды сказал ему Мидтул. — Исчезает слепое обожание и...
— И хорошо, — ответил Финголфин. — С меня довольно, что эльдар меня ценят...
— И появляется не слепое, — возразил Мидтул. — Что гораздо, гораздо дороже.
Финголфин, слыша это, почувствовал, как заливается краской, будто юноша.
— Вот уж скромность пуще жадности, — продолжал Мидтул и вдруг расхохотался. — Ценят, ценят, — повторял он сквозь смех.
Потом посмотрел в лицо Финголфина и резко остановился. Выдохнул.
— Прости, друг, — сказал негромко. — Напрасно я завел этот разговор.
Они заговорили о другом, и Финголфину сразу стало легче.
Теперь, когда он вспомнил все это, как будто снова потянуло гарью, хотя ветра все еще не было да и Мидтул погиб не в Браголлах, а почти на три сотни лет раньше, когда морготовы твари впервые попытались прорвать осаду.
Воины из отряда Мидтула вернули тело в крепость, и здесь его предали земле. Могила всегда утопала в цветах, которые начали расти там сами собой едва ли не с первого дня. Но это было маленькое утешение. Слишком маленькое.
Финголфину очень недоставало Мидтула в тяжелые времена, а еще больше в хорошие. Ведь были же и хорошие времена. Были. Когда крепости нолдор росли и ширились, полнились жизнью. Когда у нолдор снова стали рождаться дети, и их смех напоминал Финголфину, что его народ все же пришел к тому, о чем он с отчаянным упрямством мечтал когда-то в начале Хэлкараксэ.
Года не проходило, чтобы хоть один ребенок в тех землях, где жили эльдар Финголфина, не получил имя Аргон. Финголфину от этого было и радостно, и больно. Но больше радостно.
Его вообще многое радовало в ту пору, и тогда-то Финголфин позволил себе по-настоящему поверить, будто нолдор держат Моргота в руках, и больше Враг не сможет неожиданно навредить им.
Финголфин покачал головой, вздохнул. До чего же наивен он был! А ведь думал, что давно утратил способность тешиться иллюзиями. Думал, последние его иллюзии сгинули в пламени Лосгара. Почему-то его иллюзии всегда гибнут в пламени. Почему-то всегда не они одни. Нет, не следовало сейчас думать об этом. Лучше бы вспоминать.
Но хорошее больше не шло на ум. Вспомнилось расставание с Тургоном и Арэдель. С Идрилью. Дети сдержали слово, предупредили его о своем уходе.
— Благослови, отец!
Финголфин благословил от чистого сердца. Вот только переносить разлуку было все равно нелегко. Помогали мысли, что в тайном граде, они, по крайней мере, в безопасности. Пока однажды орел не принес ему ужасную весть — Арэдель пропала.
С тех пор Фингофин места себе не находил. В то, что дочь умерла, он не верил. Случись с ней такое, его душа в тот же миг разорвалась бы от боли. Да и угодить в лапы Моргота Арэдель не могла, он почувствовал бы. Почувствовал ведь, когда Фингон даже по своей воле пошел туда.
Но где же она теперь? Где? Дни и ночи Финголфин думал об этом, что бы ни делал, с кем бы ни говорил. Во сне он искал ее, почему-то в тумане Арамана, а наяву рассылал поисковые отряды во все концы Белерианда. Кто знает, куда могла направиться Арэдель, выбравшись из Нан Дунгортеб.
В самой Долине Ужасной Смерти тоже искали — туда ездил Фингон с добровольцами из числа своих воинов, но никаких следов они не нашли.
— Почему она не поехала к нам? — спросил Фингон, вернувшись с этих бесплодных поисков. — Арэдель впервые за две сотни лет покинула Гондолин и собралась в Химлад. В Химлад! — он повысил голос, сам не замечая этого.
— Уж не в обиде ли ты на нее? — вместо ответа спросил Финголфин.
Фингон помолчал несколько мгновений.
— Нет, не в обиде, — после паузы сказал он уже спокойно, негромко. — Но все время думаю об этом. Почему Химлад? Она ведь, кажется, даже после примирения едва разговаривала с Келегормом и Куруфином. И вдруг помчалась к ним, называла их своими друзьями, словно когда-то в Валиноре. Почему? Не назло же Тургону?
Финголфин покачал головой.
— Нет, не думаю, что назло. Может быть, она простила их наконец, и потому-то ей не сиделось на месте, потому так хотелось их увидеть, чтобы впредь жить с легким сердцем.
— Прощение — это прекрасно, — вздохнул Фингон. — Но знаешь, я предпочел бы, чтобы они по-прежнему были ей отвратительны, только бы она была цела и невредима в Гондолине. Или здесь. Даже лучше, если здесь. Я безумно соскучился.
— Я тоже, мой дорогой, — сказал Финголфин. — Я тоже.
Где она? Где? Время шло. Ответа не было слишком долго. Но все-таки он отыскался. Пришел из Химлада. Арэдель добралась туда. Добралась. Жила. И пропала.
Какая жестокая насмешка судьбы! В одиночку пересечь Долину Ужасной Смерти, чтобы вновь исчезнуть, переправившись через Кэлон. Ее усердно искали. Но снова никаких следов.
"Где ты, Арэдель?! Где ты теперь?! Ответь! Ответь мне, доченька! Умоляю, ответь!"
Финголфин кричал это по осанвэ. Кричал, что было мочи, забыв, как небезопасно открывать свой разум. Забыв, что этот призыв не достигнет Арэдель, если сама она держит барьер аванирэ. Забыв, что любой отклик мог оказаться мороком. Ему нужно было услышать ее голос, и услышать немедленно.
Но Финголфин не услышал ничего. И не было уже в нем прежней уверенности, что Арэдель хотя бы избежала смерти и плена. Он стал опасаться, что чувства просто подводят его, но все же старался верить в лучшее, хотя день ото дня это становилось труднее.
Пока однажды утром в окно к Финголфину не влетела черная птица с красной отметиной на голове — черный дятел. Он сделал круг по комнате и сел на руку Финголфина, протягивая лапу.
Только тут Финголфин заметил, что к птичьей лапе привязан свиток из древесной коры. Нолдор не пользовались такими. Сердце забилось быстро и гулко — хоть свиток и не был подписан снаружи, Финголфин с одного взгляда почувствовал, что это письмо от Арэдель, поэтому быстро отвязал его и тут же принялся читать.
"Дорогой отец! Прости, что так долго не подавала о себе вестей. Здешние птицы неразговорчивы и не любят покидать свой лес, я насилу убедила этого дятла отнести тебе мое письмо.
У меня все хорошо! Нет, не просто хорошо! Никогда еще я не была так счастлива! Раньше я не знала, что значит любить кого-то, быть с ним единым целым. Смотрела на вас с мамой, на Тургона и Эленвэ, на другие счастливые пары... видела, но не понимала. А теперь я знаю! Знаю, отец!
Здесь, под деревьями, выше которых нет на свете, я встретила того, с кем рядом хочу быть до конца вечности. Его имя — Эол. Он любит лес, звездный свет, тайны земли и меня. Больше всего на свете Эол любит меня. Он сам признался мне, да и я вижу это в его глазах.
Я тоже люблю его. Просто люблю, как не думала никогда полюбить ни одного эльда.
Мы не придем просить твоего благословения, как велят обычаи, Эол не любит обычаев. И нолдор. Но мне нет до этого дела.
Одно лишь тревожит меня — как много беспокойства доставила я тебе и братьям. Прости, отец. И им обоим передай, что я прошу прощения. Не сердитесь и порадуйтесь моему счастью!
с любовью
Арэдель, Нан Эльмот"
Финголфин, не веря своим глазам, перечитал письмо несколько раз, а когда поднял, наконец, взгляд, дятла рядом уже не было. Улетел, не дожидаясь ответа, в свой лес, который не любил покидать.
Осталось только письмо. Финголфин боялся выпустить его из рук, чтобы оно тоже не исчезло. Все перечитывал, разглядывал... Узнавал почерк Арэдель, слышал, как будто рядом, ее голос... Вбирал в себя каждую черточку каждой тенгвы, каждую шероховатость свитка, маслянистый отблеск чернил.
Первые чувства — недоверие и пьянящее облегчение, начали понемногу уступать место другим. Финголфин не сомневался, что все написанное в письме — правда. Как правда и то, что в открытую написано не было.
"Одно лишь тревожит меня... Не сердитесь и порадуйтесь моему счастью" — это значило "Я люблю вас, но не тоскую, я и так счастлива".
"Эол не любит обычаев. И нолдор. Но мне нет до этого дела" означало "Не приезжайте сюда, вы только помешаете моему счастью".
Трудно было принять такое. Конечно, Финголфин предполагал, что однажды его дочь выйдет замуж, и даже волновался об этом, когда-то, когда она была совсем юной. Но сердце ее долго оставалось свободным, он успокоился. И вот... В самых тревожных своих фантазиях не воображал он столь странной истории.
Зять, который не только жил бы за тридевять земель, но и так ненавидел нолдор, что Арэдель предпочитала вовсе не знакомить его с родными... Первым побуждением Финголфина было немедля мчаться в Нан Эльмот, прихватив с собой столько спутников, чтобы от сияния их глаз и блеска доспехов в чаще стало светло, а от звона голосов шумно, прочесать весь лес и... встретить полный осуждения, а может, и ненависти взгляд дочери.
Финголфин знал Арэдель слишком хорошо. Такого она ему никогда не простила бы. Так что, скрепя сердце, он решил оставить все как есть.
Потом Финголфин часто думал, что должен был догадаться, чем все в конце концов обернется. Должен был ожидать, что когда первый ослепительный жар любви чуть поостынет, Арэдель станет в тягость мысль о вечности в темном лесу, где даже птицы неразговорчивы. Она вспомнит, что тоже одна из нолдор, и возмутиться несправедливым отношением мужа к ее народу. Вспомнит, что уступать и быть снисходительной к чужим ошибкам — не ее стезя. Вспомнит и захочет освободиться от уз, связывающих ее с Эолом.
Финголфин думал, что должен был быть там, на опушке Нан Эльмота, в тот самый день, когда она решилась бежать. Тогда он забрал бы ее к себе в Хитлум и защитил ото всего, что произошло после. Ее и ее сына, конечно. Неважно как. Защитил бы.
Но его не было там. А Эол... жалкий безумец, любивший звезды и ненавидевший солнце, которое скрывало их от него. Он пленился яркой звездой, нечаянно упавшей к нему в руки, и сам захотел пленить ее. И не понял, что нельзя держать звезду против ее воли и не обжечься. Не понял и убил ее.
Смерть Арэдель Финголвин почувствовал в тот же миг, как это случилось. Душа его и впрямь разорвалась от боли, но он остался жив. То же было, когда умер Арьо. Каждый вздох, каждый шаг — мученье, и так хотелось умереть самому, умереть вместо.
А уже потом, через несколько дней, орел принес печальные вести, и Финголфин узнал, что сама Арэдель именно так и умерла, заслонив от отравленного кинжала Эола своего сына. В этом она оказалась удачливее собственного отца и не узнала, что значит пережить смерть своего ребенка.
Зато ей на долю выпало медленное умирание от яда. Именно ей, когда-то в шутку говорившей:
— Из всех смертей я предпочла бы самую быструю, а еще лучше такую, чтобы я даже не успела ничего понять.
Очень ли она мучилась перед смертью? Было ли ей страшно? Она просила простить Эола. Значит, несмотря ни на что продолжала любить его? Или чувствовала только жалость?
Эти вопросы первое время после смерти Арэдель Финголфин задавал себе часто и ни мгновения не осуждал Тургона за то, что тот Эола все-таки не простил. Проклятый безумец мог хотя бы сказать, что кинжал отравлен, и Арэдель, возможно, осталась бы жива. Но он молчал и ждал ее смерти. Он заслужил смерть! Пусть даже никогда раньше никакое преступление в землях эльдар не каралось казнью. Ведь такого преступления никогда раньше и не совершали в землях эльдар, никто и помыслить не мог, что можно посягнуть на жизнь своей жены или на свое дитя.
Ребенок. Уже юноша. Сын Арэдель. Его зовут Маэглин и лицом он очень похож на свою мать — вот все, что знал Финголфин о нем, своем внуке, которого никогда не встречал и едва ли мог надеяться встретить.
Только в грезах Финголфин видел его. Окликал по имени, желал подойти, обнять. Но Маэглин почему-то не смотрел ему в глаза и всякий раз ускользал, стоило Финголфину приблизиться. Лишь один раз Финголфин сумел все же взять его руку в свои и ненадолго удержать. Ладони тут же обожгло болью, словно он схватился за отточенный клинок.
Наяву боль уменьшилась, но совсем не исчезла, и еще насколько дней досаждала Финголфину. Хотя куда больше его терзала мысль, что и эти сны, и эта боль, — несомненно, какой-то знак, смысла которого ему не дано разгадать.
Предвидений и предчувствий у Финголфина в те дни вообще случалось много, словно гибель Арэдель каким-то образом истончила для него завесу, отделявшую настоящее от будущего, так что Финголфин мог видеть очертания грядущего яснее, чем прежде. Но все же видения были смутны, предчувствия темны и тревожны.
От этого и настоящее будто подернулось серым туманом. Так что Финголфин уже не чувствовал прежних покоя и безопасности и знал, что больше не будет их чувствовать, пока Враг не окажется повержен, а его твердыня разрушена. Вот только возможно ли сделать это?
Финголфин огляделся вокруг и понял, что нолдор слишком привыкли считать, будто их сил недостаточно для штурма Ангбанда. Привыкли оглядываться на прошлые потери и беды и не думают о том, что за проведенные в этих землях годы снова стали сильны и многочисленны, обрели друзей и союзников.
И теперь не время довольствоваться малым, пора вспомнить про высокую цель — так решил Финголфин. Но прежде чем он успел поделиться своим решением с другими, Фингон и его жена принесли ему иную весть:
— Отец, скоро мы приведем в мир дитя.
От счастья оба светились, словно солнце в зените. И Финголфин не нашел в себе сердца омрачать их радость разговорами о большой войне. В их роду счастье и без того нечасто гостило, чтобы еще отворачиваться, когда оно пришло.
А нолдор уже долго ждали и могли подождать еще.
Потом Эрейнион родился — чудесный мальчик, как две капли воды похожий на своего отца. Даже глаза у него были точно такие, как у Финьо в детстве, хотя тот видел свет Древ, а малыш Эрьо только свет Новых Светил. Финголфин смотрел на внука, держал его на руках, и душа замирала от счастья.
Разговор о походе на Ангбанд откладывался все дальше и дальше, день за днем и год за годом. Финголфину думалось даже, что, может быть, лучше отсрочить все планы до тех пор, пока Эрейнион не вырастет, чтобы не омрачать его детства разлукой с отцом и войной. Еще четыре десятка солнечных лет, что они, в сравнении с вечностью?
Но предчувствия не давали успокоиться, торопили, подстегивали, и однажды Финголфин понял, что больше не может противиться им. Он должен поднять свой народ на войну с Морготом сейчас. Народ и союзных людей, и всех кто только согласиться идти с ним на Ангбанд. Поднять всех сейчас, потому что иначе он не сделает этого никогда.
Эрейниону в ту пору было только семь лет по счету Солнца. Но Финголфин разослал по всем землям нолдор вестников с приглашением для лордов собраться на Большой Совет в Хитлуме.
И они собрались.
Приехали сыновья Феанора. Где-то за спиной, на пределе слышимости, звучали слова:
— Что ему вдруг от нас понадобилось?
— Скоро узнаем, чувствую, он затевает что-то.
— Говорите тише!
Приехали сыновья Арафинвэ.
— Как давно мы не виделись, дядя!
Череда объятий, почти сокрушительно крепких. Во взглядах, в голосах — радость встречи. Финголфину на миг даже стало совестно за то, для чего он их позвал.
Но отступать он был не намерен. Совет начался.
Финголфин высказал то, о чем давно уже думал. Коротко, четко. О силе нолдор и силе Моргота, о доблести и о зле, о том, что с Морготом нужно покончить, чтобы жить в мире без страха.
О своих дурных предчувствиях он почти не упоминал, рассудив, что не годится с них начинать это дело. Тем более, они были очень неясны.
Слова падали в тишину.
Окончив речь, Финголфин оглядел слушателей, стараясь угадать их мысли.
Фингон отвел взгляд, но потом, почти тут же, все-таки встретился глазами с Финголфином.
Не осанвэ, просто взгляд, но Финголфин прочел в нем: "Я буду с тобой, отец, когда дело дойдет до боя с Морготом, но сейчас не стану говорить в твою поддержку".
Что ж, это его право. Нельзя было требовать больше.
Глаза Ангрода и Аэгнора, непохожие обычно, но почти одинаковые в тот миг, светились пониманием. Они оба были согласны с Финголфином, и на душе от этого разом стало теплее.
Но в глазах Ородрета было сомнение. А во взгляде Финдарато явно читалось желание возразить, которое он пока сдерживал из уважения.
Остальные взгляды остры и холодны, как лезвия клинков.
Так началось обсуждение, которого Финголфин ждал так долго и от которого ждал так много, но только не того, что случилось.
Фингон действительно за все время не проронил ни слова. Ангрод и Аэгнор поддержали Финголфина горячо, даже яростно. Будто чувствовали, что будущее готовит им скорый и ужасный конец, поэтому, если они хотят еще успеть сразиться с Морготом, им нужно торопиться. Но мнения всех остальных сводились в общем к тому, что торопиться, наоборот, не следует.
Не искушать судьбу, не рисковать без нужды. Почему именно теперь? И уж не безумен ли он? Хотя этот последний вопрос не прозвучал вслух, надо отдать должное... всем.
Финголфину очень не хватало Тургона, который напомнил бы, что нужно идти до конца, ведь за этим они и явились в Белерианд. И Аргона, который сказал бы: "Нельзя же так! Надо заставить их действовать!". Но один из них был слишком далеко, а другой еще дальше.
Совет кончился ничем.
Тогда это было, конечно, обидно. Фингон несколько дней, после того как все разъехались по домам, не попадался на глаза отцу, чтобы не бередить душу. Потом все успокоилось.
Предчувствия никуда не делись, но Финголфину стало почти все равно, хотелось только жить, пока можно. Да одно это, казалось, и оставалось ему.
Позже, когда разразилась Дагор Браголлах, и пламя пожрало Арт Гален, Финголфин даже радовался, что прежний замысел его не осуществился. Увидев силу и злобу Моргота, он прозрел истину: какую бы многочисленную и доблестную армию ни собрали нолдор, шансов выстоять против орд морготовых слуг у этой армии столько же, сколько у одного эльфийского война шансов одолеть самого Моргота.
А раз так, зачем рисковать жизнями тысяч храбрецов там, где нужен только один? Тот, кто был бы готов идти до конца?
С тех пор, как эта мысль посетила его, Финголфин жил одной мечтой, одной надеждой, которую не открывал никому, — сразиться с Морготом. И сразить Моргота, если будет на то воля Эру.
Каждую минуту, когда он не был в бою или не падал от усталости, Финголфин посвящал подготовке: плел чары, которые вселили бы ужас в тварей Врага и позволили невредимым добраться до Ангбанда. Рассудив, что если это ему удастся, значит, с ним милость Илуватара, а дальше можно будет положиться на верный Рингил, ни разу не подводивший его, да на твердость собственного духа и руки.
Теперь приготовления были окончены. Оставался всего один шаг до конца, и ныне Финголфин сделает его: с первым лучом рассвета он оседлает Рохаллора и отправится в дорогу.
Он будет биться. Чтобы победить. Или чтобы остаться в памяти своего народа отчаявшимся безумцем.
Нет, только чтобы победить. А иначе не стоило бы и пытаться.
— Выходи и сразись со мной, Моргот, трус и повелитель рабов!
КОНЕЦ
Часть первая здесь, Часть вторая здесь и здесь, Часть третья здесь и здесь, Часть четвертая здесь и здесь, Часть пятая (начало) здесь
Одиннадцатая история. ЦИКЛ ЗАВЕРШЕН!
Часть пятая 5-456 годы Первой Эпохи
Название: Единственный шаг
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: Финголфин, Фингон, Тургон, Арэдель, Маэглин, Эрейнион (Гил-Галад), сыновья Феанора, сыновья Арафинвэ, упоминаются Эол, Моргот.
Рейтинг: PG-13(12+)
Жанр: драма, агнст
Размер: мини, 3405 слов
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: 456 год Первой Эпохи, Эндорэ. Битва Внезапного Пламени разорила Арт Гален и унесла множество жизней.Финголфин вспоминает прошлое, размышляет о будущем и принимает решение.
Примечение: 1. В этом тексте используются синдаризованные формы имен большинства персонажей. Имя Арафинвэ фигурирует только в квэнийской форме, потому что оно было синдаризовано Финродом уже после смерти Финголфина. 2. Мидтул - предположительно, синдаризованная форма имени Митьятулвэ, точного соответствия в словаре не нашлось. 3. Митьятулвэ - близкий друг Нолофинвэ, с которым они знали друг друга с детства, не канонный персонаж, упоминался в двух фиках этого цикла: "Тревожный блеск" и "Тропа во тьме". 4. Даты: 1) по текстам Толкина: 320 год Первой Эпохи - рождение Маэглина, 400 год - гибель Арэдель, 422 год - совет Финголфина, на котором он призывает выступить против Ангбанда, но не получает поддержки, 455 год - Дагор Браголлах, 456 - поединок Финголфина с Морготом; 2) произволом автора фанфика: 415 год - рождение Эрейниона.
читать дальшеНочь стояла удивительно тихая. Воздух был почти неподвижен. Наверное, поэтому в нем не слышался запах гари, и мельчайшие частицы пепла не летели с Анфауглит и не проникали с каждым вдохом в нос и горло. Звезды сияли ярко, так что легко выходило представить, будто всего, произошедшего за последний год, не случалось. И там, за стенами Барад Эйтель, все еще колышутся травы равнины Арт Гален, все еще стоят в силе и славе крепости нолдор, и их стражи держат в страхе тварей Моргота, а жители, не ожидая бед, поют под небесами. Время летней ночи течет медленно, как мед, и пахнет медом. А еще немного землей, за день прогретой солнцем. Но больше ничем.
Финголфин, стоя на вершине самой высокой из башен своей крепости, не торопился разрушить это приятное наваждение. Он позволял волнам памяти нести себя все дальше и дальше назад. К началу могущества нолдор в этих землях.
Тогда Маэдрос всех сумел удивить, и, пожалуй, больше всех самого Финголфина.
— Титул Верховного короля я принял, должно быть, от изумления, — однажды признался он Фингону.
Перед другими Финголфин об этом молчал. Верховному королю не пристало говорить таких вещей, даже в шутку, а особенно всерьез.
Финголфин хорошо понимал в ту пору, что для народа сыновей Феанора он чужой настолько же, насколько Феанор и его сыновья были чужими для его собственного народа. Правда, они, чтобы так отдалиться, хорошо постарались, а он не сделал ничего, но это мало что меняло. Если бы часть народа его не признала, титул не имел бы значения.
Однако те нолдор его признали. Не полюбили, конечно, нет. Но вроде как они с ним условились, что сделают все, чтобы быть друг другу полезными в битвах с Врагом. А для всего остального у тех нолдор были сыновья Феанора — лорды, чтимые наравне с валар. Да что там, превыше валар!
Как-то раз Финголфин обмолвился, что ему такое отношение со стороны народа было бы в тягость.
Молва подхватила это, а после принесла ответ, неизвестно от кого, да и не важно. Сказано было: Финголфин завидует и лукавит.
Он действительно лукавил.
Такое отношение не было бы, а точно было ему в тягость. Всегда, сталкиваясь с подобным, все равно с чьей стороны, он чувствовал мучительную неловкость и за себя, и за других. Словно они делали что-то такое, за что потом им непременно будет стыдно, а он поневоле становился этому свидетелем.
Так что Финголфин обычно старался как-нибудь аккуратно свести чрезмерное восхищение своей персоной на нет: кому-то показать, что он такой же эльда, как другие, с кем-то просто посмеяться вместе, а кое-кого и встряхнуть построже.
Потом он забывал об этих историях, крепко забывал, чтобы не поминать никогда, даже мимоходом.
— Так ты теряешь часть своей власти над душами, — однажды сказал ему Мидтул. — Исчезает слепое обожание и...
— И хорошо, — ответил Финголфин. — С меня довольно, что эльдар меня ценят...
— И появляется не слепое, — возразил Мидтул. — Что гораздо, гораздо дороже.
Финголфин, слыша это, почувствовал, как заливается краской, будто юноша.
— Вот уж скромность пуще жадности, — продолжал Мидтул и вдруг расхохотался. — Ценят, ценят, — повторял он сквозь смех.
Потом посмотрел в лицо Финголфина и резко остановился. Выдохнул.
— Прости, друг, — сказал негромко. — Напрасно я завел этот разговор.
Они заговорили о другом, и Финголфину сразу стало легче.
Теперь, когда он вспомнил все это, как будто снова потянуло гарью, хотя ветра все еще не было да и Мидтул погиб не в Браголлах, а почти на три сотни лет раньше, когда морготовы твари впервые попытались прорвать осаду.
Воины из отряда Мидтула вернули тело в крепость, и здесь его предали земле. Могила всегда утопала в цветах, которые начали расти там сами собой едва ли не с первого дня. Но это было маленькое утешение. Слишком маленькое.
Финголфину очень недоставало Мидтула в тяжелые времена, а еще больше в хорошие. Ведь были же и хорошие времена. Были. Когда крепости нолдор росли и ширились, полнились жизнью. Когда у нолдор снова стали рождаться дети, и их смех напоминал Финголфину, что его народ все же пришел к тому, о чем он с отчаянным упрямством мечтал когда-то в начале Хэлкараксэ.
Года не проходило, чтобы хоть один ребенок в тех землях, где жили эльдар Финголфина, не получил имя Аргон. Финголфину от этого было и радостно, и больно. Но больше радостно.
Его вообще многое радовало в ту пору, и тогда-то Финголфин позволил себе по-настоящему поверить, будто нолдор держат Моргота в руках, и больше Враг не сможет неожиданно навредить им.
Финголфин покачал головой, вздохнул. До чего же наивен он был! А ведь думал, что давно утратил способность тешиться иллюзиями. Думал, последние его иллюзии сгинули в пламени Лосгара. Почему-то его иллюзии всегда гибнут в пламени. Почему-то всегда не они одни. Нет, не следовало сейчас думать об этом. Лучше бы вспоминать.
Но хорошее больше не шло на ум. Вспомнилось расставание с Тургоном и Арэдель. С Идрилью. Дети сдержали слово, предупредили его о своем уходе.
— Благослови, отец!
Финголфин благословил от чистого сердца. Вот только переносить разлуку было все равно нелегко. Помогали мысли, что в тайном граде, они, по крайней мере, в безопасности. Пока однажды орел не принес ему ужасную весть — Арэдель пропала.
С тех пор Фингофин места себе не находил. В то, что дочь умерла, он не верил. Случись с ней такое, его душа в тот же миг разорвалась бы от боли. Да и угодить в лапы Моргота Арэдель не могла, он почувствовал бы. Почувствовал ведь, когда Фингон даже по своей воле пошел туда.
Но где же она теперь? Где? Дни и ночи Финголфин думал об этом, что бы ни делал, с кем бы ни говорил. Во сне он искал ее, почему-то в тумане Арамана, а наяву рассылал поисковые отряды во все концы Белерианда. Кто знает, куда могла направиться Арэдель, выбравшись из Нан Дунгортеб.
В самой Долине Ужасной Смерти тоже искали — туда ездил Фингон с добровольцами из числа своих воинов, но никаких следов они не нашли.
— Почему она не поехала к нам? — спросил Фингон, вернувшись с этих бесплодных поисков. — Арэдель впервые за две сотни лет покинула Гондолин и собралась в Химлад. В Химлад! — он повысил голос, сам не замечая этого.
— Уж не в обиде ли ты на нее? — вместо ответа спросил Финголфин.
Фингон помолчал несколько мгновений.
— Нет, не в обиде, — после паузы сказал он уже спокойно, негромко. — Но все время думаю об этом. Почему Химлад? Она ведь, кажется, даже после примирения едва разговаривала с Келегормом и Куруфином. И вдруг помчалась к ним, называла их своими друзьями, словно когда-то в Валиноре. Почему? Не назло же Тургону?
Финголфин покачал головой.
— Нет, не думаю, что назло. Может быть, она простила их наконец, и потому-то ей не сиделось на месте, потому так хотелось их увидеть, чтобы впредь жить с легким сердцем.
— Прощение — это прекрасно, — вздохнул Фингон. — Но знаешь, я предпочел бы, чтобы они по-прежнему были ей отвратительны, только бы она была цела и невредима в Гондолине. Или здесь. Даже лучше, если здесь. Я безумно соскучился.
— Я тоже, мой дорогой, — сказал Финголфин. — Я тоже.
Где она? Где? Время шло. Ответа не было слишком долго. Но все-таки он отыскался. Пришел из Химлада. Арэдель добралась туда. Добралась. Жила. И пропала.
Какая жестокая насмешка судьбы! В одиночку пересечь Долину Ужасной Смерти, чтобы вновь исчезнуть, переправившись через Кэлон. Ее усердно искали. Но снова никаких следов.
"Где ты, Арэдель?! Где ты теперь?! Ответь! Ответь мне, доченька! Умоляю, ответь!"
Финголфин кричал это по осанвэ. Кричал, что было мочи, забыв, как небезопасно открывать свой разум. Забыв, что этот призыв не достигнет Арэдель, если сама она держит барьер аванирэ. Забыв, что любой отклик мог оказаться мороком. Ему нужно было услышать ее голос, и услышать немедленно.
Но Финголфин не услышал ничего. И не было уже в нем прежней уверенности, что Арэдель хотя бы избежала смерти и плена. Он стал опасаться, что чувства просто подводят его, но все же старался верить в лучшее, хотя день ото дня это становилось труднее.
Пока однажды утром в окно к Финголфину не влетела черная птица с красной отметиной на голове — черный дятел. Он сделал круг по комнате и сел на руку Финголфина, протягивая лапу.
Только тут Финголфин заметил, что к птичьей лапе привязан свиток из древесной коры. Нолдор не пользовались такими. Сердце забилось быстро и гулко — хоть свиток и не был подписан снаружи, Финголфин с одного взгляда почувствовал, что это письмо от Арэдель, поэтому быстро отвязал его и тут же принялся читать.
"Дорогой отец! Прости, что так долго не подавала о себе вестей. Здешние птицы неразговорчивы и не любят покидать свой лес, я насилу убедила этого дятла отнести тебе мое письмо.
У меня все хорошо! Нет, не просто хорошо! Никогда еще я не была так счастлива! Раньше я не знала, что значит любить кого-то, быть с ним единым целым. Смотрела на вас с мамой, на Тургона и Эленвэ, на другие счастливые пары... видела, но не понимала. А теперь я знаю! Знаю, отец!
Здесь, под деревьями, выше которых нет на свете, я встретила того, с кем рядом хочу быть до конца вечности. Его имя — Эол. Он любит лес, звездный свет, тайны земли и меня. Больше всего на свете Эол любит меня. Он сам признался мне, да и я вижу это в его глазах.
Я тоже люблю его. Просто люблю, как не думала никогда полюбить ни одного эльда.
Мы не придем просить твоего благословения, как велят обычаи, Эол не любит обычаев. И нолдор. Но мне нет до этого дела.
Одно лишь тревожит меня — как много беспокойства доставила я тебе и братьям. Прости, отец. И им обоим передай, что я прошу прощения. Не сердитесь и порадуйтесь моему счастью!
с любовью
Арэдель, Нан Эльмот"
Финголфин, не веря своим глазам, перечитал письмо несколько раз, а когда поднял, наконец, взгляд, дятла рядом уже не было. Улетел, не дожидаясь ответа, в свой лес, который не любил покидать.
Осталось только письмо. Финголфин боялся выпустить его из рук, чтобы оно тоже не исчезло. Все перечитывал, разглядывал... Узнавал почерк Арэдель, слышал, как будто рядом, ее голос... Вбирал в себя каждую черточку каждой тенгвы, каждую шероховатость свитка, маслянистый отблеск чернил.
Первые чувства — недоверие и пьянящее облегчение, начали понемногу уступать место другим. Финголфин не сомневался, что все написанное в письме — правда. Как правда и то, что в открытую написано не было.
"Одно лишь тревожит меня... Не сердитесь и порадуйтесь моему счастью" — это значило "Я люблю вас, но не тоскую, я и так счастлива".
"Эол не любит обычаев. И нолдор. Но мне нет до этого дела" означало "Не приезжайте сюда, вы только помешаете моему счастью".
Трудно было принять такое. Конечно, Финголфин предполагал, что однажды его дочь выйдет замуж, и даже волновался об этом, когда-то, когда она была совсем юной. Но сердце ее долго оставалось свободным, он успокоился. И вот... В самых тревожных своих фантазиях не воображал он столь странной истории.
Зять, который не только жил бы за тридевять земель, но и так ненавидел нолдор, что Арэдель предпочитала вовсе не знакомить его с родными... Первым побуждением Финголфина было немедля мчаться в Нан Эльмот, прихватив с собой столько спутников, чтобы от сияния их глаз и блеска доспехов в чаще стало светло, а от звона голосов шумно, прочесать весь лес и... встретить полный осуждения, а может, и ненависти взгляд дочери.
Финголфин знал Арэдель слишком хорошо. Такого она ему никогда не простила бы. Так что, скрепя сердце, он решил оставить все как есть.
Потом Финголфин часто думал, что должен был догадаться, чем все в конце концов обернется. Должен был ожидать, что когда первый ослепительный жар любви чуть поостынет, Арэдель станет в тягость мысль о вечности в темном лесу, где даже птицы неразговорчивы. Она вспомнит, что тоже одна из нолдор, и возмутиться несправедливым отношением мужа к ее народу. Вспомнит, что уступать и быть снисходительной к чужим ошибкам — не ее стезя. Вспомнит и захочет освободиться от уз, связывающих ее с Эолом.
Финголфин думал, что должен был быть там, на опушке Нан Эльмота, в тот самый день, когда она решилась бежать. Тогда он забрал бы ее к себе в Хитлум и защитил ото всего, что произошло после. Ее и ее сына, конечно. Неважно как. Защитил бы.
Но его не было там. А Эол... жалкий безумец, любивший звезды и ненавидевший солнце, которое скрывало их от него. Он пленился яркой звездой, нечаянно упавшей к нему в руки, и сам захотел пленить ее. И не понял, что нельзя держать звезду против ее воли и не обжечься. Не понял и убил ее.
Смерть Арэдель Финголвин почувствовал в тот же миг, как это случилось. Душа его и впрямь разорвалась от боли, но он остался жив. То же было, когда умер Арьо. Каждый вздох, каждый шаг — мученье, и так хотелось умереть самому, умереть вместо.
А уже потом, через несколько дней, орел принес печальные вести, и Финголфин узнал, что сама Арэдель именно так и умерла, заслонив от отравленного кинжала Эола своего сына. В этом она оказалась удачливее собственного отца и не узнала, что значит пережить смерть своего ребенка.
Зато ей на долю выпало медленное умирание от яда. Именно ей, когда-то в шутку говорившей:
— Из всех смертей я предпочла бы самую быструю, а еще лучше такую, чтобы я даже не успела ничего понять.
Очень ли она мучилась перед смертью? Было ли ей страшно? Она просила простить Эола. Значит, несмотря ни на что продолжала любить его? Или чувствовала только жалость?
Эти вопросы первое время после смерти Арэдель Финголфин задавал себе часто и ни мгновения не осуждал Тургона за то, что тот Эола все-таки не простил. Проклятый безумец мог хотя бы сказать, что кинжал отравлен, и Арэдель, возможно, осталась бы жива. Но он молчал и ждал ее смерти. Он заслужил смерть! Пусть даже никогда раньше никакое преступление в землях эльдар не каралось казнью. Ведь такого преступления никогда раньше и не совершали в землях эльдар, никто и помыслить не мог, что можно посягнуть на жизнь своей жены или на свое дитя.
Ребенок. Уже юноша. Сын Арэдель. Его зовут Маэглин и лицом он очень похож на свою мать — вот все, что знал Финголфин о нем, своем внуке, которого никогда не встречал и едва ли мог надеяться встретить.
Только в грезах Финголфин видел его. Окликал по имени, желал подойти, обнять. Но Маэглин почему-то не смотрел ему в глаза и всякий раз ускользал, стоило Финголфину приблизиться. Лишь один раз Финголфин сумел все же взять его руку в свои и ненадолго удержать. Ладони тут же обожгло болью, словно он схватился за отточенный клинок.
Наяву боль уменьшилась, но совсем не исчезла, и еще насколько дней досаждала Финголфину. Хотя куда больше его терзала мысль, что и эти сны, и эта боль, — несомненно, какой-то знак, смысла которого ему не дано разгадать.
Предвидений и предчувствий у Финголфина в те дни вообще случалось много, словно гибель Арэдель каким-то образом истончила для него завесу, отделявшую настоящее от будущего, так что Финголфин мог видеть очертания грядущего яснее, чем прежде. Но все же видения были смутны, предчувствия темны и тревожны.
От этого и настоящее будто подернулось серым туманом. Так что Финголфин уже не чувствовал прежних покоя и безопасности и знал, что больше не будет их чувствовать, пока Враг не окажется повержен, а его твердыня разрушена. Вот только возможно ли сделать это?
Финголфин огляделся вокруг и понял, что нолдор слишком привыкли считать, будто их сил недостаточно для штурма Ангбанда. Привыкли оглядываться на прошлые потери и беды и не думают о том, что за проведенные в этих землях годы снова стали сильны и многочисленны, обрели друзей и союзников.
И теперь не время довольствоваться малым, пора вспомнить про высокую цель — так решил Финголфин. Но прежде чем он успел поделиться своим решением с другими, Фингон и его жена принесли ему иную весть:
— Отец, скоро мы приведем в мир дитя.
От счастья оба светились, словно солнце в зените. И Финголфин не нашел в себе сердца омрачать их радость разговорами о большой войне. В их роду счастье и без того нечасто гостило, чтобы еще отворачиваться, когда оно пришло.
А нолдор уже долго ждали и могли подождать еще.
Потом Эрейнион родился — чудесный мальчик, как две капли воды похожий на своего отца. Даже глаза у него были точно такие, как у Финьо в детстве, хотя тот видел свет Древ, а малыш Эрьо только свет Новых Светил. Финголфин смотрел на внука, держал его на руках, и душа замирала от счастья.
Разговор о походе на Ангбанд откладывался все дальше и дальше, день за днем и год за годом. Финголфину думалось даже, что, может быть, лучше отсрочить все планы до тех пор, пока Эрейнион не вырастет, чтобы не омрачать его детства разлукой с отцом и войной. Еще четыре десятка солнечных лет, что они, в сравнении с вечностью?
Но предчувствия не давали успокоиться, торопили, подстегивали, и однажды Финголфин понял, что больше не может противиться им. Он должен поднять свой народ на войну с Морготом сейчас. Народ и союзных людей, и всех кто только согласиться идти с ним на Ангбанд. Поднять всех сейчас, потому что иначе он не сделает этого никогда.
Эрейниону в ту пору было только семь лет по счету Солнца. Но Финголфин разослал по всем землям нолдор вестников с приглашением для лордов собраться на Большой Совет в Хитлуме.
И они собрались.
Приехали сыновья Феанора. Где-то за спиной, на пределе слышимости, звучали слова:
— Что ему вдруг от нас понадобилось?
— Скоро узнаем, чувствую, он затевает что-то.
— Говорите тише!
Приехали сыновья Арафинвэ.
— Как давно мы не виделись, дядя!
Череда объятий, почти сокрушительно крепких. Во взглядах, в голосах — радость встречи. Финголфину на миг даже стало совестно за то, для чего он их позвал.
Но отступать он был не намерен. Совет начался.
Финголфин высказал то, о чем давно уже думал. Коротко, четко. О силе нолдор и силе Моргота, о доблести и о зле, о том, что с Морготом нужно покончить, чтобы жить в мире без страха.
О своих дурных предчувствиях он почти не упоминал, рассудив, что не годится с них начинать это дело. Тем более, они были очень неясны.
Слова падали в тишину.
Окончив речь, Финголфин оглядел слушателей, стараясь угадать их мысли.
Фингон отвел взгляд, но потом, почти тут же, все-таки встретился глазами с Финголфином.
Не осанвэ, просто взгляд, но Финголфин прочел в нем: "Я буду с тобой, отец, когда дело дойдет до боя с Морготом, но сейчас не стану говорить в твою поддержку".
Что ж, это его право. Нельзя было требовать больше.
Глаза Ангрода и Аэгнора, непохожие обычно, но почти одинаковые в тот миг, светились пониманием. Они оба были согласны с Финголфином, и на душе от этого разом стало теплее.
Но в глазах Ородрета было сомнение. А во взгляде Финдарато явно читалось желание возразить, которое он пока сдерживал из уважения.
Остальные взгляды остры и холодны, как лезвия клинков.
Так началось обсуждение, которого Финголфин ждал так долго и от которого ждал так много, но только не того, что случилось.
Фингон действительно за все время не проронил ни слова. Ангрод и Аэгнор поддержали Финголфина горячо, даже яростно. Будто чувствовали, что будущее готовит им скорый и ужасный конец, поэтому, если они хотят еще успеть сразиться с Морготом, им нужно торопиться. Но мнения всех остальных сводились в общем к тому, что торопиться, наоборот, не следует.
Не искушать судьбу, не рисковать без нужды. Почему именно теперь? И уж не безумен ли он? Хотя этот последний вопрос не прозвучал вслух, надо отдать должное... всем.
Финголфину очень не хватало Тургона, который напомнил бы, что нужно идти до конца, ведь за этим они и явились в Белерианд. И Аргона, который сказал бы: "Нельзя же так! Надо заставить их действовать!". Но один из них был слишком далеко, а другой еще дальше.
Совет кончился ничем.
Тогда это было, конечно, обидно. Фингон несколько дней, после того как все разъехались по домам, не попадался на глаза отцу, чтобы не бередить душу. Потом все успокоилось.
Предчувствия никуда не делись, но Финголфину стало почти все равно, хотелось только жить, пока можно. Да одно это, казалось, и оставалось ему.
Позже, когда разразилась Дагор Браголлах, и пламя пожрало Арт Гален, Финголфин даже радовался, что прежний замысел его не осуществился. Увидев силу и злобу Моргота, он прозрел истину: какую бы многочисленную и доблестную армию ни собрали нолдор, шансов выстоять против орд морготовых слуг у этой армии столько же, сколько у одного эльфийского война шансов одолеть самого Моргота.
А раз так, зачем рисковать жизнями тысяч храбрецов там, где нужен только один? Тот, кто был бы готов идти до конца?
С тех пор, как эта мысль посетила его, Финголфин жил одной мечтой, одной надеждой, которую не открывал никому, — сразиться с Морготом. И сразить Моргота, если будет на то воля Эру.
Каждую минуту, когда он не был в бою или не падал от усталости, Финголфин посвящал подготовке: плел чары, которые вселили бы ужас в тварей Врага и позволили невредимым добраться до Ангбанда. Рассудив, что если это ему удастся, значит, с ним милость Илуватара, а дальше можно будет положиться на верный Рингил, ни разу не подводивший его, да на твердость собственного духа и руки.
Теперь приготовления были окончены. Оставался всего один шаг до конца, и ныне Финголфин сделает его: с первым лучом рассвета он оседлает Рохаллора и отправится в дорогу.
Он будет биться. Чтобы победить. Или чтобы остаться в памяти своего народа отчаявшимся безумцем.
Нет, только чтобы победить. А иначе не стоило бы и пытаться.
— Выходи и сразись со мной, Моргот, трус и повелитель рабов!
КОНЕЦ
Часть первая здесь, Часть вторая здесь и здесь, Часть третья здесь и здесь, Часть четвертая здесь и здесь, Часть пятая (начало) здесь
@темы: Фингон, Тургон, Маэглин, Эол, Финголфин, Арэдель, мои фанфики, новые персонажи, 11 историй о Нолофинвэ, Сильмариллион, нолдор
-
-
21.04.2015 в 17:11Ну мало ли. Чары рассеять и голову задурить - это разные вещи все же.
А потом по лесам шарился вместе с Лутиэн вместо того, чтобы, как нормальный человек, пойти и поговорить с королем.
С ним поговоришь, ага. Итак еле ноги унес ))
Мог бы и задуматься, почему дочка родная шатается по лесам вместе с этим нахалом, вместо того чтобы как приличный ребенок пойти и поговорить с отцом ))
И это, и капание исподволь на мозги матери, мол, давай убежим, давай убежим...
И правильно капал, и жаль, что не убежали раньше. Никто не имеет права ограничивать свободу другого и что-то ему запрещать. Даже муж и отец. Тем более - видеть родных.
-
-
21.04.2015 в 17:17И правильно капал, и жаль, что не убежали раньше. Никто не имеет права ограничивать свободу другого и что-то ему запрещать. Даже муж и отец. Тем более - видеть родных.
Аредэль бежать не хотела до вмешательства Маэглина, так что капанье на мозги здесь тоже есть ограничение свободы воли.
-
-
21.04.2015 в 17:23Она могла знать о некоторых особенностях отца и не торопиться
На самом деле там все невероятно. Вот уж точно "случился рок для Берена и Лутиэн".
Аредэль бежать не хотела до вмешательства Маэглина, так что капанье на мозги здесь тоже есть ограничение свободы воли.
Нет. Ограничение свободы - это светлица, кандалы, снотворное, наркотики, кинжал в сердце.
А капание на мозги все же метод убеждения. Не идеальный, да. Но даже на манипуляцию не тянет.
-
-
21.04.2015 в 17:25Но по-моему, те особенности и реализовались как раз потому, что парочка не пришла сама, а по лесам пряталась. Вот Тингол и решил, что здесь что-то нечисто, и имел к тому основания.
А капание на мозги все же метод убеждения. Не идеальный, да. Но даже на манипуляцию не тянет.
Еще как тянет.
-
-
21.04.2015 в 17:36Я думаю, он бы в любом случае не обрадовался.
Еще как тянет.
"Говорят, однако, что Маэглин больше любил мать и, если Эол бывал в отлучке, подолгу сидел с ней, слушая ее рассказы о родичах, их делах в Эльдамаре, о мощи и доблести принцев дома Финголфина. Все это лелеял он в сердце, более же всего то, что слышал о Тургоне и о том, что у него нет наследника; ибо жена Тургона Эленвэ погибла при переходе Хелькараксэ, и единственным его ребенком была Идриль Целебриндал.
Эти разговоры зажгли в душе Арэдэль желание вновь увидеть родных".
"Госпожа, давай уйдем, покуда есть время! На что надеяться нам — мне и тебе — в этом лесу? Здесь мы в оковах, мне же просто нечего делать, ибо я научился всему, что знает мой отец и что соизволили открыть наугримы. Не отправимся ли мы в Гондолин? Ты будешь моим проводником, а я твоей стражей!"
И где тут манипуляция?
-
-
21.04.2015 в 17:43Тингол - он умеет свой гнев обуздывать, когда для него нет объективной причины, вон на ситуацию с нолдор смотрите: наорать наорал, но объяснения услышал и принял.
И где тут манипуляция?
Ну ладно.
Но все равно... у меня ощущение от этой истории было странное. Как будто девяносто лет супруги вместе прожили и ни разу толком не поговорили друг с другом.
-
-
21.04.2015 в 17:53Ну тут уже у Берена беоринговский характер взыграл Вот и нашла коса на камень.
у меня ощущение от этой истории было странное. Как будто девяносто лет супруги вместе прожили и ни разу толком не поговорили друг с другом.
А о чем им говорить-то?
О металлургии и кузнечном мастерстве Аредэль вряд ли знает, как и о гномах. А говорить о родных и о нолдор в целом (то есть обо всем прошлом) Эол ей запретил.
У них просто нет общих тем. Только прогулки под луной и то, от чего, простите, дети рождаются...
-
-
21.04.2015 в 17:55Да, как-то так.
Это я, как всегда, от всех защищаю Тингола)
А о чем им говорить-то?
Вот в том и беда..
Хотя, думается мне, Аредэль, дружившая с Куруфином, про металлургию кое-что знала.
Да и на любви к лесу могли сойтись.
-
-
21.04.2015 в 18:07Хотя, думается мне, Аредэль, дружившая с Куруфином, про металлургию кое-что знала.
Да и на любви к лесу могли сойтись.
Да если б Эол не дурил, можно было бы спокойно беседы вести обо всем на свете. И с тем же Куруфином кстати тоже.
А специально общую почву искать, потому что у кого-то куча комплексов, глупо ведь...
-
-
21.04.2015 в 18:35По-моему, там не совсем комплексы, не то слово. Но непримиримость, да.
-
-
21.04.2015 в 18:35По-моему, там не совсем комплексы, не то слово. Но непримиримость, да.
-
-
21.04.2015 в 22:22Так что теперь напишу, что я про все это думаю.
В принципе все можно объяснить. Но любви к герою это не прибавляет...
Да, пожалеть его можно. А вот полюбить...
gondolinde, ну, любви читателей точно не прибавляет, мы-то живем в мире, где солнце есть, да еще в таком климате, где солнце и тепло, которое оно несет, однозначное благо. Нам не понять, как солнце можно не любить.
А вот народы, которые живут в очень жарком климате, не так любят солнце, им милее луна, что видно по языкам (где любимую женщину не назовут солнышком, а скажут "моя луна"). Это так, к слову.
Арэдель могла не считать это важным, в конце концов, звезды тоже красивы и под ними здорово гулять. Еще она могла надеяться, что со временем он изменит отношение к солнцу, но Эол не хотел даже пробовать, похоже. Хотя, они не так много прожили вдвоем, может, еще сотня-другая лет, и он бы все-таки привык. Но не судьба.
Бывает, да.
Но учитывая характер Арэдели, очень сложно понять, почему она подчинялась хотя бы пять секунд, не то что несколько лет. Принудить силой Эол ее не мог - она любому фору даст, а у людей часто такое на угрозах держится. Из любви? может быть, конечно...
В силовой вариант я не верю. Но и у людей дело не всегда в силе, бывает любовь, жалость, привычка к человеку, и в итоге мысли, что крыша у него едет, конечно, но вообще он хороший, можно и потерпеть, а там, может, его отпустит и опять все будет хорошо. К тому же, он мог подкупать ее тем, что очень ее любил. Ну а потом это стала ее тяготить.
Тут есть забавный момент. Тингол, который безусловно куда лучше обоих, дочку за неповиновение в светлицу заточил.
Ну, тут, как уже сказала naurtinniell, он мог бояться, что Берен вообще не человек, например, а тварь Моргота, околдовавшая Лютиен. Это вариант.
Но, если говорить совсем честно, то меня этот момент тоже всегда безумно коробил, и из-за этого я долго вообще никак не воспринимала Тингола. Потом стала воспринимать его нормально, но все еще считаю, что в истории с Береном и Лютиен он капитально накосячил, что называется.
Эол мог (хотя я так не думаю) дойти до грани отчаяния, поняв, что теряет практически все, включая свободу - потому что отпускать его никто не собирался.
Ну, у него явно помутилось в голове... но Арэдель умирала несколько часов, он мог уже прийти в себя и сказать о яде, но не сказал.
А Саэросу Турин не сделал ничего. То есть вообще. Да, я помню, что он был родня Берену - но на самого Берена Саэрос не посягал, и подозреваю, тупо из трусости, больше никаких соображений там не было.
Сам Берен и не жил в Дориате, не мозолил Саэросу глаза. К тому же, он стал мужем Лютиен, и говорить что-то против него было бы уже как-то странно. А Турин - никто, а Тингол его приблизил. Хотя вообще, конечно, это не давало Саэросу никакого права Турина доставать. Характер у Саэроса действительно дурной.
Но все равно... у меня ощущение от этой истории было странное. Как будто девяносто лет супруги вместе прожили и ни разу толком не поговорили друг с другом.
А о чем им говорить-то?
О металлургии и кузнечном мастерстве Аредэль вряд ли знает, как и о гномах. А говорить о родных и о нолдор в целом (то есть обо всем прошлом) Эол ей запретил.
gondolinde, naurtinniell, ну. думаю, о чем поговорить они могли найти и находили, но, возможно, Арэдель действительно часто в разговорах наталкивалась на неприятие Эолом нолдор, и они со временем стали меньше общаться, поэтому Арэдель рада была говорить о своем прошлом с сыном. И это нормально, в смысле, нормально рассказывать сыну о своей жизни и семье, и нормально, что он хочет об этом знать, хочет увидеть, что возможно, познакомиться с родичами.
naurtinniell, так что ничего криминального в разговорах Маэглина с матерью не было, и в его желании уехать тоже. Он был молод, умен, у него было много сил, он хотел увидеть что-то еще, кроме леса, в котором родился, это совершенно нормально.
Все нормально в нем было, пока он не решил, что Идриль должна быть его, даже если сама не хочет. ну, то есть, характер у него и до этого был не сахар, но не у всех эльфов ангельский нрав.
-
-
21.04.2015 в 23:08Хе-хе... Для эльфов, вероятно, такой вариант и вправду должен быть «странным». А вот для людей... ))) Более чем жЫзненно. ))
-
-
21.04.2015 в 23:10-
-
21.04.2015 в 23:26-
-
22.04.2015 в 00:28-
-
22.04.2015 в 13:05Вот последнее интересный момент. То есть Арэдель привлек случай любви чрезмерной по ее рамкам (иначе не видела бы в таком поклонении ничего необычного). Сначала эта любовь повернулась к ней хорошей стороной. А потом - худшей из возможных...
он мог бояться, что Берен вообще не человек, например, а тварь Моргота, околдовавшая Лютиен. Это вариант.
Я бы сказала даже, отличный, хотя в текстах подтверждения нет, но ничему оно и не противоречит.
Но все еще считаю, что в истории с Береном и Лютиен он капитально накосячил, что называется.
Вы очень дипломатичны
Ну, у него явно помутилось в голове... но Арэдель умирала несколько часов, он мог уже прийти в себя и сказать о яде, но не сказал.
Это то, что и называется чрезмерной любовью. Та самая бешеная страсть, которая угрожает объекту не меньше, чем льстит.
Любил. А потом возненавидел. Потому что любил для себя, и начал с этого, и этим закончил.
читать дальше
К тому же, он стал мужем Лютиен, и говорить что-то против него было бы уже как-то странно. А Турин - никто, а Тингол его приблизил.
Против мужа странно, а против приемного сына Тингола не странно?
То-то и оно, что Берен был величайшим и "задокументированным" героем, связываться с таким себе дороже. А Турин - молоденький и бирюк, кто за такого заступится? В бою его Саэрос не видел. Вот и цеплялся.
И это нормально, в смысле, нормально рассказывать сыну о своей жизни и семье, и нормально, что он хочет об этом знать, хочет увидеть, что возможно, познакомиться с родичами.
naurtinniell, так что ничего криминального в разговорах Маэглина с матерью не было, и в его желании уехать тоже. Он был молод, умен, у него было много сил, он хотел увидеть что-то еще, кроме леса, в котором родился, это совершенно нормально.
Именно что.
-
-
22.04.2015 в 23:22gondolinde, ну да, примерно так.
Я бы сказала даже, отличный, хотя в текстах подтверждения нет, но ничему оно и не противоречит.
Ну, обычно эта версия строится на том, что пройти через Завесу Мелиан без разрешения может только тот, кто сильнее Мелиан. А тут вроде как простой человек, хоть и герой, и вдруг прошел. Но против этой версии говорит то, что сама Мелиан не сильно возражает против Берена, вообще ничего не говорит.
Вы очень дипломатичны
Тингол все-таки хороший эльф, и он признал, что был не прав, и раскаялся, и даже отношение к людям вообще поменял. Конечно, было бы лучше без цирка с конями в начале, но что есть, то есть.
И все равно он был орк недоделанный )) Не в смысле ругательства, а в смысле плена в Ангбанде и некоторых экспериментов ))
Ну, если он реально был в плену и его изменяли, то он уже отчасти не несет ответственности за свои поступки, да и вообще, при таком раскладе хуже могло быть
:взял бы и натурально съел ее.А вот если он не "недоделанный орк", а просто эльф, который позволил себе так сильно морально распуститься, то мера его ответственности выше.
Против мужа странно, а против приемного сына Тингола не странно?
Ну, Берена хотя бы дочь Тингола выбрала, а тут мальчишка с улицы практически втерся в доверие... ну, с точки зрения Саэроса. Хотя я не защищаю Саэроса, мерзко он вел себя, конечно Но и смерть у него жуткая и глупая вышла.
Именно что. Абсолютно нормально. И лучше бы побег произошел раньше... и не в Гондолин.
О, если б не в Гондолин, все могло бы вообще гораздо лучше сложиться, да!
-
-
23.04.2015 в 12:25Именно что. Хотя Тинголу жена может быть и не указ, конечно
Тингол все-таки хороший эльф, и он признал, что был не прав, и раскаялся, и даже отношение к людям вообще поменял.
Да я его нежно люблю, со всеми недостатками. читать дальше
А вот если он не "недоделанный орк", а просто эльф, который позволил себе так сильно морально распуститься, то мера его ответственности выше.
А мне не жалко, пусть мера ответственности будет и ниже, вот честно.
а тут мальчишка с улицы практически втерся в доверие...
Вот везет хадорингам на заносчивых синдар.
Но и смерть у него жуткая и глупая вышла.
Очень. Но мне скорее интересно, как он столько лет в советниках продержался. Или скрытничал, а потом Турин детонатором стал?
А Турин конечно во всей красе себя показал, чего уж там ((((
О, если б не в Гондолин, все могло бы вообще гораздо лучше сложиться, да!
А еще лучше было бы, если б Профессор историю сам под изменившиеся обстоятельства подправил. Эх!
-
-
23.04.2015 в 12:46И жаловались друг другу на то, как сложно воспитывать дочерей.
Извините) Оно совсем оффтоп.
-
-
23.04.2015 в 13:05Оффтоп прекрасен, но боюсь, этот вопрос они не трогали. У Нолофинвэ-то дочь под боком, а вот у Тингола... болезненная тема
-
-
23.04.2015 в 13:22-
-
23.04.2015 в 13:34Я надеюсь, у нее хватит силы это превозмочь. читать дальше
-
-
23.04.2015 в 13:48-
-
23.04.2015 в 13:48-
-
23.04.2015 в 14:05gondolinde, а вполне может быть... хотя раньше я как-то не задумывалась.
А мне не жалко, пусть мера ответственности будет и ниже, вот честно.
Хоть сто раз полуорк, он выбрал быть эльфов. И мог бы им быть.
Вот тут не соглашусь, иначе можно прийти к тому, что орков можно перевоспитать, а из маленьких орчат вообще раз плюнуть вырастить эльфов - это проскакивало в фандоме, но это фейк, не из Толкина на самом деле. Там если уж Моргот поработал, то это качественное изменение, и отыграть его назад чистой силой воли нельзя.
Очень. Но мне скорее интересно, как он столько лет в советниках продержался. Или скрытничал, а потом Турин детонатором стал?
А кто сказал, что он был плохим советником вообще? Он не любил людей, ну, так и Тингол их до поры до времени не любил, дел с людьми Дориат не вел, а в других вопросах Саэрос мог быть вполне нормальным.
-
-
23.04.2015 в 15:15Эол не орк, даже если был в плену в Ангбанде.
Там если уж Моргот поработал, то это качественное изменение, и отыграть его назад чистой силой воли нельзя.
Я поэтому и подозреваю, что Толкин зря от версии отказался. Солнцебоязнь уже тянет на качественное изменение, просто ему могли не придать значения. Сочли,ч то просто не любит солнца и имеет скверный характер
Впрочем, тут не настаиваю. Только одно - это ж надо было Аредэль настолько промахнуться с выбором мужа. Катастрофически, я бы сказала.
А кто сказал, что он был плохим советником вообще?
Он ведет себя очень глупо. То есть либо он в принципе глуп, либо не держит себя в руках - а это может себе позволить только его величество, советник должен быть выше эмоций ))
-
-
23.04.2015 в 16:26gondolinde, если просто был в плену, то нет. А вот если его изменяли в орка и в процессе изменений он сбежал, то он, конечно, молодец, что сбежал, но все равно у него уже могли быть какие-то необратиые качественные изменения.
Я поэтому и подозреваю, что Толкин зря от версии отказался. Солнцебоязнь уже тянет на качественное изменение, просто ему могли не придать значения. Сочли,ч то просто не любит солнца и имеет скверный характер
Оркам солнце причиняло реальные неудобства, а Эол его просто не любил, есть разница. Ну, или он врал, но тогда это уже другая история.
Впрочем, тут не настаиваю. Только одно - это ж надо было Аредэль настолько промахнуться с выбором мужа. Катастрофически, я бы сказала.
Да, не повезло. Но, если он все-таки пошел в Мандос, может, он там исцелится все же. В любом случае, в смысле, было ли в нем что-то орочье или нет, исцеление ему нужно.
Он ведет себя очень глупо. То есть либо он в принципе глуп, либо не держит себя в руках - а это может себе позволить только его величество, советник должен быть выше эмоций ))
Ну, если бы он был глуп, вряд ли нандор, живущие в Дориате, выбрали бы его своим представителем в совете Тингола. Какие-то достоинства у него должны были быть.
-
-
23.04.2015 в 16:42Могли быть, да.
Оркам солнце причиняло реальные неудобства, а Эол его просто не любил, есть разница. Ну, или он врал, но тогда это уже другая история.
Да вряд ли врал, зачем ему? Ну так именно что он не орк в любом случае.
Но, если он все-таки пошел в Мандос, может, он там исцелится все же. В любом случае, в смысле, было ли в нем что-то орочье или нет, исцеление ему нужно.
Нужно. Но возможности Мандоса не безграничны.
если бы он был глуп, вряд ли нандор, живущие в Дориате, выбрали бы его своим представителем в совете Тингола. Какие-то достоинства у него должны были быть.
Вот мне интересно, какие. Хотя это уже конечно чисто умозрительный интерес, фактов никаких нет.
-
-
23.04.2015 в 20:47gondolinde, потому что это бы сближало его с орками. А так он не орк, а пурист, истинный квэндо, который любит мир под звездами, и не любит солнце, которым этот мир зачем-то испортили.
Нужно. Но возможности Мандоса не безграничны.
Ну... может, Эол все-таки в пределах возможного, а времени в запасе много...
Вот мне интересно, какие. Хотя это уже конечно чисто умозрительный интерес, фактов никаких нет.
Ага, фактов нет. Но что-то же должно было быть.