11 историй о Нолофинвэ, цикл фанфиков, часть третья (начало), джен

[vinyawende]

Обзорам

vinyawende <a href="http://vinyawende.diary.ru/p198243307.htm">выкладывает</a> новый фик из цикла "11 историй о Нолофинвэ" PG-13(12+), джен, Непокой нолдор

Непокой нолдор, как и было сказано!

Часть третья 1490-1495 годы Предначальной Эпохи

Название: Тревожный блеск
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: Нолофинвэ, Анайрэ, Финвэ, Индис, Арафинвэ, Иримэ, Финдекано, Турукано, Аракано, Арэльдэ, Финдарато, Артаресто, Ангарато, Айканаро, Артанис, Нерданель, упоминается Майтимо, другие сыновья Феанаро, Феанаро
Рейтинг: PG-13 (12+)
Жанр: драма, агнст
Размер: мини, 5255 слов
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: Валинор, 1490 год Предначальной Эпохи. Непокой нолдор приближается к критической точке, а Нолофинвэ пытается понять, когда все успело стать так серьезно.
Примечание: 1. Турукано отличался высоким ростом, он был даже выше Майтимо, прозванного Высокий. 2. Инголдо – материнское имя Финдарато (Финрода), которым его называют близкие. 3. Материнское имя Иримэ – Лалвендэ, в тексте упомянуто сокращение от него. 4. Спойлерное примечание перенесено в конец текста.

Нолофинвэ не помнил точно, когда впервые заметил, что атмосфера в Тирионе неявно, но ощутимо изменилась. Казалось, это случилось давно... или, наоборот, совсем недавно. События накладывались одно на другое, смешивались, менялись местами, и даже крепкая память эльда не могла восстановить ясной и четкой последовательности.
Когда же он почувствовал неладное? Когда он должен был почувствовать неладное? Нолофинвэ подозревал, что ответы на эти вопросы окажутся разными, и это уже было плохо. Но куда хуже, что он, даже стараясь специально, все еще не мог их отыскать.
Наверное, странные слухи долго бродили по городу, прежде чем впервые коснулись его ушей. Теперь, мысленно обращаясь к прошлому, он замечал мелочи, которые раньше ускользали от него: взгляды, сочувственные и, наоборот, настороженные, разговоры, которые с его появлением прекращались, и разговоры, становившиеся чуточку слишком оживленными, приметы, по которым можно догадаться, что эльдар рядом с тобой обмениваются мыслями по осанвэ, и другие приметы, которые с большой вероятностью указывают, что думают они сейчас о тебе...
Ничего этого Нолофинвэ не видел или, вернее, не придавал значения. Но примерно в то же время стали происходить вещи, не замечать которые было трудно даже при желании. Феанаро умел привлечь к себе внимание, когда хотел. А он очень хотел. Иначе не стал бы произносить пылкие речи о валар, опека которых не дает талантам нолдор развернуться во всю мощь, и бескрайних просторах Эндорэ, которые лежат во тьме под звездами и ждут, когда, наконец, явятся эльдар, чтобы зажить там счастливо по своей воле, избавившись от золотой клетки.
Все это Феанаро кричал буквально на каждом углу, раз даже на углу той улицы, где стоял дом Нолофинвэ. Тогда еще можно было считать это просто причудой. Хотя и с некоторой натяжкой.
Нолофинвэ хорошо помнил этот день, потому что Турукано, который давно почти все свое время проводил рядом с Эленвэ, как раз решил наведаться домой. И они обедали вчетвером: сам Нолофинвэ, Анайрэ, Турукано и Финдекано. Младших не было – Аракано незадолго перед тем уехал зачем-то в Альквалондэ, а Арэльдэ в очередной раз отправилась на охоту с сыновьями Феанаро.
О Феанаро и пошла речь у них за обедом. Завел ее, вроде бы, Турукано. Да, точно, Турукано.
– Сегодня подходил к нашему дому и вдруг увидел толпу народу, – сказал он. – Оказалось, в центре небольшого круга стоит Феанаро и вещает что-то об уходе в Эндорэ. Что это за новости?
– Да, брат, давно ты не был в Тирионе, – усмехнулся Финдекано. – Я даже не знаю, чему больше удивлен: тому, что ты ничего не слышал о его идее, тому, что ты смог сам разыскать наш дом, или тому, что я все же в состоянии тебя узнать.
– О, бедный брат мой, – в тон ответил Турукано. – За свою память я ручаюсь, а для тебя перед следующим отъездом попрошу тетю Фаниэль нарисовать мой портрет.
– В рост? – оживился Финдекано.
– Конечно, – подчеркнуто серьезно отозвался Турукано.
– Много краски пойдет, – тут же откликнулся Финдекано.
– Ничего, уверен, для меня ей не жалко, – сказал Турукано, тоже усмехаясь, и чуть нетерпеливо добавил: – Так что с Феанаро?
– Он загорелся мыслью переселиться обратно в Эндорэ, – ответил Финдекано между очередными двумя ложками салата.
– Неужто готовится? – заинтересовался Турукано.
– Ходит по городу и произносит речи, – ответил опять Финдекано.
Никто другой в разговор не вмешивался. Надо признать, что Нолофинвэ эта тема не казалась особенно приятной и развивать ее он не спешил. А Анайрэ чувствовала это и успокаивающе улыбалась ему.
– В основном, всякие глупости, – продолжал Финдекано.
– Это заметно, – сказал Турукано. – По правде говоря, я слишком устал, чтобы вникать в его речи, поэтому быстро ушел, но у меня окно выходит на ту сторону, и кое-что я все равно слышал. А потом мне снились странные сны. Словно я упал не то в холодную яму, не то в холодную воду, – он поморщился. – Надеюсь, Феанаро не заведет привычку ораторствовать здесь регулярно.
– Говорят, он сегодня сжег мою книгу и называл ее сборником страшилок для глупцов, – сказал Нолофинвэ, все же вступая в разговор.
– Нет, отец, ничего он не жег, – сразу ответил Финдекано. – Я там был, уже под конец, и ни книги, ни пепла не видел, так что это неправда.
– Я так и думал, – кивнул Нолофинвэ. – Но называть называл, – он вздохнул.
– Говорю же, было много глупостей, как всегда, – сказал Финдекано.
– Но ты все равно остановился послушать, – заметил Нолофинвэ без упрека, однако с горьковатой усмешкой.
– Интересно, – признался Финдекано. – Я иногда думаю, какое оно на самом деле, это Эндорэ? Не такое, конечно, как в речах Феанаро, я знаю, – добавил он, глядя на отца. – Там есть и чудовища из твоей книги, и квэнди, которые отказались следовать за Оромэ, ничто там не знает света Древ, но звезды видны отовсюду беспрестанно, и, в самом деле, огромные земли раскинулись под этими звездами. Те самые земли, по которым дедушка Финвэ и все, кто участвовал в Великом Переходе, шли когда-то, и еще другие, которых даже они не успели увидеть...
Финдекано говорил, не замечая, как все больше сбивается на то, что услышал именно от Феанаро.
– Финьо, – окликнула его Анайрэ, продолжая при этом смотреть на Нолофинвэ.
– Да, мама, – встрепенулся Финдекано.
– Ты еще здесь не видел и тысячной доли всего, зачем тебе в Эндорэ? – улыбнулась она, переводя взгляд на сына.
– Да я не собираюсь, честно, – улыбнулся он в ответ.
Феанаро в своих речах и после этого частенько поминал то Ламбулоантаон, то Нолофинвэ, в основном, как автора этой книги. Правда, в лицо Нолофинвэ Феанаро никогда ничего не говорил, поэтому тот только с чужих слов узнавал, что он малодушный сказочник, не сумевший даже сочинить свои историйки достаточно хорошо, чтобы потом обзавестись учениками, и некоторые другие, не менее любопытные вещи.
Нолофинвэ знал, что в этих обвинениях нет правды, ведь, к примеру, учеников он не брал только потому, что не чувствовал в себе особой склонности к учительству и считал, что в других делах будет более полезен. Но раздражение его росло, и понемногу Нолофинвэ стал отвечать Феанаро. Тоже не лично, а отпуская при большом числе свидетелей реплики в том духе, что он, по крайней мере, никому не забивает голову чепухой и не учит эльдар хулить валар вместо того ремесла, за которым к нему пришли. Нолофинвэ не сомневался, что его слова дойдут до ушей Феанаро, и даже желал этого. И слова доходили. И на них следовал ответ.
Так Нолофинвэ с братом обменивались колкостями, не встречаясь друг с другом. Это было удобно, потому что позволяло избежать открытой ссоры, которая расстроила бы отца. Чего ни один из них не хотел. Конечно, Нолофинвэ понимал, что, на самом деле, ссора все равно очевидна, и становится только хуже от того, что они втягивают в нее множество посредников. Но раз ввязавшись, он уже не мог заставить себя остановиться.
А потом к нему стали приходить нолдор и говорить... говорить разное и странное. Из их довольно сумбурных речей, полных неловких пауз, недомолвок и намеков, Нолофинвэ с некоторым трудом мог уяснить, что они, по каким-то причинам, убеждены, будто ему грозит опасность со стороны его брата Феанаро, и хотят, чтобы он, Нолофинвэ, знал об этом, а еще о том, что они, нолдор, глубоко возмущены, и, если что-то случится, будут на его стороне.
Слушать такое Нолофинвэ было попросту дико. Да, он знал, что Феанаро никогда не питал к нему любви, и сам уже очень давно не искал дружбы с ним, а из сильных чувств испытывал теперь, пожалуй, только раздражение, да и то временами. Но он твердо знал и то, что брат не может сделать ему ничего плохого, так же как он никогда не сделает ничего плохого брату. Потому что для отца это было бы страшным ударом, потому что они все же родичи, потому что это просто немыслимо.
Так что всех своих посетителей Нолофинвэ старался успокоить и убедить, что, он им, конечно, очень благодарен, но тревожиться о нем нет причины. Ему это, вроде бы, неплохо удавалось. И, пока приходили малознакомые и даже совсем не знакомые эльдар, Нолофинвэ испытывал, по большей части, удивление и несильное беспокойство. Но потом стали являться старые знакомцы и друзья, и наконец, пришел Митьятулвэ – друг, с которым в детстве они делили игры и ребячьи секреты, а во взрослом возрасте любовь к математике и путешествиям – и сказал, что Нолофинвэ не должен волноваться, потому что те нолдор, кто любит Нолофинвэ, сумеют за него постоять и разрушить любые козни. Ведь их много и они сильны, и они стали ковать мечи и в тайне учатся владеть ими, так что теперь ни они сами, ни он и его семья не будут беззащитны.
Тогда Нолофинвэ ужаснулся и с гневом ответил:
– Мне не нужны мечи, чтобы защитить себя и своих родных от опасности, которая никогда нам не угрожала, а нолдор, если они, в самом деле, любят меня, лучше позабыть об этих выдумках и не тревожить понапрасну ни себя, ни других. Так и передай всем тем, с кем ты готовишься "в тайне разрушать козни", потому что мое слово, видно, ничего для них не значит. Удивительно, как же я заслужил их любовь, если даже не заслужил доверия к моему мнению.
– Дело не в недоверии, – ответил Митьятулвэ. – Мы все знаем, как ты благороден и добр, и потому...
– Я все сказал, – прервал его Нолофинвэ.
Митьятулвэ тогда быстро попрощался с ним и ушел расстроенный, но Нолофинвэ не чувствовал сожаления по этому поводу, у него в душе все кипело, и, как часто бывало в таких случаях, если Арафинвэ был поблизости, Нолофинвэ отправился к нему.
– У Феанаро нелегкий характер, но зла он не сделает, – сказал Арафинвэ, а потом добавил: – Хотя, признаюсь, и ко мне приходили нолдор с теми же речами. Я отослал их всех, но не уверен, что смог переубедить. Так что теперь я стараюсь бывать в Тирионе еще реже, в надежде, что эти эльдар все же поймут: чрезвычайно трудно изгнать из города того, кто и так в нем не живет. К тому же, в Альквалондэ очень спокойно, – продолжал он. – И всегда-то мне там дышалось вольнее, чем здесь. А теперь разница стала еще заметней.
Так кончился их разговор. И, с одной стороны, Нолофинвэ отрадно было знать, что Арафинвэ согласен с его мнением, но, с другой стороны, он не мог не заметить, что в словах самого Арафинвэ сквозят тревога и усталость, обычно ему не свойственные.
А однажды, когда Арафинвэ с Эарвен как раз снова были в Альквалондэ, а Анайрэ отправилась навестить самого младшего из своих старших братьев, жена которого должна была вскоре привести в этот мир дитя, произошло событие, которое заставило Нолофинвэ взглянуть на все по-другому.
В тот день он почувствовал внезапное беспокойство, которое только усилилось, от того, что в доме Нолофинвэ был один: его жена уехала, Эленвэ, жена Турукано, ушла навестить одну из своих подруг, а остальные, как Нолофинвэ после некоторого замешательства вспомнил, снова собрались в королевском дворце. Эти сходы у внуков Финвэ все еще случались, хотя намного реже, чем раньше.
Нолофинвэ занялся было делами, надеясь, что, погрузившись в работу, сможет избавиться от тягостного настроения, но настроение победило. Он вышел из кабинета в гостиную и развел в очаге огонь. Пока Нолофинвэ делал это, за окнами быстро потемнело, и разразилась гроза. Пахнуло влагой и свежестью. Но легче не стало. Наоборот, беспокойство еще возросло, так что, когда стукнула с силой открытая входная дверь, он вздрогнул.
В гостиную влетел Финдекано, с мокрыми волосами и в пропитанном влагой плаще. Не глядя на отца, он подошел к шкафу, где хранились винные бутылки и кубки, налил себе полный кубок вина и выпил его залпом. Потом, не снимая плаща, опустился в кресло у очага и закрыл лицо руками.
В комнату вошли сразу Турукано, Аракано и Арэдэль. Они оставили свои плащи в прихожей, но все равно по ним было ясно видно, что они шли под дождем, и что случилось что-то... что-то от чего их лица до сих пор так бледны, а глаза так тревожно блестят.
Они уселись втроем на большую кушетку: посередине Турукано, справа от него Аракано, слева – Арэльдэ. Турукано обнял младшего брата и сестру, и теперь смотрел на Финдекано так, как будто с удовольствием обнял бы и его тоже, если бы мог. Нолофинвэ собирался уже спросить, что все-таки случилось, но поймал взгляд Арэльдэ, усталый и умоляющий.
"Не спрашивай ни о чем, папа, пожалуйста, сейчас не спрашивай ни о чем".
– По-моему, вам нужно согреться, – громко сказал Нолофинвэ, чтобы нарушить тишину.
Он поднялся на ноги, подошел к шкафу с вином, дверцы которого все еще оставались открытыми, достал кубки по числу эльдар в гостиной и наполнил их. Ему пришлось потрясти Финдекано за плечо, чтобы тот принял кубок. Вино все пили в молчании.
– Мы больше не пойдем туда, – сказал Финдекано, когда его кубок опустел.
– Конечно, – откликнулись Турукано и Арэльдэ.
– Деда это совсем не обрадует, – вздохнул Аракано, но спорить не стал.
Послышался стук в дверь, и Нолофинвэ пошел открывать. На пороге он увидел всех пятерых детей своего брата Арафинвэ. Они стояли, растянув над головами положенные один на другой плащи, так что получалось что-то вроде матерчатого тента, который с разных концов удерживали Инголдо и Ангарато.
– Приютишь нас, дядя? – улыбнулся Айканаро.
– Конечно, проходите, – ответил Нолофинвэ и посторонился, пропуская их в дом.
Все вместе они прошли в гостиную, Нолофинвэ достал еще кубки, налил еще вина, и бутылки, которые хранились в гостиной, опустели. Он решил, что было бы не лишним принести еще, и отправился в погреб.
Поступая так, Нолофинвэ отчасти надеялся, что в его отсутствие дети и племянники немного отогреются и начнут, наконец, говорить. И в самом деле, возвращаясь, он услышал голоса, хотя доносились они не из гостиной, а из коридора.
– Не переживай так, Финьо, – говорил Ангарото. – Поверь, он еще пожалеет обо всех глупостях, которые наговорил тебе сегодня. Еще станет просить у тебя прощение, и не он один.
– Ну, тогда уж и не у меня одного, – заметил Финдекано.
– Остальные в долгу не остались, – ответил Айканаро.
– И мы, в том числе, – Ангарато фыркнул. – Я бы сказал, что мы особенно не остались в долгу, после того как вы ушли. Тебе тоже надо было высказать, что ты обо всем этом думаешь. Стало бы легче.
– Или не стало бы, – возразил ему Айканаро.
– Может, и нет, – легко согласился Ангарато.
Финдекано молчал. Когда он заговорил, голос его был непривычно холоден.
– Единственное, что я сегодня мог сказать Майтимо – не у него одного есть семья, которую он любит. У меня тоже, и я буду ее защищать любой ценой и от кого угодно. Даже от родичей, хотя, возможно, я должен был бы сказать "особенно от родичей". Потому что они, очевидно, лишились рассудка.
– А мы всегда тебя поддержим, – заверил его Ангарато.
– Спасибо, – тихо ответил Финдекано.
– И другие тоже, – сказал Айканаро. – Кстати, о других, не пора ли нам обратно в гостиную, пока нас не отправились искать?
– Да, к тому же дядя Нольо, наверняка, скоро вернется, а я, честно говоря, не горю желанием сегодня что-то ему рассказывать, – поддержал брата Ангарато.
– Правда, идемте, – ответил Финдекано.
Они ушли. Нолофинвэ выждал немного времени, чтобы не было ясно, что он стал невольным свидетелем их разговора, и тоже вошел в гостиную.
Тепло или вино, а скорее, то и другое одновременно, подействовали благотворно, и вскоре общее настроение улучшилось. Ни о чем важном не говорили, зато много смеялись и даже спели несколько песен.
А на следующий день встревоженный Нолофинвэ отправился к отцу в надежде узнать что-нибудь от него. Ему показалось, что отец с их последней встречи стал будто бы тоньше и бледнее, и взгляд у него был не то растерянный, не то утомленный, так сразу и не понять. Подумалось, что они с отцом видятся в последнее время реже, чем раньше. Да и говорят меньше. А от сестер Нолофинвэ слышал, что отец все чаще ищет уединения, и, бывает, избегает даже общества матушки.
Беседа пошла как-то неловко. Нолофинвэ пытался осторожно выяснить, что известно отцу о вчерашнем происшествии, при этом не перекладывая на него свои тревоги. А Финвэ, вроде бы, ничего не знал, и вообще, казалось, мыслями был обращен к чему-то другому.
– Ты в последнее время не видел Феанаро? – спросил он вдруг.
– Нет, не видел, – ответил Нолофинвэ.
– И я что-то давно его не видел, – сказал Финвэ с некоторым беспокойством. – Если встретишь, скажи, что я прошу зайти.
– Хорошо, – согласился Нолофинвэ. – Но вряд ли я увижусь с ним раньше, чем ты.
Из дворца Нолофинвэ ушел еще больше встревоженным, чем прежде. Ничего не прояснилось, да и отец что-то сам не свой. Обычно он не спрашивал у Нолофинвэ о Феанаро и, уж тем более, не просил ничего передать, зная, что за пределами его дома они встречаются редко, а общаются и того реже.
Иримэ когда-то, посмеиваясь, сказала, что Нолофинвэ и Феанаро живут в двух параллельных Аманах. А теперь Аман, похоже, вывернулся наизнанку, и стало непонятно, кто где.
Иримэ. По возвращении домой, увидев ее в своей гостиной, Нолофинвэ моргнул, почти уверенный, что она ему померещилась, потому что он думал о ней. Но она подбежала к нему, обняла и расцеловала в обе щеки.
– Здравствуй, братец!
– Здравствуй, сестренка, – улыбнулся он. – Решила навестить меня?
Ее глаза как будто чуть потухли.
– Пришла сказать, что отец ничего не знает о вчерашней ссоре во дворце. Он сам не слышал, и едва ли кто-то стал бы ему рассказывать. Я тоже слышала немного: только возбужденные голоса, а потом все мои племянники разбежались кто куда.
– Понятно, – со вздохом сказал Нолофинвэ. – Отец переживает, что Феанаро давно его не навещал.
– Ну, еще бы, – невесело усмехнулась Иримэ. – Теперь боится показаться.
Нолофинвэ удивленно посмотрел на сестру, а она отошла к окну и некоторое время стояла там молча, постукивая костяшками пальцев по подоконнику. Иримэ, или Лалья, как ласково называли ее в семье, обычно со всеми была дружелюбной и веселой, готовой поддержать любую шутку и перевести в шутку любую неловкость, но когда дело касалось Феанаро, она легко раздражалась и бывала резкой в словах и суждениях. Этим Иримэ была похожа на самого Нолофинвэ, и он смутно подозревал, что сам в этом виноват.
Давно, в юности, Нолофинвэ пообещал себе, что, если у отца с матерью будут еще дети, он станет для них самым лучшим старшим братом, таким, чтобы больше никто им не был нужен. Чтобы Феанаро не был им нужен, и его отвержение не ранило бы их, как когда-то Нолофинвэ.
С Фаниэль его замысел увенчался успехом, да и с Арафинвэ, кажется, тоже, хотя тут нельзя было точно сказать, насколько сыграли роль усилия Нолофинвэ, а насколько характер самого Арафинвэ, и почему тот иногда вел себя так, будто, в свою очередь, стремился заменить Нолофинвэ старшего брата. А вот с Иримэ Нолофинвэ, похоже, что-то упустил, был слишком занят своей жизнью и проблемами, и она успела-таки обжечься, пока он не смотрел. Он был в этом почти уверен, хотя она никогда не жаловалась, только любила его будто бы за двоих.
– С чего вдруг? – спросил Нолофинвэ, заметив, что сестра не собирается продолжать сама.
– Он как-то приходил, когда отца не было дома, и поссорился с матушкой, – сказала Иримэ.
– Что?! – Нолофинвэ не смог сдержать возгласа удивления.
Весь Тирион, а может, и весь Аман знал, что Феанаро не любит вторую жену своего отца, но никогда он не позволял себе поссориться с ней. Кроме того, говоря по правде, с ней вообще трудно было поссориться.
– Сказал, что она воспользовалась слабостью отца и еще больше разрушила его жизнь, – ответила Иримэ. – Что всегда стремилась настроить его против Феанаро, но ей никогда это не удавалось и впредь не удастся, что он позаботится об этом... Может, он и еще что-то говорил, но я слышала только это.
– И что же мама? – спросил Нолофинвэ.
– Она молчала. Молчала так долго, что мне показалось, будто воздух становится слишком горячим. Молчала до тех пор, пока даже Феанаро уже не мог выдержать этого. Так что он вылетел наружу как ошпаренный. Меня вообще не заметил, хотя я едва успела убраться с его дороги. Вряд ли теперь ему хотелось бы говорить обо всем этом с отцом. Но только напрасно он беспокоиться, отец ни о чем не подозревает. Ты знаешь маму.
Нолофинвэ только кивнул в ответ. Конечно, матушка ничего не стала говорить отцу, чтобы не расстраивать его. Не стала бы и в обычное время, а уж теперь... она наверняка лучше всех видела, что с ним творится.
– Она плакала? – спросил Нолофинвэ, уже догадываясь, каким будет ответ.
– При мне? Нет. Ты знаешь маму.
Пожалуй, после этого разговора Нолофинвэ всерьез испугался. Когда-то давно отец рассказывал ему, как начинался их с матерью брак, а Феанаро видел все это своими глазами, и если теперь он забыл правду и с ложью, заменившей ее, явился зачем-то к Индис... Феанаро воистину потерял разум, а раз так... Разве что за отца можно было не беспокоиться, ему Феанаро не навредит ни в коем случае. Но остальным грозила опасность.
И Нолофинвэ остро почувствовал свое одиночество перед лицом этой опасности. Что он был в силах сделать один? Как защитить всех? К кому пойти за помощью? Раньше он всегда мог положиться на родных или друзей. Но теперь родные попросту не поймут, как еще недавно не понимал и он, а друзьям, почуявшим угрозу раньше него, он сам сказал, что никакой опасности нет и предпринимать ничего не нужно. Вправе ли он после этого обратиться к ним?
Нолофинвэ вспомнилось, как когда-то в юности он прыгнул в глубокую яму, чтобы освободить оленя. Тогда яма напугала его глубиной, темнотой и сыростью, но ему удалось подавить эти страхи и заняться делом. Теперь Нолофинвэ чувствовал себя так, словно опять оказался в яме, только на этот раз он был оленем и не мог выбраться оттуда.
Ощущение это со временем усиливалось, и Нолофинвэ чувствовал себя все более подавленным, а выход никак не желал находиться. Но неожиданно Турукано, который давно выбрал главным для себя делом работу с металлом, попросил отца зайти к нему в кузницу. Явившись в условленный час, Нолофинвэ обнаружил там всех трех своих сыновей.
– Отец, мы хотим показать тебе вещь, над которой мы все работали, – сказал Турукано.
– Работал, в основном, он, – сказал Аракано, кивнув на Турукано.
– Но виноват во всем я, – вмешался Финдекано.
– Нет, я, – возразил Турукано.
– Стойте, о чем вы?! – попытался прервать их странный спор Нолофинвэ.
Они как-то разом растеряли всю свою словоохотливость и теперь стояли перед ним, молча переглядываясь. Вид у них был такой, словно "вещь" могла ему сильно не понравиться. Но что такое они сотворили?
– Раз хотите, может, все-таки покажете? – предложил он.
– Видно, придется, – вздохнул Турукано. Не совсем всерьез, но и, определенно, не совсем в шутку.
Нолофинвэ сразу узнал этот предмет. Об оружии, которое Оромэ когда-то подарил квэнди, чтобы они могли защитить себя во время дороги к Валинору, он слышал много, да и видеть приходилось. Меч. Длинный, очень острый клинок. Он способен сохранить жизнь своего владельца от многих опасностей, если тот умеет хорошо обращаться с ним.
Это оружие не было предназначено для животных, жизни которых эльдар забирают ради мяса, шкур, рогов, а иногда зубов или костей. Оно для чудовищ, для порождений зла, ужасных и свирепых, которых убивают только затем, чтобы спастись самим, и никогда ничего не берут от них. Но нет чудовищ в Валиноре. Чью же жизнь может забрать здесь меч?
Мысль была холодной и тревожной, как блеск клинка. Нолофинвэ, стараясь отогнать ее прочь, принялся внимательно рассматривать творение сыновей. Руку каждого из них он узнавал безошибочно. Ножны и перевязь из кожи, искусно выделанные, тонкие и мягкие, но, несомненно, прочные, так что, скорее, истлеет сам клинок, чем они вытрутся и придут в негодность, – работа Аракано. Меч смотрелся необыкновенно изящным и легким, как все вещи, сделанные Турукано. И, конечно, именно он украсил сапфирами рукоять. А вот вязь слов на лезвии, наверняка, дело Финдекано, из всех детей Нолофинвэ он имел самую большую склонность к тому, что называлось Песнями Силы, и по-настоящему глубоко занимался ими.
Клинок вызывал в памяти блеск звезд в темном небе над Альквалондэ и блеск льда на горных вершинах в час сияния Тельпериона. Звезды и лед. Холодная звезда. Нолофинвэ покачал головой, и что только лезет в голову.
Тишина, между тем, начинала становиться неестественной, и Нолофинвэ сообразил, что сыновья все еще ждут его реакции и опасаются, что это окажется возмущение или гнев. Пожалуй, так оно и было бы. Раньше. Но теперь он чувствовал только, как опостылевшие беспомощность и бессилие покидает душу, а взамен ее переполняют облегчение и благодарность.
А еще гордость. Его мальчики. Какими же взрослыми, умелыми, сильными они стали. Как он счастлив, что они у него есть. Нолофинвэ незаметно сморгнул навернувшиеся на глаза слезы, и, по очереди, крепко обнял каждого из них.
С того времени Нолофинвэ стал ежедневно по несколько часов упражняться во владении мечом вместе с сыновьями. И во время одной из тренировок они открыли ему секрет, о котором, в общем, он и так уже догадывался. Митьятулвэ и другие, кто когда-то приходил к нему с предостережениями, не бросили своих тайных занятий. Наоборот, еще больше нолдор за это время присоединились к ним, и они по-прежнему куют оружие и учатся владеть им. С ними учились этому и дети Нолофинвэ, не только сыновья, но и Арэльдэ. Правда, она все равно считала меч оружием неуклюжим, предпочитая лук и кинжал. Сестрица Иримэ, как оказалось, тоже не осталась в стороне от воинского искусства, и Нолофинвэ, хотя делал быстрые успехи, нескоро сумел пересилить ее в поединке.
Он не мог сказать, радует его или огорчает участие во всем этом сестры и дочери. С одной стороны, было бы счастьем, если бы все это никогда их не коснулось, но с другой, теперь, по крайней мере, они смогут при случае постоять за себя.
Он сам выковал кинжал для Анайрэ и показал ей, как следует пользоваться им.
Она без споров согласилась на его просьбу всегда носить кинжал с собой, только вздохнула:
– Я не верю, что это нужно, но сделаю, как ты просишь.
Не воспротивилась она, и когда он принес меч в их спальню, объявив, что хочет иметь его по близости во время путешествий по Дороге Грез, на всякий случай.
– Если тебе так спокойнее, – ответила Анайрэ.
И погладила его волосы с какой-то особенной, едва ли не материнской, нежностью. От этого у Нолофинвэ почему-то сжалось сердце, и на Дорогу Грез в тот раз он ступил с мыслью, что, может быть, что-то все-таки делает не так.
Однако во время бодрствования сомнения теперь почти не посещали его. Почти. Тот день, когда он решился было поговорить обо всем этом с матерью и заодно отдать ей кинжал, который сделал и для нее тоже, Нолофинвэ даже наедине с собой не мог вспоминать без неловкости.
Он явился во дворец, дошел почти до самого входа в матушкину музыкальную комнату, как вдруг дверь открылась, и оттуда вышла его мать в компании Нерданель. Когда-то, а по правде говоря, всегда, с тех самых пор как познакомились, они хорошо ладили, но в последнее время Нолофинвэ почти не встречал Нерданель и давно уже не говорил с ней. Случалось, если они все же сталкивались, она отводила взгляд и торопилась уйти.
И вот он видел ее рядом со своей матерью. Конечно, они ведь дружат. И она жена Феанаро. Она Нерданель, он знает ее вот уже несколько сотен лет. Все изменилось. Что он знает о ней? Она жена Феанаро. Что, если она... Нет, она не стала бы помогать мужу ни в чем бесчестном. Разумеется, не стала бы. Но его-то Анайрэ поддерживает во всем. Даже если не согласна с ним. Нет, она не поступала бы так, замысли он навредить кому-нибудь. Но Анайрэ – его жена, а Нерданель – жена Феанаро.
Мысли вихрем проносились в голове Нолофинвэ, а женщины, не замечая его, продолжали разговор:
– Я так благодарна тебе, Индис, – сказала Нерданель. – Всегда, стоит только поговорить с тобой, и сразу на сердце легче, и тени не так длинны. Жаль, что я не могу так же помочь тебе взамен.
– Перестань, – ласково ответила Индис. – Видеть тебя для меня радость. Приходи, когда пожелаешь.
Она притянула младшую женщину к себе и сердечно обняла.
Нолофинвэ, чувствуя некоторое смущение, сделал еще несколько шагов вперед, и его заметили.
– Здравствуй, Нолофинвэ, – сказала Нерданель.
На этот раз она посмотрела прямо на него, и он мог хорошо разглядеть ее лицо: бледное, чуть не до прозрачности, с огромными серыми глазами. Но взгляд ясный и спокойный. Нолофинвэ первым опустил глаза. Не глядя, поздоровался:
– Приветствую тебя, Нерданель.
Почти сразу после этого она распрощалась и ушла, а они с матерью остались стоять в коридоре вдвоем.
– Что с тобой, дорогой мой? – спросила Индис, посмотрев на Нолофинвэ. – Тебя что-то тревожит?
Нолофинвэ в ответ промолчал, с языка ничего не шло. Индис посмотрела на него еще внимательнее, но не стала настаивать.
– Хочешь, я сыграю для тебя что-нибудь, – предложила она и кивнула на дверь в музыкальную комнату, приглашая его войти.
– Нет, мне нужно найти отца, – сказал Нолофинвэ и быстро зашагал прочь.
Наверное, она была очень изумлена, а может быть, и расстроена. Обычно Нолофинвэ не сбегал от нее подобным образом. И никогда не отказывался послушать ее музыку, наоборот, часто сам просил сыграть для него. Но он просто не мог сидеть там с кинжалом, который принес для нее, слушать, как она играет на арфе, улыбаться и делать вид, что все хорошо.
Но и сказать ей в лицо, что собирался, Нолофинвэ тоже был не в силах. Слишком жутко и противоестественно все это звучало. Рядом с матерью, под светом ее глаз, поневоле думалось, что это не может быть правдой. А он, должно быть, где-то жестоко ошибся, раз верит в такое.
Чувствуя себя совершенно разбитым и вконец запутавшимся, Нолофинвэ даже не подумал хоть для виду зайти к отцу, а сразу покинул дворец и вернулся домой. Там, на просторе, он еще раз обо всем поразмыслил и пришел к выводу, что посвящать мать в то, что происходит, не обязательно. Пределы дворца она, как и отец, покидала нечасто и обычно не в одиночестве, а эльдар, которые служили во дворце, любили королеву Индис и не позволили бы, чтобы с ней что-то случилось. Для надежности Нолофинвэ сам еще раз попросил их быть начеку и успокоился.
Правда, в глубине души он знал, что это спокойствие не результат найденного решения, а облегчение от возможности избежать тяжелого разговора, и был собой не доволен. Да к тому же всякий раз при встрече с матерью у него стало возникать чувство, что он в чем-то виноват перед ней, словно бы подвел ее или обманул.
Нолофинвэ уговаривал себя, что иначе нельзя, что она ваниа, а ваниар воспринимают мир не так, как нолдор, и некоторые вещи ей будет просто невозможно понять. Она слишком добра и благородна. Дойдя до этого места в цепочке рассуждений, Нолофинвэ обыкновенно морщился, припоминая, как когда-то сам был сильно оскорблен таким ответом. Но тут же вспоминал, что тогда он заблуждался, а теперь сделался намного проницательней. И намного несчастней. А для мамы будет лучше ничего этого не знать.
Его собственные доводы неплохо на него действовали, но только когда он не видел матери, а стоило им встретиться, и неизбежно начинались колебания. Так что Нолофинвэ приноровился избегать встреч с ней. Хотя было тяжело, и особенно тяжело, потому что он понимал: она, должно быть, скучает по нему. Но это все для ее же блага.
С отцом он тоже почти не виделся, хоть и по другой причине. Постепенно отдаляясь друг от друга, они дошли до того, что им просто не о чем стало говорить. Даже дела не спасали. Если Нолофинвэ спрашивал совета, Финвэ отвечал:
– Поступай по своему усмотрению.
Казалось, он утомился делами и все меньше старался постичь их суть, занятый, видимо, какими-то иными сокровенными мыслями. Так что почти все вопросы, требующие внимания короля, обходились в итоге вниманием одного Нолофинвэ.
А Феанаро тем временем продолжал произносить свои речи на улицах, и речи эти становились все более безумны. Теперь уже он прямо называл валар поработителями, задумавшими отобрать у Перворожденных право владеть Ардой, которое даровал им Илуватар, и призывал едва ли не завтра бежать от их жесткого гнета в Эндорэ.
Нолофинвэ про себя давно считал, что это невыносимо, но заставить Феанаро прекратить, разумеется, не мог. Отец, возможно, еще сумел бы. Но к отцу Нолофинвэ с этим не ходил. Поэтому для него стало большой неожиданностью, когда вестники объявили по городу, что король созывает большой Совет по поводу "смутных настроений в Тирионе". Должно быть, кто-то другой все же обратился к нему. Или одна из речей Феанаро оказалась достаточно пылкой и достаточно громкой, чтобы достичь слуха Финвэ, короля нолдор, и заставить его вспомнить, что именно он вел этот народ из Эндорэ в Валинор и не может сидеть сложа руки и смотреть как кто-то, пусть даже Феанаро, пытается увести нолдор обратно.
Нолофинвэ горячо надеялся, что Финвэ сможет разобраться, наконец, в этом и во всем остальном тоже, и вернуть утраченный покой народу. И самому Нолофинвэ. Чего тут было больше: доверия к мудрости короля или вдруг вернувшейся детской веры во всесилие отца, Нолофинвэ не знал. Новый вопрос без ответа. Их у него набралось уже столько, что одним больше или меньше – не имело значения. И то, что воспоминания опять обрушились на него лавиной и только хуже все запутали, тоже не важно.
Главное, завтра состоится Совет, и Нолофинвэ не было нужды заранее готовить для него речь. Он и так знал, что хочет сказать. От самого сердца. И пусть не все это он может облечь в слова, тем более, на Совете. Но если отец, в самом деле, готов слушать, он поймет. Он всегда прекрасно умел понимать. Его отец.


Примечание 4.
Меч, сделанный сыновьями для Нолофинвэ, тот самый "льдисто сверкавший Рингил", которым он потом ранил Моргота. Я намекнула на это в тексте, но не написала прямо, потому что, кажется, имя мечу дается не сразу после создания, а позже.


Продолжение следует...

Часть первая здесь, Часть вторая здесь и здесь