А чем ты думаешь заняться, когда настанут холода?
АПД. Добавила четырнадцатую главу.
Добавила окончание тринадцатой главы. Глава получилась такая большая, что не влезла целиком в один пост.
Главы 1-6, главы 7-8, главы 9-10, главы 11-12, начало главы 13
Название: Кроме пыли и пепла
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: Феанаро, Нолофинвэ, дети Нолофинвэ, сыновья Феанаро, дети Арафинвэ, другие персонажи, Моргот, слуги Моргота
Рейтинг: R (16+)
Жанр: драма, агнст, АУ, даркфик, Hurt/comfort
Размер: макси, 65 000 слов
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: Феанаро в Битве-под-Звездами не умер, а попал в лапы Моринготто. История его плена и освобождения.
Примечания: Про рейтинг: поставила R из-за начальных отрывков с Феанаро в Ангамандо, правда, я старалась избежать графического описания насилия, но все-таки Ангамандо есть Ангамандо. Про сюжет: непосредственное отношение к сюжету имела подсмотренная на ФБ-Инсайде заявка: Феанор|Финголфин. АУ, в которой Феанора подвесили на скале, а брат помчался его спасать.
Феанаро (3/3)
читать дальшеКупание в озере заметно придало Феанаро сил, если не телесных, то душевных определенно. Жуткие мысли о вечности без движения его больше не посещали тем вечером и не беспокоили ночью во время путешествия по Дороге Грез. Даже утром они не вернулись.
И хотя существенной разницы между новым днем и предыдущим увидеть было нельзя, на этот раз все давалось как-то легче. А к вечеру Феанаро уже стал мечтать о предстоящей скоро — оставались считанные часы — встрече с одним из сыновей. Вроде бы после Макалаурэ был черед Тьелкормо. Или старшего Амбаруссы? Феанаро не помнил твердо, но это и не имело значения. Он жаждал увидеть любого из них.
Даже простая мысль об этом уже веселила сердце, и Феанаро позволил себе потеряться в воспоминаниях о сыновьях, чтобы время летело скорее.
Но когда в час заката на пороге комнаты снова, как накануне, появился Нолофинвэ и опять предложил отправиться к озеру, Феанаро оторвался от своих грез наяву и без колебаний согласился.
Хотя помнил, после вчерашнего, что по дороге на него будут смотреть. Но это он, безусловно, мог вытерпеть. Особенно теперь, уже зная, что его ждет.
Так Феанаро думал, пока Нолофинвэ, уже по традиции, выбирался, с Феанаро в качестве дополнительного груза, наружу через окно. Но нынешним вечером они, против ожиданий, почти никого не встретили. Так что путь к озеру дался Феанаро проще, чем накануне.
И во время купания он чувствовал себя намного спокойнее, чем в прошлые разы, а потому больше внимания обращал на своего спутника и заметил, как сам Нолофинвэ расслабился, погрузившись в воды озера. И даже как будто стал выглядеть моложе. Словно к нему ненадолго вернулось прошлое с той стороны моря.
Феанаро не стал ничего говорить, чтобы не портить момента. Но, когда они снова оказались на берегу и сидели, глядя на озеро и дожидаясь, пока обсохнет вода и можно будет отправляться обратно, Феанаро спросил:
— Обычно ты приходишь сюда один?
Нолофинвэ, продолжая глядеть на озеро, ответил:
— Обычно я только думаю, что было бы хорошо прийти сюда. Почти всегда находится что-то более важное и срочное.
В голосе слышалась усмешка, но невеселая.
— Сегодня ты нашел время, — заметил Феанаро. — И вчера.
— С тобой — дело другое, — ответил Нолофинвэ.
И дальше этого разговор не пошел. Нолофинвэ или не желал говорить, или просто пользовался возможностью отдохнуть в тишине, а Феанаро мог бы, пожалуй, спросить о многом и почти не сомневался, что Нолофинвэ ответит откровенно. Однако откровенные разговоры выходили тяжелыми, и Феанаро совсем не был уверен, что стоит добавлять к их числу еще один прямо сейчас, а потому предпочел не задавать никаких вопросов.
Так что остаток времени на озере и обратная дорога прошли в молчании, не считая немногих прощальных слов уже после того, как Нолофинвэ вернул Феанаро в его комнату в Доме Исцеления. Но на этот раз тишина не была тяжелой или неловкой, и когда они расстались, у Феанаро не появилось ощущения, что что-то было сделано неправильно. Наоборот, на душе стало на редкость спокойно.
И его путешествие по Дороге Грез оказалось приятным, были даже какие-то видения, легкие и не означающие ничего, которые забылись сразу же, как только Феанаро проснулся.
А утро выдалось ярким и шумным. Или, может быть, точно таким же, как всегда, просто и дух, и тело Феанаро наконец достаточно отдохнули, чтобы воспринимать в полной мере впечатления окружающего мира.
В любом случае, Тьелкормо вписался в это буйство красок и звуков просто идеально, когда вошел, насвистывая в такт с пением птиц за окном, и, увидев отца, весь просиял.
— Отец! — счастливо воскликнул он, бегом преодолевая оставшееся расстояние от порога до постели Феанаро и садясь на пол, чтобы им удобнее было разговаривать. — Макалаурэ нам, конечно, все рассказал, но видеть своими глазами — это совсем другое дело! Как я рад!
Феанаро, слыша его слова, не мог не рассмеяться столь же счастливо.
— И я безмерно рад тебя видеть, мой дорогой, — ответил он.
После чего их встреча, начавшаяся на легкой ноте, в том же духе и продолжалась. И это нисколько не казалось неестественным или натужным. Тьелкормо был вообще крайне естественен всегда и в любых обстоятельствах. Вот и теперь тоже.
Хотя, конечно, нельзя было совсем не заметить, что взрослый волк, матерый и сильный, играет, изображая беззаботного щенка, которым он, без сомнения, был когда-то, только очень давно.
Что ж, играет так играет, все время от времени должны позволять себе это...
Феанаро очень хорошо понимал, что на другом берегу озера его ожидает не только воссоединение с сыновьями, но и множество проблем и вопросов, решения и ответы для которых ему предстоит найти. И он уже не раз обещал себе, что непременно справится со всем этим, когда у него будет больше сил.
Но пока силы прибывали медленно, и Феанаро был благодарен Тьелкормо за то, что прямо сейчас не должен иметь дела ни с проблемами, ни с вопросами, и поддерживал беззаботный тон, как мог.
Только одну серьезную вещь он должен был непременно сказать своему третьему сыну:
— Спасибо!
Ответом ему стал удивленный взгляд, и Феанаро продолжил:
— Трудно объяснить, но ты очень помог мне, во все разы, когда был здесь. И сейчас очень помогаешь.
По лицу Тьелкормо пробежала тень. Как невольная судорога боли, которую невозможно подавить.
— Приятно знать, что хоть на что-то я гожусь, — сказал он и тут же покачал головой. — Но не время для горьких разговоров. Ты здесь! Ты очнулся! По сравнению с этим счастьем, уже ничто в Эа не имеет значения.
И для него это явно были не просто слова. Счастье, о котором говорил Тьелкормо, в самом деле искрилось в его глазах так, что тени сожалений не могли задержаться надолго.
И Феанаро, глядя на него, чувствовал, как где-то в груди разливается тепло, дающее силы, исцеляющее, прогоняющее страхи.
Причем это ощущение не исчезло, когда Тьелкормо, пробыв с Феанаро позволенные часы, неохотно уехал. Достаточно было вспомнить его слова, его взгляд... и отчаяние уже не могло совсем завладеть Феанаро.
Даже если иногда ему хотелось выть от усталости и собственного бессилия. А такое случалось в день не по разу. Но благодаря воспоминаниям о Тьелкормо и, теперь уже ежевечерним, походам на берег с Нолофинвэ, Феанаро в общем неплохо держался.
А утром, перед встречей с Миньяруссой — старшим из своих младших сыновей — Феанаро и вовсе пребывал в отличном настроении.
Миньярусса, в свой черед, был полон решимости это настроение не испортить и явно понабрался кое-каких идей у Тьелкормо. А впрочем, Миньярусса и Тьелкормо всегда были похожи. Хотя мало кто замечал это... Ведь близнецов и без того было двое, вот уж где сходство так сходство, иного искать не требуется. Но Феанаро общие черты видел всегда. А теперь даже еще более ясно.
Сразу же, едва успев войти в комнату, Миньярусса рассказал Феанаро, как предлагал Татьяруссе поменяться местами на сегодняшний день, чтобы тому не пришлось ждать встречи с отцом слишком долго. Но Татьярусса благородно отказался:
— Сказал, это было бы несправедливо ко мне, и к остальным нашим братьям тоже. Хотя из остальных-то вряд ли кто-то заметил бы... Но я сейчас безмерно благодарен ему за его отказ, — признался Миньярусса под конец. — Как же я рад быть здесь и видеть тебя!
И он, очевидно, был в самом деле очень рад. Только все равно в его взгляде иногда проскальзывала тревога. Он словно пытался украдкой прочитать что-то по лицу Феанаро, но не мог и бросал эту затею, а потом возвращался к ней опять.
Феанаро это не удивляло, ведь в отличие от Тьелкормо, который умудрился ни разу не рассказать отцу ничего секретного ни о себе, ни о братьях, даже когда не знал точно, может ли отец его слышать, Миньярусса все же поделился с Феанаро сокровенным, причем, хотя говорил он о собственном беспокойстве, дело-то касалось не его, а Татьяруссы. Знать же о том, что и сам Татьярусса о себе отцу рассказывал почти то же самое, хоть и иными словами, Миньярусса не мог.
Феанаро, наоборот, помнил тот рассказ даже слишком хорошо. И рассказ, и кошмары, которые за ним последовали, и собственную беспомощность, которая особенно жестоко накатывала всякий раз, когда он обращался мыслями к этой истории... Поэтому он не думал, что у него сейчас выйдет чем-то утешить сына, а бередить раны не хотел и не сказал обо всем этом ни слова.
Но Амбарусса под конец успокоился, решив, видимо, что, если б Феанаро помнил что-нибудь, то не промолчал бы. Мысль, что отец может просто не иметь представления, что сказать, ему, похоже, в голову не приходила.
А Феанаро как раз не имел представления. Ни малейшего. И это тяготило его... Впрочем, не только это. Причин для тяжких раздумий было множество. Оставаясь наедине с собой, Феанаро часто перебирал их одну за другой, в надежде, что, если он проявит достаточно упорства, идеи найдутся сами. Такое бывало не раз. Только речь обычно шла о его творениях, а не о живых эльдар.
Тем более, таких близких...
Возможно, поэтому идей пока остро не хватало, особенно для самых сложных вопросов.
Зато способность Феанаро владеть собственным телом наконец стала ощутимо возрастать. Он уже мог, например, поднять руку не на дюйм, а на два с половиной, и, хотя это все еще было далеко от возможности самому заботиться о своих нуждах, столь же далеко оно было и от полной неподвижности.
Так что Феанаро радовался подобным переменам, как мало каким вещам за свою весьма насыщенную жизнь.
Но даже эта новая радость не могла облегчить напряжения Феанаро, когда настал очередной день встречи. На этот раз должен был появиться Куруфинвэ, Феанаро был вполне уверен. И именно поэтому беспокойство его возрастало с каждым мгновением.
Они с Куруфинвэ и впрямь были похожи. Очень. И сейчас это означало только одно: легко уж точно не будет. Можно было не сомневаться, что ради свидания с отцом Куруфинвэ попробует держаться изо всех сил, и та боль, которую он показал, когда Феанаро мог только слышать его сквозь сон, теперь будет скрыта глубоко внутри. Но это и делало положение опасным.
Феанаро по себе помнил, что попытки подавить сразу слишком много слишком сильных эмоций даром не проходят...
За такими невеселыми размышлениями Феанаро не услышал приближения сына. Очнулся, только когда тот уже стоял в дверях комнаты.
Посмотрел и с первого взгляда заметил и болезненную бледность, и лихорадочный блеск глаз — и остальную внешность, явно противоречащую этому в своей безукоризненности.
— Айя, отец, — сказал Куруфинвэ и поклонился, как будто они встретились не в Доме Исцеления после долгой и страшной разлуки, а на какой-то торжественной церемонии.
Феанаро почувствовал, как горло словно сдавила железная рука. С усилием, осторожно, сделал вдох. Нужно дышать. И не терять головы. Кто-то из них ведь должен не терять головы.
— Айя, мой дорогой, — сказал Феанаро в ответ. — Проходи.
Последнее он добавил, потому что Куруфинвэ все еще продолжал стоять на пороге.
Но теперь, наконец, шагнул в комнату, аккуратно закрыв за собой дверь. По широкой дуге обогнул стол и устроился на стуле.
Стулом обычно пользовались только целители, если им для чего-то нужно было сесть. Все остальные посетители — даже Нолофинвэ — предпочитали устраиваться на полу у постели Феанаро.
Но Куруфинвэ сел на этот самый стул и замер, не то ожидая чего-то, не то полностью уйдя в свои мысли. Или, возможно, стараясь ни о чем не думать.
Не нужно было особой мудрости, чтобы понять, как нестерпимо ему плохо, и догадаться, что эту проблему отложить до приезда на другой берег никак не получится.
Феанаро долго не мог набраться сил, чтобы сломать тишину, но все же окликнул сына:
— Курво.
Тот явственно вздрогнул и наконец взглянул на него.
— Пообещай мне одну вещь, — продолжал Феанаро.
— Конечно, — без колебаний отозвался Куруфинвэ.
— Пообещай, что ты не уйдешь отсюда, пока не истечет отпущенное нам время, что бы я ни сказал, — выговорил Феанаро. — Я сейчас не смогу последовать за тобой.
Признание своей слабости, даже и без того очевидной, далось Феанаро с трудом. Но он должен был удостовериться, что Куруфинвэ не убежит вдруг неведомо куда, как Макалаурэ. Ведь он, если уйдет, может и не вернуться. И никто не приведет его обратно, даже не потому, что никто не захочет, просто никто не сумеет.
Куруфинвэ тем временем склонил голову.
— Разумеется, я выслушаю все, что ты пожелаешь сказать, отец, — твердо сказал он.
И лицо его стало еще бесстрастнее, как будто совсем окаменело. Намо и тот позавидовал бы.
— Что же, по-твоему, я собираюсь сказать! — удивился Феанаро.
Это не было по сути вопросом. Но Куруфинвэ ответил, хотя ответ дался ему явно нелегко, голос прерывался, как от боли:
— Не знаю. Я так ждал, когда ты проснешься. Только об этом мечтал. Думал, стоит тебе только... — тут Куруфинвэ сделал резкий вдох, как будто воздуха не хватало. — ... открыть глаза. И все станет, как прежде. Но это невозможно.
Куруфинвэ вдруг стиснул зубы и несколько мгновений сидел так, словно борясь сам с собой. Потом решительно повторил:
— Невозможно. И что же теперь? — Последние слова были произнесены как вопрос, и одновременно Куруфинвэ пожал плечами, а потом продолжил, словно отвечая сам себе: — Ты можешь кричать, проклинать нас наравне с Моринготто. Мы заслужили твой гнев. Все мы. А я особенно. И хотя другие говорят, что ты не питаешь гнева... Это неправильно.
Договорив, Куруфинвэ посмотрел Феанаро прямо в глаза, с чем-то даже вроде вызова, но почти сразу отвел взгляд. И остался сидеть на своем стуле, снова молчаливый, но уже не отстраненный и собранный с виду, а явно несчастный и потерянный.
Феанаро не мог выносить этого дольше.
— Пожалуйста, подойди, — попросил он. — Я так скучал по тебе. Я так хочу хотя бы взять тебя за руку, услышать твое дыхание, биение сердца. Еще раз убедиться, что ты жив и свободен.
Куруфинвэ посмотрел на него с недоверием, почти с ужасом, и запротестовал:
— Я?! Это ты был в смертельной опасности, даже хуже, чем в смертель...
— Когда-нибудь я тебе объясню, — прервал его Феанаро. — А пока подойди, прошу.
Феанаро очень старался удержаться от слез, зная, что это расстроит сына только больше, но одна слеза все же скатилась по щеке.
Такого Куруфинвэ уже не в силах был выдержать. Он вскочил на ноги, и на миг Феанаро показалось, что сын все-таки умчится прочь, забыв об обещании.
Но вместо этого Куруфинвэ подошел к постели Феанаро, опустился на колени, потом положил свою голову на его подушку, а руки протянул так, чтобы Феанаро мог коснуться их. Что Феанаро сразу же и сделал: накрыл его пальцы своей ладонью. Какое счастье, что теперь ему такое было под силу!
Куруфинвэ от этого прикосновения сдавленно охнул, и стена, за которой он прятал все свои чувства, рухнула в одно мгновение. Слезы полились потоком. Куруфинвэ пытался их сдержать, но ничего не выходило, и наконец он сдался, позволив себе плакать.
И только повторял время от времени:
— Отец... отец...
Феанаро осторожно гладил его руки, и каждый раз, когда Куруфинвэ звал его, откликался:
— Я здесь... конечно, я здесь... где же еще мне быть...
В конце концов Куруфинвэ успокоился и даже слабо усмехнулся:
— Братья говорят, надо стараться, чтобы тебе с нами было хорошо и спокойно. Кажется, я сегодня не преуспел.
— Ну что ты, мне очень хорошо и спокойно с тобой прямо сейчас, — заверил его Феанаро.
Это была чистая правда. Беспокойство, не отпускавшее с утра, наконец ушло. Конечно, Феанаро знал, что все проблемы его пятого сына не решатся от одного разговора. Но, по крайней мере, сегодня ему стало легче.
А Феанаро убедился, что хотя бы кому-то, хотя бы немного он может помочь. Значит, точно вернулся не зря. Странно, но ему все еще нужно было подтверждение, хотя он и не догадывался об этом, пока не получил его.
И оно грело душу, вызывая в памяти те бесконечно далекие времена, когда Феанаро был молод, и каждое его творение удивляло его самого едва ли меньше, чем остальных. Потом это ощущение как-то незаметно ушло и вернулось в полную силу лишь однажды, когда он создал Сильмарилли.
Сильмарилли... которые украл и присвоил себе Моринготто. Думать о них было больно, и Феанаро старался не думать. Когда-нибудь он найдет способ за все поквитаться с Врагом и вернуть свои камни. Но не скоро. До этого ему предстоит еще столько других дел...
Впрочем, пока Феанаро все еще мог очень немного. Он жил попытками заставить свое тело повиноваться своей же воле. Они занимали все его время, если он не спал или не был на озере с Нолофинвэ. А кроме этого, были, конечно, встречи с сыновьями. Бесконечный источник радости. И тревоги.
Перед встречей с Майтимо Феанаро не волновался так сильно, как перед встречей с Куруфинвэ, но волновался все равно. В их отношениях со старшим сыном и до плена все было непросто. А уж теперь...
Майтимо, войдя, тоже поклонился ему. Но не церемонно, а так, словно хотел упасть ничком, но в последний миг раздумал. Или гордость не позволила.
Хорошо, что не позволила. Меньше всего Феанаро хотел видеть своего сына настолько униженным.
— Здраствуй, отец, — сказал Майтимо, выпрямившись.
И тут же уселся на пол у постели, вытянув длинные ноги.
— Здраствуй, дорогой, — откликнулся Феанаро, улыбаясь и в то же время разглядывая сына.
Бледен Майтимо был не меньше Куруфинвэ, но в глазах не было болезненного блеска. Они горели другим огнем. Такие взгляды Феанаро случалось раньше видеть у эльфов из самых древних. У тех, кто узнал очень хорошо и себя, и других. Всех видел насквозь.
В жизни до плена Феанаро таких эльдар не жаловал и старался держаться от них подальше. Но сейчас все было иначе. И не только потому, что Майтимо он любил всей душой и держаться от сына подальше было бы немыслимо, но и потому, что теперь можно было не опасаться, что Майтимо вдруг разглядит в Феанаро что-то такое, чего и сам Феанаро о себе не знает и чего Майтимо знать не следовало бы. Просто не осталось больше таких вещей.
— Братья рассказали, что тебе стало намного лучше, отец, — сказал тем временем Майтимо. — А теперь я сам вижу, что это так.
При этом во взгляде его промелькнуло что-то трудноуловимое, отчего Феанаро подумал, что Майтимо говорит не только о состоянии его тела с тех пор, как он побывал в плену.
— Да, — признал Феанаро. — Мне намного лучше, и я надеюсь, дальше улучшения будут только множиться.
— Я тоже буду надеяться на это, — тут же отозвался Майтимо.
И вдруг, склонившись к руке Феанаро, поцеловал ее.
— Я должен поговорить с тобой о многом и не знаю, с чего начать, — сказал он, теперь не глядя на Феанаро, а потом продолжал тише, почти шепотом: — Я так много сделал неправильно, с тех пор как ты... — тут он сбился и совсем замолчал. — Как тебя... — попробовал опять и снова замолчал. — Пока ты был в плену, а я должен был вести за собой наш народ, — наконец закончил Майтимо.
— Не сомневаюсь, ты делал все, что мог, — решительно возразил Феанаро. — И если что-то из этого было неправильно, все равно ты справился лучше, чем я.
Майтимо, услышав такое, забыл свое смущение и глянул прямо на Феанаро, при этом выглядел он совершенно ошеломленным. Феанаро честно не мог припомнить, когда еще первенец смотрел на него с таким выражением. Казалось, он на мгновение позабыл все слова. И Феанаро этим воспользовался.
— Мы еще обсудим все этом, в другое время и в другом месте, я думаю, — сказал он. — А пока побудь со мной, мы так давно не говорили просто так.
Очень давно, больше половины ейны, считая все время Исхода из Валинора и некоторое время еще перед тем. Так что Майтимо сначала ощущал себя явно неловко. Но потом освоился, и они разговорились. Только о простых вещах, которые не тревожили их обоих очень-то, но это было все-таки гораздо больше, чем ничего.
Следующие несколько дней прошли без особых потрясений, включая и посещения сыновей. Карнистир оказался еще одним усердным последователем Тьелкормо и успешно сделал вид, что у него нет никаких проблем вовсе. Татьярусса тоже, очевидно, хотел сделать вид, что у него нет проблем вовсе. Но вместо этого скорее сделал вид, что он Миньярусса, и Феанаро вполне понял, что так тревожит в этом, похоже, неосознанном, притворстве самого Миньяруссу, но пытаться обсудить это с младшим сыном не стал, поскольку все еще не придумал, как не сделать хуже. Но этот вопрос, каким бы сложным и важным он ни был, мог потерпеть еще немного.
Физическое исцеление Феанаро в это время шло своим чередом и продвигалось хорошо. Дело это оказалось в общем похоже на ремесла, которых Феанаро немало освоил в своей жизни: как только начало получаться, так и получалось все больше и лучше.
И однажды целительница, которую звали Нинквидиль, сказала:
— Укрепление твоего тела можно было бы, пожалуй, еще ускорить, если бы у тебя были приспособления, которые ты мог бы использовать...
Слово "приспособления" вызвало в памяти Феанаро почему-то орудия пыток, и он категорически отказался:
— Нет. Моей воли должно быть достаточно, чтобы вернуть силу моего тела. Ничего другого я не стану терпеть.
Целительница, видимо, угадав, о чем он подумал, испуганно потрясла головой.
— Я и говорила о предметах, которыми ты сам, по своему выбору, мог бы пользоваться. Что-то вроде шара из оленьих жил могло бы помочь придать силу и подвижность рукам, маленькие бусины из металла или камня помогли бы работать над ловкостью пальцев, и, может, пружины...
Феанаро едва слышал ее. Шары и бусины. А он уже видел щипцы и ремни и слышал треск собственных костей. Его затопила смесь стыда и облегчения.
— Тогда разумеется, — сказал Феанаро вслух. — Послезавтра здесь будет мой сын, Макалаурэ, и если ты объяснишь ему, что нужно...
— Нет, — на этот раз категорически отказалась целительница.
Феанаро уставился на нее в полном недоумении, и в конце концов она добавила:
— Я не могу говорить с твоим сыном.
— Твой лорд запретил тебе это? — с еще большим недоумением спросил Феанаро.
Он немного знал о Нолофинвэ, особенно о Нолофинвэ как предводителе народа, но такой запрет все равно казался странным.
Нинквидиль покачала головой.
— Я сама не могу, — сказала она и добавила почти виновато, но без сомнений: — Если бы речь шла о жизни и смерти, я бы как-нибудь пересилила себя, но просто так — не могу.
Феанаро почувствовал, как в душе поднимается гнев. Это было ужасно и несправедливо. Ведь с ним-то она разговаривала. А во всем, что случилось, он виноват в тысячу раз больше, чем его сыновья. Они всегда были лучше и чище него. Так почему же ему она помогает, а от них шарахается, как от чудовищ?
Несправедливо. Совершенно несправедливо.
Но вряд ли можно было заставить ее вдруг узреть истину с помощью гнева, поэтому Феанаро попытался успокоиться.
А Нинквидиль тем временем сказала:
— Я лучше попрошу кого-то из наших мастеров.
При этом она нахмурилась так, что не оставалось сомнений: для здешних мастеров это будет обременительная просьба.
— Лучше подробно объясни все мне, а я передам сыну, — предложил Феанаро, уже успевший более-менее совладать со своими чувствами.
Нинквидиль с облегчением согласилась. И даже зарисовала кое-что на кусочке пергамента, чтобы было нагляднее.
Пергамент и объяснения Феанаро передал при следующей встрече Макалаурэ. И уже через три дня Тьелкормо привез все, о чем говорила Нинквидиль, и кое-что, о чем она не говорила. Кто-то — Феанаро практически не сомневался, что это Куруфинвэ — подошел к делу с азартом и фантазией.
Все эти вещи оказались действительно очень полезны. Как и прежние упражнения, и спустя еще некоторое время Феанаро смог, наконец, есть самостоятельно, и в других своих нуждах обходился уже гораздо меньшим количеством помощи. Поразительно, насколько сильнее и увереннее он почувствовал себя от этого. Хотя до полного выздоровления было еще очень далеко.
Но силы его прибывали теперь, кажется, с каждым днем чуточку быстрее. И настал такой день, когда целительницы предложили ему попробовать встать. От одной мысли закружилась голова и накатила слабость, но Феанаро сразу же согласился. Он ждал этого слишком долго. Мечтал об этом слишком долго, чтобы сомневаться.
В первый раз Феанаро простоял, опираясь для поддержки на обеих целительниц, считанные мгновения. Потом ноги задрожали и совсем отказались его держать.
Но этот опыт принес ему уверенность в двух вещах. Во-первых, он сможет, и достаточно скоро, снова ходить. Во-вторых, ему нужна одежда.
Одежды у Феанаро не было с тех пор, как он попал в плен. Орки сорвали ее сразу же, и прикрывать наготу, хоть из скромности, хоть от холода, ему стало нечем. Через какое-то время он совершенно перестал обращать на это внимание.
А с момента возвращения к эльдар его наготу прикрывали одеяла, которые целители по необходимости отбрасывали и возвращали на место. И Нолофинвэ, забирая его к озеру, тоже обходился одеялами. Все это Феанаро нисколько не смущало. Даже мысли никакой не возникало об этом. И только стоя в полный рост совершенно обнаженным, он вдруг почувствовал себя неловко.
Но просить дать ему какую-нибудь одежду было неловко еще больше... Немыслимо одалживать штаны и рубашку у кого-то из перешедших Хэлкараксэ. Совершенно немыслимо. А у Нолофинвэ - еще более немыслимо, чем у других.
Так что Феанаро переносил вновь возникшие неудобства молча, не привлекая к ним ничьего внимания, а когда дождался встречи с сыном - была очередь Майтимо навещать его - попросил передать ему одежду с того берега.
При этом они условились, что Майтимо подберет вещи, наиболее подходящие обстоятельствам, и Феанаро оставалось надеяться, что они оба вкладывают один и тот же смысл в это выражение.
Сверток с вещами через три дня привез Карнистир. Там обнаружились две смены белья, две рубашки, брюки, легкая куртка, плащ и сапоги. Все нейтральных цветов, без родовых и личных знаков. Причем ни куртка, ни плащ не принадлежали Феанаро. Как видно, среди его вещей подходящего не нашлось.
Зато Майтимо прекрасно его понял.
— Странный выбор, — тем временем заметил Карнистир, рассмотрев одежду.
— Все в точности как я просил, — ответил Феанаро. — Передай Майтимо, что я его горячо благодарю.
— Хорошо, — сказал Карнистир.
Но нахмурился и замолчал.
— О чем задумался? — спросил Феанаро, когда стало ясно, что сам он ничего не скажет.
— Ни о чем. Все хорошо, — быстро ответил Карнистир.
— Не очень-то похоже, — заметил Феанаро. — Я же вижу, что-то случилось, прямо здесь, только что. Скажи мне.
С последними словами он пристально посмотрел на сына, показывая, что не собирается легко отступать.
Карнистир помолчал еще несколько мгновений, потом сказал:
— Это, — тут он кивнул на одежду, — из-за этих нолдор, да? — при слове "этих" он махнул на окно, показывая, кого имеет в виду. — Ты боишься, что они могут сделать тебе что-то? Причинить боль?
— Из-за них, но не потому, что я их боюсь, — ответил Феанаро. — У меня, конечно, многое было сломано, но сам я не сломан настолько, чтобы теперь вечно бояться всех и быть готовым на все, лишь бы избежать неприятностей.
Карнистир от этих слов залился краской, но плечи его чуть расслабились, из чего Феанаро сделал вывод, что причину беспокойства угадал правильно.
— Это я не хочу лишний раз причинить им боль. Они и так испытали ее уже чересчур много, — продолжал Феанаро.
— Понимаю, — отозвался Карнистир после нескольких долгих мгновений тишины. — Но стоит ли так? Совсем отказываться быть соб...
— Нет, — ответил Феанаро, на этот раз даже не дожидаясь, пока он договорит. — Я вовсе не собираюсь отказываться быть собой. Есть намного больше меня во мне самом, чем в моем плаще. Надеюсь. А не то плохо дело.
Последние слова прозвучали с большей горечью, чем он ожидал. И в комнате воцарилось совсем уж мрачное молчание.
Нарушил его Феанаро, спросив:
— Поможешь мне с этим? — И кивнул на одежду.
По правде говоря, идея просить помощи у сына его смущала. Но обойтись без помощи было едва ли возможно. А Карнистир согласился с готовностью и даже, пожалуй, с облегчением.
Однако задача оказалась непростой, и в конце концов они решили остановиться на рубашке и брюках, а куртку отложить, вместе с плащом и сапогами, до того времени, когда все это действительно понадобится.
Когда с одеванием было покончено, Феанаро встал, опираясь на Карнистира. Теперь он мог уже — конечно, не без помощи — продержаться на ногах заметно дольше, чем в первый раз, и даже пройтись немного по комнате, прежде чем ему снова требовалось лечь.
Одежда, хоть и сидела на Феанаро очень свободно, если не сказать больше, все равно неожиданно стесняла движения и даже раздражала. Требовалось привыкать к ней заново. Но хотя бы смущаться теперь было нечего. И Феанаро задался целью как можно скорее начать самостоятельно передвигаться по комнате. Потом выйти из комнаты, а затем и из Дома Исцеления...
С этим планом, конечно же, не все пошло гладко. Вернее, ничто не пошло гладко. Приходилось, стиснув зубы, бороться за каждый шаг. Но все же ходить, опираясь на стены, а затем и просто вдоль стен, не опираясь, но зная о возможности опереться, Феанаро научился довольно быстро. А вот отходить от стен туда, где опереться хоть на что-то уже точно не получилось бы, ему было откровенно страшно. Поэтому Феанаро заставлял себя подолгу стоять в самом центре комнаты, откуда не мог дотянуться ни до одной из стен.
Но даже это упражнение мало помогало ему, когда он оказывался снаружи. Там страх усиливался, и первое время никакое напряжение воли не могло принудить тело отойти от входа дальше, чем на пару шагов.
Не считая, разумеется, их с Нолофинвэ походов к озеру, где теперь Феанаро каждый раз часть пути проходил своими ногами. Но это была сначала очень маленькая часть пути. К тому же он всегда мог опереться на самого Нолофинвэ, так что это и вправду не считалось.
Но все-таки, несмотря на все трудности, с ходьбой у Феанаро дело понемногу шло на лад. И он уже поверил, что находится буквально в нескольких шагах от полного выздоровления. Но тут появилась новая напасть.
Кошмары. Бесконечно повторяющиеся и бесконечно разнообразные кошмары об Ангамандо. Они заполнили сны, и наяву тоже от них было не скрыться: громкий крик, скрежет или лязг металла, запахи из кузней или из кухонь — почти что угодно могло вдруг воскресить ужасные воспоминания, более яркие, чем реальность.
Никакие успокаивающие средства больше не помогали. И если приступ случался, его оставалось только переждать. А в особо тяжелых случаях целителям приходилось разыскивать Нолофинвэ, потому что он, как выяснилось, обладал уникальной способностью возвращать Феанаро к настоящему. Только его голос и прикосновения, проникая в жуткие видения, где терялось все остальное, разрушали их.
Феанаро с каждым днем труднее было не поддаваться отчаянию. Он-то думал, что уже преодолел это. Что вырвался. Что свободен. А оказалось, Ангамандо по-прежнему крепко держит его. Враг все еще имеет власть превращать его жизнь в пытку. А спасения просто нет. Нет...
Как он сможет жить с этим? Как он сможет делать то, что должно? Как он сможет поквитаться с Врагом за все?..
Выход нашелся неожиданно и случайно.
— Расскажи мне, что ты видишь, когда тебе плохо, — как-то раз попросил Нолофинвэ.
Это было в час перед рассветом тяжелой ночью, которой предшествовал не менее тяжелый день, и они сидели в комнате Феанаро в Доме Исцеления, едва ли не одинаково измученные.
— Нет, — ответил Феанаро. — Я не могу. Никогда и никому я не смогу рассказать об этом. Тем более, так станет еще хуже.
Нолофинвэ покачал головой, с таким лицом, как будто хотел сказать: "Куда же хуже", но удержался. Вместо этого он сказал:
— Воспоминания гложут тебя изнутри. Если ты сам, по своей воле, выпустишь их наружу, на свет, они могут утратить над тобой власть, стать просто отзвуком прошлого.
Феанаро промолчал.
— Давай же, что ты теряешь? — говорил Нолофинвэ.
Первым побуждением было ответить: "Достоинство". Но Феанаро передумал меньше, чем за мгновение. После всего, через что он прошел... или достоинство давно потеряно и беспокоиться больше не о чем, или оно уж как-нибудь и теперь не потеряется.
— Я попробую, — наконец решился он.
И начал рассказывать. А начав, уже не мог остановиться. Говорил о том, как омерзительны прикосновения орочьих лап, когда не можешь пошевелить ни одним мускулом, чтобы сопротивляться:
— Как будто вдруг видишь бешеную крысу прямо у себя перед лицом, и при этом крыса намного сильнее тебя, а ты целиком в ее власти.
О том, как омерзительно смердят прислужники Моринготто из числа айнур при каждом своем появлении:
— Я думал, майяр в Валиноре сопровождают свое появление благовонными ароматами, потому что им так нравится, но похоже, это не вопрос выбора. Вряд ли те, кто создают себе лица столь прекрасные и невинные, как будто они целыми днями ухаживают за цветами Ваны, а не истязают пленников, пожелали бы вонять, как давно разложившаяся кабанья туша. Я даже не могу решить, что хуже, их запах или их вид.
Говорил о боли, ужасе, беспомощности. О том, с каким звуком рвутся жилы, выворачиваются суставы, ломаются кости... О запахе раскаленного металла, который всегда был приятен ему как часть ремесла кузнеца, а в Ангамандо стал предвестником и спутником боли... Как его рвало кислотой от вони собственной горелой плоти... О том, как не мог сдержать криков и слез, а его палачи радостно орали и хохотали, наблюдая за ним. О том, как свистит и впивается в тело плеть. Как крушат кости и заставляют что-то внутри рваться и хлюпать тяжелые сапоги... О том, как в полубреду он вслух просил помощи, но ответом была только новая ужасная боль. О холоде и слабости. Об одиночестве и отчаянии. О Моринготто, вечно торжествующем и ненасытно жадном до чужой муки. И конечно, о скале. О безысходности и безумии. И о боли. Снова и снова о боли. Без конца о боли.
Нолофинвэ провел с ним рядом много часов. Все время касаясь его и то и дело повторяя, что все это позади, закончилось, прошло и не вернется, что он в безопасности среди эльдар...
В конце концов, Феанаро, совершенно опустошенный, заснул, потому что не мог больше противиться сну... но кошмары ему на этот раз не приснились. Снов вообще не было. Феанаро действительно впервые за долгое время стало легче.
Потом кошмары, конечно, еще возвращались, и приступы посреди бодрствования тоже. И Феанаро снова говорил с Нолофинвэ об Ангамандо. В своей комнате в Доме Исцеления или вечерами на берегу озера. На берегу, глядя на серебристо-синюю водную гладь, говорить было проще... Некоторые истории, которые напоминали о себе особенно настырно, он пересказывал Нолофинвэ едва ли не полдюжины раз.
Но в конце концов кошмары оставили Феанаро. Дух его успокоился, окреп и более-менее надежно укоренился в настоящем. Здесь было куда спокойнее и безопаснее, чем в воспоминаниях о плене. Но без поводов для тревог не обходилось и тут.
Теперь, когда слабость тела и мучения духа уже не держали его в своих тисках так крепко, чтобы обращать внимание на что-то иное не хватало сил, Феанаро снова стал замечать окружающих эльдар, кроме сыновей, Нолофинвэ и целительниц. Эти самые эльдар, пока Феанаро было не до них, вроде как даже привыкли к нему... во всяком случае, к его присутствию где-то рядом, и не выражали молчаливого изумления или враждебности каждый раз при его появлении.
Но Феанаро все равно в глубине души ждал, что кто-то вот-вот подойдет к нему, что-то скажет, потребует ответа... Ответа у него не было. Во всяком случае, не было ответа для каждого из этих малознакомых и плохо понятных ему нолдор, которые пострадали от его решений.
Над ответом общим для всех Феанаро уже думал, и у него даже начало появляться что-то - пока отдаленно - похожее на план. Но вот возможность личного столкновения с любым из последователей Нолофинвэ его тревожила. Нет, не пугала, он бы, конечно, справился как-нибудь, но тревожила. В то же время он почти желал, чтоб это произошло наконец, пришло и ушло.
Но ничего похожего так и не случилось, несмотря на все предчувствия. По какой причине оно не происходило, Феанаро не знал и не стремился выяснить. Возможно, дело было всего лишь в том, что провидец из него не ахти.
Зато другое ожидаемое — и радостное — событие действительно настало. Феанаро сумел полностью пройти путь от Дома Исцеления до озера и возвратиться обратно на своих ногах. А он давно уже определил для себя, что, как только сможет все это проделать, будет готов уехать на другой берег озера.
И вот, наконец, он был готов. По крайней мере настолько, насколько вообще мог быть готов. Этой новостью он и поделился с Куруфинвэ, который как раз приехал его повидать.
Тот безмерно обрадовался и хотел было сразу же забрать отца с собой.
— Меня сопровождают наши воины, — сказал он. — Любой из них с радостью уступит тебе свою лошадь.
Но Феанаро отказался:
— Нет, пусть Майтимо в следующий раз приведет мне коня, такого, которого трудно напугать. Я давно не садился в седло.
— Хорошо, я передам ему, — со вздохом согласился Куруфинвэ.
Но не оставлял попыток уговорить отца до самого своего отъезда.
Даже когда они обнялись на прощание, шепнул:
— А может, все-таки...?
Но Феанаро покачал головой.
— До встречи дома, через три дня.
Отказался он не только потому, что сомневался в своей способности благополучно добраться до противоположного берега Митрима на первой попавшейся лошади, но и потому, что хотел иметь возможность спокойно попрощаться с Нолофинвэ. После всего, что тот для него сделал, немыслимо было уехать без этого.
И они попрощались, во время очередной прогулки к озеру, накануне приезда Майтимо. Разговор вышел неуклюжим, отчего Феанаро уже успел как-то отвыкнуть. Но, несмотря на обоюдную неловкость, Феанаро не забыл сказать:
— Ты только не прекращай без меня приходить сюда, ладно? Не тогда, конечно, когда озеро замерзнет на зиму и тебе это будет тяжело, а пока тебя тянет сюда и когда весной потянет снова. А то неотложных дел, конечно, не счесть, но их будет не счесть всегда, и если ты мог все же отложить их для меня, то можешь и для себя.
— Когда еще настанет эта весна, — покачал головой Нолофинвэ, а потом с изумлением, вроде бы непритворным, спросил: — А ты неужто беспокоишься обо мне?
— Конечно, — ответил Феанаро.
И сказал правду. Хотя душевное спокойствие Нолофинвэ и не было единственной причиной, по которой он заговорил об этом. Были у него замыслы. На весну. А наступит она, конечно, очень скоро. Успеть бы переделать до срока все, что задумал... Но Нолофинвэ пока ни о чем знать не следовало.
Ему в планах Феанаро отводилась значительная роль... Да что там, без него эти планы вообще не могли бы сбыться. Только ни к чему посвящать его во все заранее. Потом. Весной. Когда все определится окончательно.
С такими мыслями Феанаро и расстался с братом. Хотя, конечно, до отъезда Феанаро они еще ненадолго увиделись. Вернее, во время отъезда. Когда Феанаро с Майтимо вышли из Дома Исцеления и направились к воротам, Нолофинвэ тоже появился, чтобы проводить их до этих самых ворот.
Из остальных обитателей лагеря мало кто понял, что происходит, прежде чем Феанаро вышел за пределы лагеря и Майтимо помог ему подняться в седло. Когда это случилось, до слуха Феанаро долетел многоголосый шепот, но он не стал слушать, сосредоточившись на других ощущениях: лошадиная грива под рукой, мир вокруг, выглядящий совершенно иначе, если смотреть на него, сидя верхом. И долгий, трудный путь впереди.
Нолофинвэ
читать дальше
Отъезд Феанаро на другой берег был в лагере нолдор Нолофинвэ событием ожидаемым и желанным. Визиты сыновей Феанаро до сих пор тяготили всех. Хотя с присутствием самого Феанаро народ смирился на удивление легко: не было ни одного столкновения, даже когда Феанаро достаточно окреп, чтобы выходить из Дома Исцеления в одиночку. И косые взгляды, которые поначалу остро его задевали, со временем почти исчезли.
Должно быть, потому что трудно, при всем желании, ненавидеть эльда, у кого сломано или раздроблено больше, чем полторы сотни костей, и многие из них — не единожды. Не считая прочих ран.
Откуда такие подробности стали известны всем, Нолофинвэ не имел понятия, но об этом шептались. Да так, что Нолофинвэ услышал, хотя все, очевидно, старались обсуждать это в тайне от него.
Когда Нолофинвэ прямо попытался выяснить у целительниц, не они ли ответственны за появление слухов, леди Нинквидиль благородно возмутилась, а леди Сайриэн скромно промолчала, то ли потому, что возмутиться в присутствии короля ей не позволял кроткий нрав, то ли потому, что слухи и впрямь распространились не без ее участия.
В любом случае, результат был налицо. Феанаро больше не ненавидели. Его терпели, даже жалели. Но все же о его отъезде не сожалел никто.
Кроме самого Нолофинвэ. Это стало неожиданным и неприятным открытием. Одно дело — освободить Феанаро из плена и помочь ему выздороветь. Это Нолофинвэ должен был сделать, чтобы душа его могла быть спокойна. Но тосковать по Феанаро, как по другу или... брату? Дело совершенно иное. Конечно, они и вправду братья. Всегда были и всегда будут. Нолофинвэ, бесспорно, знал это и множество раз повторял другим.
Но только глухой не услышал бы разницы в мелодии его отношений с Феанаро и Арафинвэ. Эта разница тоже была всегда, и — хотя ничего радостного в этом не было — не приходилось сомневаться, что всегда будет.
И вот, меньше, чем через неделю после того, как Феанаро покинул лагерь, Нолофинвэ вдруг заметил, что разница, если не исчезла совсем, то заметно умалилась. Об Арафинвэ по другую сторону моря, и о Феанаро по другую сторону озера Нолофинвэ думал с одними и теми же чувствами: беспокойство, и надежда, что у другого все так хорошо, как только может быть... и, конечно, ощущение, что ему, Нолофинвэ, не хватает кого-то по-настоящему близкого.
Никогда прежде Нолофинвэ не думал так о Феанаро. Не выходило. Да и было бы неуместно. Прежде. А сейчас не просто неуместно. Это едва ли не предательство. Да что там… Просто предательство. По отношению к Арафинвэ. И ко всем, пострадавшим от последствий решений Феанаро. Живым и мертвым.
Так что Нолофинвэ теперь чувствовал себя, мягко говоря, очень неуютно один на один со своими чувствами. И, если бы дело касалось чего или кого угодно, кроме Феанаро, он непременно поделился бы с Иримэ. Но теперь... Нолофинвэ прямо-таки слышал ее сердитое:
— А я предупреждала, что твоя возня с ним добром не кончится.
И она действительно предупреждала. Не поспоришь. Так что лучше было даже не начинать этого разговора.
Нолофинвэ и не начинал. Переживал молча. Не привыкать. Но, как всегда, когда поделиться чем-то было совсем уж не с кем, ему особенно остро не хватало Анайрэ. Она бы выслушала его и не осудила.
Даже при том, что и ее он теперь предавал тоже. Ведь это Феанаро все нолдор были обязаны тем, что заслужили вечное изгнание, из-за которого Разделяющие моря сейчас разлучали Нолофинвэ с Анайрэ вернее, чем в ином случае могла бы разлучить смерть. Когда они оба принимали решение расстаться, и подумать было нельзя, что это выбор не на время, а на вечно. Если бы они знали, выбрали бы то же? Или иное? Нолофинвэ в глубине души знал ответ, но все равно не мог перестать снова и снова задаваться этим вопросом. И раздумья эти приносили ему что угодно, только не облегчение.
Однако и гнева, достаточного, чтобы затмить так некстати окрепшую привязанность, Нолофинвэ испытать не мог. А вернее... гнев он испытывал, думая почти о каждом событии, произошедшем с тех пор, как нолдор выступили из Тириона и до того самого момента, когда ступали на земли Белерианда на первом восходе Луны. Три с лишним года Древ спустя. Вряд ли Нолофинвэ хоть когда-нибудь сможет вспоминать обо всем этом совершенно спокойно.
Но перенести это чувство на Феанаро, каким тот был в последние месяцы в лагере, не выходило. Слишком уж явны были ужас и отчаяние, которые события недавнего прошлого вызывали у самого Феанаро.
Думая об этом, Нолофинвэ снова начинал о нем беспокоиться. Круг замыкался и выхода не было совершенно.
В конце концов Нолофинвэ решил, что просто привык уделять Феанаро значительную часть своего времени, а потому надо сосредоточиться на других заботах, и душевный разлад со временем сам собой сойдет на нет.
Воплощение этого плана в жизнь никакого труда не составляло. Забот было хоть отбавляй. Тем более, что настала пора сбора урожая, которая в Эндорэ была тяжелой, и других приготовлений к зиме, которые были не легче. Так что Нолофинвэ заполнил все внезапно освободившееся время делами.
К озеру он больше не ходил. Некогда. А если вдруг у него все же выдавалась свободная минута, предпочитал потратить ее на беседу с детьми или племянниками.
Как-то даже с Арэльдэ сумел поговорить, хотя застать ее в лагере в охотничий сезон было непросто. Все же Нолофинвэ это удалось, и он с облегчением убедился, что дочь выглядит и чувствует себя более-менее довольной жизнью. По правде говоря, даже больше, чем долгое время перед тем. И она сама признала это. Довольно своеобразным способом: первой завела разговор об обитателях другого берега.
— Какое счастье, что здесь больше нет чужих, — сказала Арэльдэ, и в ее голосе действительно слышалось чистое облегчение. И тут же, гораздо менее живо она добавила: — Мне временами было трудно бороться с желанием причинить кое-кому из них боль. Я не горжусь этим.
После этих слов Арэльдэ посмотрела прямо в лицо Нолофинвэ, явно ожидая его реакции. Она не просто не гордилась, она не знала, как относиться к подобным своим побуждениям, и выносила их на суд отца. Что случалось с ней нечасто, с тех пор как она стала считать себя взрослой, и еще реже с тех пор, как она и в самом деле выросла.
— Я не думаю, что в этом лагере есть хоть один эльф, который не испытывал бы того же самого, хотя бы время от времени, — спокойно ответил Нолофинвэ.
Это была и оценка, и признание, и Нолофинвэ мог точно сказать, в какой момент Арэльдэ это поняла, потому что выражение глаз у нее вместо настороженно-внимательного, стало изумленным. А потом она расслабилась, сделала глубокий вдох и заключила свои откровения, сказав:
— По правде говоря, такие мысли стали появляться чаще, когда начала приближаться зима.
В тот день, когда они беседовали, еще далеко не все листья на деревьях вокруг стали желтыми, так что говорить о явном приближении зимы вроде как было рано. Но Нолофинвэ только кивнул. Он и сам почувствовал, что зима подходит – крадется, словно опасный зверь — чуть ли не на другой день после середины лета. С тех пор, это ощущение, естественно, только усиливалось. О том, как он почувствует себя, когда зима действительно наступит, думать совершенно не хотелось. А уж о самой зиме — тем более.
Дни, недели, месяцы — в каждом мгновении пусть малый, но явственный отзвук ужаса Хэлкараксэ. Месяцы холода и снегов, тревоги и уныния, усталости без отдыха, томительное ожидание весны, приступов необъяснимого и неодолимого беспросветного отчаяния... Если бы только всего этого можно было избежать... Но зима, конечно, настала в срок. Слишком скоро для Нолофинвэ и эльфов его народа.
Настала. И на этот раз принесла с собой, кроме кошмаров памяти и жестоких капризов погоды, иные опасности. Пользуясь тем, что большую часть времени горячее и яркое золотое светило было скрыто плотными и тяжелыми от не выпавшего еще снега облаками, Моринготтовы прихвостни наконец снова начали вылазить из его крепости и хозяйничать повсюду. Все знали, что рано или поздно это случится. Ждали этого. Но все равно перемена стала отвратительным потрясением.
Орочьи шайки начали нападать на путников и даже дозоры, если те сильно удалялись от лагеря. А стаи волколаков — слабых, но злобных духов, принимавших обличия сильных и злобных волков, — подбирались к лагерю близко, только что не лезли в ворота, а темными, безлунными и беззвездными, ночами, выли у самых стен.
Воинам Нолофинвэ не занимать было отваги и силы, и с каждым днем их умение возрастало, поэтому нельзя было сказать, что народ нес большие потери, и все же были теперь эльдар, чьи тела остались лежать, погребенные в этой земле, а души отлетели к Чертогам Мандоса. И слишком часто кто-то находился в Доме Исцеления. И горько было, что время, когда Новые светила не давали вражьим тварям действовать, прошло безвозвратно, а нолдор не сумели сделать ничего, что приблизило бы крушение Моринготто. Все понимали, как обстоят дела, но мало кто решался признать это вслух.
Впрочем, Финдекано обсуждал все с отцом открыто. Он был не из тех, кто прячется от неприятной правды:
— Твари осмелели, и теперь уже не забьются назад в свои норы. Но весной мы станем сильнее, а они ослабнут, и мы избавимся от них. По крайней мере, на пару сотен лиг вокруг. — К числу тех, кто легко поддается отчаянию, Финдекано тоже не принадлежал.
Нолофинвэ соглашался с сыном в том, что весной должно стать легче. Только... "Когда еще настанет эта весна". Нолофинвэ помнил, что именно такими словами ответил Феанаро, когда тот, в их последнюю встречу, вдруг принялся рассуждать о весне.
Нолофинвэ вообще хорошо помнил тот разговор, да и другие разговоры с братом тоже, потому что часто возвращался к ним мысленно. Ведь ни время, ни заботы и тревоги, ни опасности так и не смогли избавить его от непрошенной тоски.
Может быть, поэтому Нолофинвэ в конце концов стало казаться, что именно Феанаро способен помочь ему найти верное решение, ответ на вопрос, что нужно делать нолдор, чтобы все-таки хотя бы попытаться одолеть Моринготто, прежде чем тот наплодит орков, волколаков и кто знает каких еще тварей больше, чем нолдор смогут убить?
Как только придет весна, нужно будет по-настоящему, в полную силу, заняться военными планами. К тому времени Феанаро станет уже достаточно силен и здоров, чтобы можно было обсудить все и прийти к соглашению.
По крайней мере, Нолофинвэ надеялся на это. Никаких вестей с другого берега он не получал.
Добавила окончание тринадцатой главы. Глава получилась такая большая, что не влезла целиком в один пост.
Главы 1-6, главы 7-8, главы 9-10, главы 11-12, начало главы 13
Название: Кроме пыли и пепла
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: Феанаро, Нолофинвэ, дети Нолофинвэ, сыновья Феанаро, дети Арафинвэ, другие персонажи, Моргот, слуги Моргота
Рейтинг: R (16+)
Жанр: драма, агнст, АУ, даркфик, Hurt/comfort
Размер: макси, 65 000 слов
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: Феанаро в Битве-под-Звездами не умер, а попал в лапы Моринготто. История его плена и освобождения.
Примечания: Про рейтинг: поставила R из-за начальных отрывков с Феанаро в Ангамандо, правда, я старалась избежать графического описания насилия, но все-таки Ангамандо есть Ангамандо. Про сюжет: непосредственное отношение к сюжету имела подсмотренная на ФБ-Инсайде заявка: Феанор|Финголфин. АУ, в которой Феанора подвесили на скале, а брат помчался его спасать.
Феанаро (3/3)
читать дальшеКупание в озере заметно придало Феанаро сил, если не телесных, то душевных определенно. Жуткие мысли о вечности без движения его больше не посещали тем вечером и не беспокоили ночью во время путешествия по Дороге Грез. Даже утром они не вернулись.
И хотя существенной разницы между новым днем и предыдущим увидеть было нельзя, на этот раз все давалось как-то легче. А к вечеру Феанаро уже стал мечтать о предстоящей скоро — оставались считанные часы — встрече с одним из сыновей. Вроде бы после Макалаурэ был черед Тьелкормо. Или старшего Амбаруссы? Феанаро не помнил твердо, но это и не имело значения. Он жаждал увидеть любого из них.
Даже простая мысль об этом уже веселила сердце, и Феанаро позволил себе потеряться в воспоминаниях о сыновьях, чтобы время летело скорее.
Но когда в час заката на пороге комнаты снова, как накануне, появился Нолофинвэ и опять предложил отправиться к озеру, Феанаро оторвался от своих грез наяву и без колебаний согласился.
Хотя помнил, после вчерашнего, что по дороге на него будут смотреть. Но это он, безусловно, мог вытерпеть. Особенно теперь, уже зная, что его ждет.
Так Феанаро думал, пока Нолофинвэ, уже по традиции, выбирался, с Феанаро в качестве дополнительного груза, наружу через окно. Но нынешним вечером они, против ожиданий, почти никого не встретили. Так что путь к озеру дался Феанаро проще, чем накануне.
И во время купания он чувствовал себя намного спокойнее, чем в прошлые разы, а потому больше внимания обращал на своего спутника и заметил, как сам Нолофинвэ расслабился, погрузившись в воды озера. И даже как будто стал выглядеть моложе. Словно к нему ненадолго вернулось прошлое с той стороны моря.
Феанаро не стал ничего говорить, чтобы не портить момента. Но, когда они снова оказались на берегу и сидели, глядя на озеро и дожидаясь, пока обсохнет вода и можно будет отправляться обратно, Феанаро спросил:
— Обычно ты приходишь сюда один?
Нолофинвэ, продолжая глядеть на озеро, ответил:
— Обычно я только думаю, что было бы хорошо прийти сюда. Почти всегда находится что-то более важное и срочное.
В голосе слышалась усмешка, но невеселая.
— Сегодня ты нашел время, — заметил Феанаро. — И вчера.
— С тобой — дело другое, — ответил Нолофинвэ.
И дальше этого разговор не пошел. Нолофинвэ или не желал говорить, или просто пользовался возможностью отдохнуть в тишине, а Феанаро мог бы, пожалуй, спросить о многом и почти не сомневался, что Нолофинвэ ответит откровенно. Однако откровенные разговоры выходили тяжелыми, и Феанаро совсем не был уверен, что стоит добавлять к их числу еще один прямо сейчас, а потому предпочел не задавать никаких вопросов.
Так что остаток времени на озере и обратная дорога прошли в молчании, не считая немногих прощальных слов уже после того, как Нолофинвэ вернул Феанаро в его комнату в Доме Исцеления. Но на этот раз тишина не была тяжелой или неловкой, и когда они расстались, у Феанаро не появилось ощущения, что что-то было сделано неправильно. Наоборот, на душе стало на редкость спокойно.
И его путешествие по Дороге Грез оказалось приятным, были даже какие-то видения, легкие и не означающие ничего, которые забылись сразу же, как только Феанаро проснулся.
А утро выдалось ярким и шумным. Или, может быть, точно таким же, как всегда, просто и дух, и тело Феанаро наконец достаточно отдохнули, чтобы воспринимать в полной мере впечатления окружающего мира.
В любом случае, Тьелкормо вписался в это буйство красок и звуков просто идеально, когда вошел, насвистывая в такт с пением птиц за окном, и, увидев отца, весь просиял.
— Отец! — счастливо воскликнул он, бегом преодолевая оставшееся расстояние от порога до постели Феанаро и садясь на пол, чтобы им удобнее было разговаривать. — Макалаурэ нам, конечно, все рассказал, но видеть своими глазами — это совсем другое дело! Как я рад!
Феанаро, слыша его слова, не мог не рассмеяться столь же счастливо.
— И я безмерно рад тебя видеть, мой дорогой, — ответил он.
После чего их встреча, начавшаяся на легкой ноте, в том же духе и продолжалась. И это нисколько не казалось неестественным или натужным. Тьелкормо был вообще крайне естественен всегда и в любых обстоятельствах. Вот и теперь тоже.
Хотя, конечно, нельзя было совсем не заметить, что взрослый волк, матерый и сильный, играет, изображая беззаботного щенка, которым он, без сомнения, был когда-то, только очень давно.
Что ж, играет так играет, все время от времени должны позволять себе это...
Феанаро очень хорошо понимал, что на другом берегу озера его ожидает не только воссоединение с сыновьями, но и множество проблем и вопросов, решения и ответы для которых ему предстоит найти. И он уже не раз обещал себе, что непременно справится со всем этим, когда у него будет больше сил.
Но пока силы прибывали медленно, и Феанаро был благодарен Тьелкормо за то, что прямо сейчас не должен иметь дела ни с проблемами, ни с вопросами, и поддерживал беззаботный тон, как мог.
Только одну серьезную вещь он должен был непременно сказать своему третьему сыну:
— Спасибо!
Ответом ему стал удивленный взгляд, и Феанаро продолжил:
— Трудно объяснить, но ты очень помог мне, во все разы, когда был здесь. И сейчас очень помогаешь.
По лицу Тьелкормо пробежала тень. Как невольная судорога боли, которую невозможно подавить.
— Приятно знать, что хоть на что-то я гожусь, — сказал он и тут же покачал головой. — Но не время для горьких разговоров. Ты здесь! Ты очнулся! По сравнению с этим счастьем, уже ничто в Эа не имеет значения.
И для него это явно были не просто слова. Счастье, о котором говорил Тьелкормо, в самом деле искрилось в его глазах так, что тени сожалений не могли задержаться надолго.
И Феанаро, глядя на него, чувствовал, как где-то в груди разливается тепло, дающее силы, исцеляющее, прогоняющее страхи.
Причем это ощущение не исчезло, когда Тьелкормо, пробыв с Феанаро позволенные часы, неохотно уехал. Достаточно было вспомнить его слова, его взгляд... и отчаяние уже не могло совсем завладеть Феанаро.
Даже если иногда ему хотелось выть от усталости и собственного бессилия. А такое случалось в день не по разу. Но благодаря воспоминаниям о Тьелкормо и, теперь уже ежевечерним, походам на берег с Нолофинвэ, Феанаро в общем неплохо держался.
А утром, перед встречей с Миньяруссой — старшим из своих младших сыновей — Феанаро и вовсе пребывал в отличном настроении.
Миньярусса, в свой черед, был полон решимости это настроение не испортить и явно понабрался кое-каких идей у Тьелкормо. А впрочем, Миньярусса и Тьелкормо всегда были похожи. Хотя мало кто замечал это... Ведь близнецов и без того было двое, вот уж где сходство так сходство, иного искать не требуется. Но Феанаро общие черты видел всегда. А теперь даже еще более ясно.
Сразу же, едва успев войти в комнату, Миньярусса рассказал Феанаро, как предлагал Татьяруссе поменяться местами на сегодняшний день, чтобы тому не пришлось ждать встречи с отцом слишком долго. Но Татьярусса благородно отказался:
— Сказал, это было бы несправедливо ко мне, и к остальным нашим братьям тоже. Хотя из остальных-то вряд ли кто-то заметил бы... Но я сейчас безмерно благодарен ему за его отказ, — признался Миньярусса под конец. — Как же я рад быть здесь и видеть тебя!
И он, очевидно, был в самом деле очень рад. Только все равно в его взгляде иногда проскальзывала тревога. Он словно пытался украдкой прочитать что-то по лицу Феанаро, но не мог и бросал эту затею, а потом возвращался к ней опять.
Феанаро это не удивляло, ведь в отличие от Тьелкормо, который умудрился ни разу не рассказать отцу ничего секретного ни о себе, ни о братьях, даже когда не знал точно, может ли отец его слышать, Миньярусса все же поделился с Феанаро сокровенным, причем, хотя говорил он о собственном беспокойстве, дело-то касалось не его, а Татьяруссы. Знать же о том, что и сам Татьярусса о себе отцу рассказывал почти то же самое, хоть и иными словами, Миньярусса не мог.
Феанаро, наоборот, помнил тот рассказ даже слишком хорошо. И рассказ, и кошмары, которые за ним последовали, и собственную беспомощность, которая особенно жестоко накатывала всякий раз, когда он обращался мыслями к этой истории... Поэтому он не думал, что у него сейчас выйдет чем-то утешить сына, а бередить раны не хотел и не сказал обо всем этом ни слова.
Но Амбарусса под конец успокоился, решив, видимо, что, если б Феанаро помнил что-нибудь, то не промолчал бы. Мысль, что отец может просто не иметь представления, что сказать, ему, похоже, в голову не приходила.
А Феанаро как раз не имел представления. Ни малейшего. И это тяготило его... Впрочем, не только это. Причин для тяжких раздумий было множество. Оставаясь наедине с собой, Феанаро часто перебирал их одну за другой, в надежде, что, если он проявит достаточно упорства, идеи найдутся сами. Такое бывало не раз. Только речь обычно шла о его творениях, а не о живых эльдар.
Тем более, таких близких...
Возможно, поэтому идей пока остро не хватало, особенно для самых сложных вопросов.
Зато способность Феанаро владеть собственным телом наконец стала ощутимо возрастать. Он уже мог, например, поднять руку не на дюйм, а на два с половиной, и, хотя это все еще было далеко от возможности самому заботиться о своих нуждах, столь же далеко оно было и от полной неподвижности.
Так что Феанаро радовался подобным переменам, как мало каким вещам за свою весьма насыщенную жизнь.
Но даже эта новая радость не могла облегчить напряжения Феанаро, когда настал очередной день встречи. На этот раз должен был появиться Куруфинвэ, Феанаро был вполне уверен. И именно поэтому беспокойство его возрастало с каждым мгновением.
Они с Куруфинвэ и впрямь были похожи. Очень. И сейчас это означало только одно: легко уж точно не будет. Можно было не сомневаться, что ради свидания с отцом Куруфинвэ попробует держаться изо всех сил, и та боль, которую он показал, когда Феанаро мог только слышать его сквозь сон, теперь будет скрыта глубоко внутри. Но это и делало положение опасным.
Феанаро по себе помнил, что попытки подавить сразу слишком много слишком сильных эмоций даром не проходят...
За такими невеселыми размышлениями Феанаро не услышал приближения сына. Очнулся, только когда тот уже стоял в дверях комнаты.
Посмотрел и с первого взгляда заметил и болезненную бледность, и лихорадочный блеск глаз — и остальную внешность, явно противоречащую этому в своей безукоризненности.
— Айя, отец, — сказал Куруфинвэ и поклонился, как будто они встретились не в Доме Исцеления после долгой и страшной разлуки, а на какой-то торжественной церемонии.
Феанаро почувствовал, как горло словно сдавила железная рука. С усилием, осторожно, сделал вдох. Нужно дышать. И не терять головы. Кто-то из них ведь должен не терять головы.
— Айя, мой дорогой, — сказал Феанаро в ответ. — Проходи.
Последнее он добавил, потому что Куруфинвэ все еще продолжал стоять на пороге.
Но теперь, наконец, шагнул в комнату, аккуратно закрыв за собой дверь. По широкой дуге обогнул стол и устроился на стуле.
Стулом обычно пользовались только целители, если им для чего-то нужно было сесть. Все остальные посетители — даже Нолофинвэ — предпочитали устраиваться на полу у постели Феанаро.
Но Куруфинвэ сел на этот самый стул и замер, не то ожидая чего-то, не то полностью уйдя в свои мысли. Или, возможно, стараясь ни о чем не думать.
Не нужно было особой мудрости, чтобы понять, как нестерпимо ему плохо, и догадаться, что эту проблему отложить до приезда на другой берег никак не получится.
Феанаро долго не мог набраться сил, чтобы сломать тишину, но все же окликнул сына:
— Курво.
Тот явственно вздрогнул и наконец взглянул на него.
— Пообещай мне одну вещь, — продолжал Феанаро.
— Конечно, — без колебаний отозвался Куруфинвэ.
— Пообещай, что ты не уйдешь отсюда, пока не истечет отпущенное нам время, что бы я ни сказал, — выговорил Феанаро. — Я сейчас не смогу последовать за тобой.
Признание своей слабости, даже и без того очевидной, далось Феанаро с трудом. Но он должен был удостовериться, что Куруфинвэ не убежит вдруг неведомо куда, как Макалаурэ. Ведь он, если уйдет, может и не вернуться. И никто не приведет его обратно, даже не потому, что никто не захочет, просто никто не сумеет.
Куруфинвэ тем временем склонил голову.
— Разумеется, я выслушаю все, что ты пожелаешь сказать, отец, — твердо сказал он.
И лицо его стало еще бесстрастнее, как будто совсем окаменело. Намо и тот позавидовал бы.
— Что же, по-твоему, я собираюсь сказать! — удивился Феанаро.
Это не было по сути вопросом. Но Куруфинвэ ответил, хотя ответ дался ему явно нелегко, голос прерывался, как от боли:
— Не знаю. Я так ждал, когда ты проснешься. Только об этом мечтал. Думал, стоит тебе только... — тут Куруфинвэ сделал резкий вдох, как будто воздуха не хватало. — ... открыть глаза. И все станет, как прежде. Но это невозможно.
Куруфинвэ вдруг стиснул зубы и несколько мгновений сидел так, словно борясь сам с собой. Потом решительно повторил:
— Невозможно. И что же теперь? — Последние слова были произнесены как вопрос, и одновременно Куруфинвэ пожал плечами, а потом продолжил, словно отвечая сам себе: — Ты можешь кричать, проклинать нас наравне с Моринготто. Мы заслужили твой гнев. Все мы. А я особенно. И хотя другие говорят, что ты не питаешь гнева... Это неправильно.
Договорив, Куруфинвэ посмотрел Феанаро прямо в глаза, с чем-то даже вроде вызова, но почти сразу отвел взгляд. И остался сидеть на своем стуле, снова молчаливый, но уже не отстраненный и собранный с виду, а явно несчастный и потерянный.
Феанаро не мог выносить этого дольше.
— Пожалуйста, подойди, — попросил он. — Я так скучал по тебе. Я так хочу хотя бы взять тебя за руку, услышать твое дыхание, биение сердца. Еще раз убедиться, что ты жив и свободен.
Куруфинвэ посмотрел на него с недоверием, почти с ужасом, и запротестовал:
— Я?! Это ты был в смертельной опасности, даже хуже, чем в смертель...
— Когда-нибудь я тебе объясню, — прервал его Феанаро. — А пока подойди, прошу.
Феанаро очень старался удержаться от слез, зная, что это расстроит сына только больше, но одна слеза все же скатилась по щеке.
Такого Куруфинвэ уже не в силах был выдержать. Он вскочил на ноги, и на миг Феанаро показалось, что сын все-таки умчится прочь, забыв об обещании.
Но вместо этого Куруфинвэ подошел к постели Феанаро, опустился на колени, потом положил свою голову на его подушку, а руки протянул так, чтобы Феанаро мог коснуться их. Что Феанаро сразу же и сделал: накрыл его пальцы своей ладонью. Какое счастье, что теперь ему такое было под силу!
Куруфинвэ от этого прикосновения сдавленно охнул, и стена, за которой он прятал все свои чувства, рухнула в одно мгновение. Слезы полились потоком. Куруфинвэ пытался их сдержать, но ничего не выходило, и наконец он сдался, позволив себе плакать.
И только повторял время от времени:
— Отец... отец...
Феанаро осторожно гладил его руки, и каждый раз, когда Куруфинвэ звал его, откликался:
— Я здесь... конечно, я здесь... где же еще мне быть...
В конце концов Куруфинвэ успокоился и даже слабо усмехнулся:
— Братья говорят, надо стараться, чтобы тебе с нами было хорошо и спокойно. Кажется, я сегодня не преуспел.
— Ну что ты, мне очень хорошо и спокойно с тобой прямо сейчас, — заверил его Феанаро.
Это была чистая правда. Беспокойство, не отпускавшее с утра, наконец ушло. Конечно, Феанаро знал, что все проблемы его пятого сына не решатся от одного разговора. Но, по крайней мере, сегодня ему стало легче.
А Феанаро убедился, что хотя бы кому-то, хотя бы немного он может помочь. Значит, точно вернулся не зря. Странно, но ему все еще нужно было подтверждение, хотя он и не догадывался об этом, пока не получил его.
И оно грело душу, вызывая в памяти те бесконечно далекие времена, когда Феанаро был молод, и каждое его творение удивляло его самого едва ли меньше, чем остальных. Потом это ощущение как-то незаметно ушло и вернулось в полную силу лишь однажды, когда он создал Сильмарилли.
Сильмарилли... которые украл и присвоил себе Моринготто. Думать о них было больно, и Феанаро старался не думать. Когда-нибудь он найдет способ за все поквитаться с Врагом и вернуть свои камни. Но не скоро. До этого ему предстоит еще столько других дел...
Впрочем, пока Феанаро все еще мог очень немного. Он жил попытками заставить свое тело повиноваться своей же воле. Они занимали все его время, если он не спал или не был на озере с Нолофинвэ. А кроме этого, были, конечно, встречи с сыновьями. Бесконечный источник радости. И тревоги.
Перед встречей с Майтимо Феанаро не волновался так сильно, как перед встречей с Куруфинвэ, но волновался все равно. В их отношениях со старшим сыном и до плена все было непросто. А уж теперь...
Майтимо, войдя, тоже поклонился ему. Но не церемонно, а так, словно хотел упасть ничком, но в последний миг раздумал. Или гордость не позволила.
Хорошо, что не позволила. Меньше всего Феанаро хотел видеть своего сына настолько униженным.
— Здраствуй, отец, — сказал Майтимо, выпрямившись.
И тут же уселся на пол у постели, вытянув длинные ноги.
— Здраствуй, дорогой, — откликнулся Феанаро, улыбаясь и в то же время разглядывая сына.
Бледен Майтимо был не меньше Куруфинвэ, но в глазах не было болезненного блеска. Они горели другим огнем. Такие взгляды Феанаро случалось раньше видеть у эльфов из самых древних. У тех, кто узнал очень хорошо и себя, и других. Всех видел насквозь.
В жизни до плена Феанаро таких эльдар не жаловал и старался держаться от них подальше. Но сейчас все было иначе. И не только потому, что Майтимо он любил всей душой и держаться от сына подальше было бы немыслимо, но и потому, что теперь можно было не опасаться, что Майтимо вдруг разглядит в Феанаро что-то такое, чего и сам Феанаро о себе не знает и чего Майтимо знать не следовало бы. Просто не осталось больше таких вещей.
— Братья рассказали, что тебе стало намного лучше, отец, — сказал тем временем Майтимо. — А теперь я сам вижу, что это так.
При этом во взгляде его промелькнуло что-то трудноуловимое, отчего Феанаро подумал, что Майтимо говорит не только о состоянии его тела с тех пор, как он побывал в плену.
— Да, — признал Феанаро. — Мне намного лучше, и я надеюсь, дальше улучшения будут только множиться.
— Я тоже буду надеяться на это, — тут же отозвался Майтимо.
И вдруг, склонившись к руке Феанаро, поцеловал ее.
— Я должен поговорить с тобой о многом и не знаю, с чего начать, — сказал он, теперь не глядя на Феанаро, а потом продолжал тише, почти шепотом: — Я так много сделал неправильно, с тех пор как ты... — тут он сбился и совсем замолчал. — Как тебя... — попробовал опять и снова замолчал. — Пока ты был в плену, а я должен был вести за собой наш народ, — наконец закончил Майтимо.
— Не сомневаюсь, ты делал все, что мог, — решительно возразил Феанаро. — И если что-то из этого было неправильно, все равно ты справился лучше, чем я.
Майтимо, услышав такое, забыл свое смущение и глянул прямо на Феанаро, при этом выглядел он совершенно ошеломленным. Феанаро честно не мог припомнить, когда еще первенец смотрел на него с таким выражением. Казалось, он на мгновение позабыл все слова. И Феанаро этим воспользовался.
— Мы еще обсудим все этом, в другое время и в другом месте, я думаю, — сказал он. — А пока побудь со мной, мы так давно не говорили просто так.
Очень давно, больше половины ейны, считая все время Исхода из Валинора и некоторое время еще перед тем. Так что Майтимо сначала ощущал себя явно неловко. Но потом освоился, и они разговорились. Только о простых вещах, которые не тревожили их обоих очень-то, но это было все-таки гораздо больше, чем ничего.
Следующие несколько дней прошли без особых потрясений, включая и посещения сыновей. Карнистир оказался еще одним усердным последователем Тьелкормо и успешно сделал вид, что у него нет никаких проблем вовсе. Татьярусса тоже, очевидно, хотел сделать вид, что у него нет проблем вовсе. Но вместо этого скорее сделал вид, что он Миньярусса, и Феанаро вполне понял, что так тревожит в этом, похоже, неосознанном, притворстве самого Миньяруссу, но пытаться обсудить это с младшим сыном не стал, поскольку все еще не придумал, как не сделать хуже. Но этот вопрос, каким бы сложным и важным он ни был, мог потерпеть еще немного.
Физическое исцеление Феанаро в это время шло своим чередом и продвигалось хорошо. Дело это оказалось в общем похоже на ремесла, которых Феанаро немало освоил в своей жизни: как только начало получаться, так и получалось все больше и лучше.
И однажды целительница, которую звали Нинквидиль, сказала:
— Укрепление твоего тела можно было бы, пожалуй, еще ускорить, если бы у тебя были приспособления, которые ты мог бы использовать...
Слово "приспособления" вызвало в памяти Феанаро почему-то орудия пыток, и он категорически отказался:
— Нет. Моей воли должно быть достаточно, чтобы вернуть силу моего тела. Ничего другого я не стану терпеть.
Целительница, видимо, угадав, о чем он подумал, испуганно потрясла головой.
— Я и говорила о предметах, которыми ты сам, по своему выбору, мог бы пользоваться. Что-то вроде шара из оленьих жил могло бы помочь придать силу и подвижность рукам, маленькие бусины из металла или камня помогли бы работать над ловкостью пальцев, и, может, пружины...
Феанаро едва слышал ее. Шары и бусины. А он уже видел щипцы и ремни и слышал треск собственных костей. Его затопила смесь стыда и облегчения.
— Тогда разумеется, — сказал Феанаро вслух. — Послезавтра здесь будет мой сын, Макалаурэ, и если ты объяснишь ему, что нужно...
— Нет, — на этот раз категорически отказалась целительница.
Феанаро уставился на нее в полном недоумении, и в конце концов она добавила:
— Я не могу говорить с твоим сыном.
— Твой лорд запретил тебе это? — с еще большим недоумением спросил Феанаро.
Он немного знал о Нолофинвэ, особенно о Нолофинвэ как предводителе народа, но такой запрет все равно казался странным.
Нинквидиль покачала головой.
— Я сама не могу, — сказала она и добавила почти виновато, но без сомнений: — Если бы речь шла о жизни и смерти, я бы как-нибудь пересилила себя, но просто так — не могу.
Феанаро почувствовал, как в душе поднимается гнев. Это было ужасно и несправедливо. Ведь с ним-то она разговаривала. А во всем, что случилось, он виноват в тысячу раз больше, чем его сыновья. Они всегда были лучше и чище него. Так почему же ему она помогает, а от них шарахается, как от чудовищ?
Несправедливо. Совершенно несправедливо.
Но вряд ли можно было заставить ее вдруг узреть истину с помощью гнева, поэтому Феанаро попытался успокоиться.
А Нинквидиль тем временем сказала:
— Я лучше попрошу кого-то из наших мастеров.
При этом она нахмурилась так, что не оставалось сомнений: для здешних мастеров это будет обременительная просьба.
— Лучше подробно объясни все мне, а я передам сыну, — предложил Феанаро, уже успевший более-менее совладать со своими чувствами.
Нинквидиль с облегчением согласилась. И даже зарисовала кое-что на кусочке пергамента, чтобы было нагляднее.
Пергамент и объяснения Феанаро передал при следующей встрече Макалаурэ. И уже через три дня Тьелкормо привез все, о чем говорила Нинквидиль, и кое-что, о чем она не говорила. Кто-то — Феанаро практически не сомневался, что это Куруфинвэ — подошел к делу с азартом и фантазией.
Все эти вещи оказались действительно очень полезны. Как и прежние упражнения, и спустя еще некоторое время Феанаро смог, наконец, есть самостоятельно, и в других своих нуждах обходился уже гораздо меньшим количеством помощи. Поразительно, насколько сильнее и увереннее он почувствовал себя от этого. Хотя до полного выздоровления было еще очень далеко.
Но силы его прибывали теперь, кажется, с каждым днем чуточку быстрее. И настал такой день, когда целительницы предложили ему попробовать встать. От одной мысли закружилась голова и накатила слабость, но Феанаро сразу же согласился. Он ждал этого слишком долго. Мечтал об этом слишком долго, чтобы сомневаться.
В первый раз Феанаро простоял, опираясь для поддержки на обеих целительниц, считанные мгновения. Потом ноги задрожали и совсем отказались его держать.
Но этот опыт принес ему уверенность в двух вещах. Во-первых, он сможет, и достаточно скоро, снова ходить. Во-вторых, ему нужна одежда.
Одежды у Феанаро не было с тех пор, как он попал в плен. Орки сорвали ее сразу же, и прикрывать наготу, хоть из скромности, хоть от холода, ему стало нечем. Через какое-то время он совершенно перестал обращать на это внимание.
А с момента возвращения к эльдар его наготу прикрывали одеяла, которые целители по необходимости отбрасывали и возвращали на место. И Нолофинвэ, забирая его к озеру, тоже обходился одеялами. Все это Феанаро нисколько не смущало. Даже мысли никакой не возникало об этом. И только стоя в полный рост совершенно обнаженным, он вдруг почувствовал себя неловко.
Но просить дать ему какую-нибудь одежду было неловко еще больше... Немыслимо одалживать штаны и рубашку у кого-то из перешедших Хэлкараксэ. Совершенно немыслимо. А у Нолофинвэ - еще более немыслимо, чем у других.
Так что Феанаро переносил вновь возникшие неудобства молча, не привлекая к ним ничьего внимания, а когда дождался встречи с сыном - была очередь Майтимо навещать его - попросил передать ему одежду с того берега.
При этом они условились, что Майтимо подберет вещи, наиболее подходящие обстоятельствам, и Феанаро оставалось надеяться, что они оба вкладывают один и тот же смысл в это выражение.
Сверток с вещами через три дня привез Карнистир. Там обнаружились две смены белья, две рубашки, брюки, легкая куртка, плащ и сапоги. Все нейтральных цветов, без родовых и личных знаков. Причем ни куртка, ни плащ не принадлежали Феанаро. Как видно, среди его вещей подходящего не нашлось.
Зато Майтимо прекрасно его понял.
— Странный выбор, — тем временем заметил Карнистир, рассмотрев одежду.
— Все в точности как я просил, — ответил Феанаро. — Передай Майтимо, что я его горячо благодарю.
— Хорошо, — сказал Карнистир.
Но нахмурился и замолчал.
— О чем задумался? — спросил Феанаро, когда стало ясно, что сам он ничего не скажет.
— Ни о чем. Все хорошо, — быстро ответил Карнистир.
— Не очень-то похоже, — заметил Феанаро. — Я же вижу, что-то случилось, прямо здесь, только что. Скажи мне.
С последними словами он пристально посмотрел на сына, показывая, что не собирается легко отступать.
Карнистир помолчал еще несколько мгновений, потом сказал:
— Это, — тут он кивнул на одежду, — из-за этих нолдор, да? — при слове "этих" он махнул на окно, показывая, кого имеет в виду. — Ты боишься, что они могут сделать тебе что-то? Причинить боль?
— Из-за них, но не потому, что я их боюсь, — ответил Феанаро. — У меня, конечно, многое было сломано, но сам я не сломан настолько, чтобы теперь вечно бояться всех и быть готовым на все, лишь бы избежать неприятностей.
Карнистир от этих слов залился краской, но плечи его чуть расслабились, из чего Феанаро сделал вывод, что причину беспокойства угадал правильно.
— Это я не хочу лишний раз причинить им боль. Они и так испытали ее уже чересчур много, — продолжал Феанаро.
— Понимаю, — отозвался Карнистир после нескольких долгих мгновений тишины. — Но стоит ли так? Совсем отказываться быть соб...
— Нет, — ответил Феанаро, на этот раз даже не дожидаясь, пока он договорит. — Я вовсе не собираюсь отказываться быть собой. Есть намного больше меня во мне самом, чем в моем плаще. Надеюсь. А не то плохо дело.
Последние слова прозвучали с большей горечью, чем он ожидал. И в комнате воцарилось совсем уж мрачное молчание.
Нарушил его Феанаро, спросив:
— Поможешь мне с этим? — И кивнул на одежду.
По правде говоря, идея просить помощи у сына его смущала. Но обойтись без помощи было едва ли возможно. А Карнистир согласился с готовностью и даже, пожалуй, с облегчением.
Однако задача оказалась непростой, и в конце концов они решили остановиться на рубашке и брюках, а куртку отложить, вместе с плащом и сапогами, до того времени, когда все это действительно понадобится.
Когда с одеванием было покончено, Феанаро встал, опираясь на Карнистира. Теперь он мог уже — конечно, не без помощи — продержаться на ногах заметно дольше, чем в первый раз, и даже пройтись немного по комнате, прежде чем ему снова требовалось лечь.
Одежда, хоть и сидела на Феанаро очень свободно, если не сказать больше, все равно неожиданно стесняла движения и даже раздражала. Требовалось привыкать к ней заново. Но хотя бы смущаться теперь было нечего. И Феанаро задался целью как можно скорее начать самостоятельно передвигаться по комнате. Потом выйти из комнаты, а затем и из Дома Исцеления...
С этим планом, конечно же, не все пошло гладко. Вернее, ничто не пошло гладко. Приходилось, стиснув зубы, бороться за каждый шаг. Но все же ходить, опираясь на стены, а затем и просто вдоль стен, не опираясь, но зная о возможности опереться, Феанаро научился довольно быстро. А вот отходить от стен туда, где опереться хоть на что-то уже точно не получилось бы, ему было откровенно страшно. Поэтому Феанаро заставлял себя подолгу стоять в самом центре комнаты, откуда не мог дотянуться ни до одной из стен.
Но даже это упражнение мало помогало ему, когда он оказывался снаружи. Там страх усиливался, и первое время никакое напряжение воли не могло принудить тело отойти от входа дальше, чем на пару шагов.
Не считая, разумеется, их с Нолофинвэ походов к озеру, где теперь Феанаро каждый раз часть пути проходил своими ногами. Но это была сначала очень маленькая часть пути. К тому же он всегда мог опереться на самого Нолофинвэ, так что это и вправду не считалось.
Но все-таки, несмотря на все трудности, с ходьбой у Феанаро дело понемногу шло на лад. И он уже поверил, что находится буквально в нескольких шагах от полного выздоровления. Но тут появилась новая напасть.
Кошмары. Бесконечно повторяющиеся и бесконечно разнообразные кошмары об Ангамандо. Они заполнили сны, и наяву тоже от них было не скрыться: громкий крик, скрежет или лязг металла, запахи из кузней или из кухонь — почти что угодно могло вдруг воскресить ужасные воспоминания, более яркие, чем реальность.
Никакие успокаивающие средства больше не помогали. И если приступ случался, его оставалось только переждать. А в особо тяжелых случаях целителям приходилось разыскивать Нолофинвэ, потому что он, как выяснилось, обладал уникальной способностью возвращать Феанаро к настоящему. Только его голос и прикосновения, проникая в жуткие видения, где терялось все остальное, разрушали их.
Феанаро с каждым днем труднее было не поддаваться отчаянию. Он-то думал, что уже преодолел это. Что вырвался. Что свободен. А оказалось, Ангамандо по-прежнему крепко держит его. Враг все еще имеет власть превращать его жизнь в пытку. А спасения просто нет. Нет...
Как он сможет жить с этим? Как он сможет делать то, что должно? Как он сможет поквитаться с Врагом за все?..
Выход нашелся неожиданно и случайно.
— Расскажи мне, что ты видишь, когда тебе плохо, — как-то раз попросил Нолофинвэ.
Это было в час перед рассветом тяжелой ночью, которой предшествовал не менее тяжелый день, и они сидели в комнате Феанаро в Доме Исцеления, едва ли не одинаково измученные.
— Нет, — ответил Феанаро. — Я не могу. Никогда и никому я не смогу рассказать об этом. Тем более, так станет еще хуже.
Нолофинвэ покачал головой, с таким лицом, как будто хотел сказать: "Куда же хуже", но удержался. Вместо этого он сказал:
— Воспоминания гложут тебя изнутри. Если ты сам, по своей воле, выпустишь их наружу, на свет, они могут утратить над тобой власть, стать просто отзвуком прошлого.
Феанаро промолчал.
— Давай же, что ты теряешь? — говорил Нолофинвэ.
Первым побуждением было ответить: "Достоинство". Но Феанаро передумал меньше, чем за мгновение. После всего, через что он прошел... или достоинство давно потеряно и беспокоиться больше не о чем, или оно уж как-нибудь и теперь не потеряется.
— Я попробую, — наконец решился он.
И начал рассказывать. А начав, уже не мог остановиться. Говорил о том, как омерзительны прикосновения орочьих лап, когда не можешь пошевелить ни одним мускулом, чтобы сопротивляться:
— Как будто вдруг видишь бешеную крысу прямо у себя перед лицом, и при этом крыса намного сильнее тебя, а ты целиком в ее власти.
О том, как омерзительно смердят прислужники Моринготто из числа айнур при каждом своем появлении:
— Я думал, майяр в Валиноре сопровождают свое появление благовонными ароматами, потому что им так нравится, но похоже, это не вопрос выбора. Вряд ли те, кто создают себе лица столь прекрасные и невинные, как будто они целыми днями ухаживают за цветами Ваны, а не истязают пленников, пожелали бы вонять, как давно разложившаяся кабанья туша. Я даже не могу решить, что хуже, их запах или их вид.
Говорил о боли, ужасе, беспомощности. О том, с каким звуком рвутся жилы, выворачиваются суставы, ломаются кости... О запахе раскаленного металла, который всегда был приятен ему как часть ремесла кузнеца, а в Ангамандо стал предвестником и спутником боли... Как его рвало кислотой от вони собственной горелой плоти... О том, как не мог сдержать криков и слез, а его палачи радостно орали и хохотали, наблюдая за ним. О том, как свистит и впивается в тело плеть. Как крушат кости и заставляют что-то внутри рваться и хлюпать тяжелые сапоги... О том, как в полубреду он вслух просил помощи, но ответом была только новая ужасная боль. О холоде и слабости. Об одиночестве и отчаянии. О Моринготто, вечно торжествующем и ненасытно жадном до чужой муки. И конечно, о скале. О безысходности и безумии. И о боли. Снова и снова о боли. Без конца о боли.
Нолофинвэ провел с ним рядом много часов. Все время касаясь его и то и дело повторяя, что все это позади, закончилось, прошло и не вернется, что он в безопасности среди эльдар...
В конце концов, Феанаро, совершенно опустошенный, заснул, потому что не мог больше противиться сну... но кошмары ему на этот раз не приснились. Снов вообще не было. Феанаро действительно впервые за долгое время стало легче.
Потом кошмары, конечно, еще возвращались, и приступы посреди бодрствования тоже. И Феанаро снова говорил с Нолофинвэ об Ангамандо. В своей комнате в Доме Исцеления или вечерами на берегу озера. На берегу, глядя на серебристо-синюю водную гладь, говорить было проще... Некоторые истории, которые напоминали о себе особенно настырно, он пересказывал Нолофинвэ едва ли не полдюжины раз.
Но в конце концов кошмары оставили Феанаро. Дух его успокоился, окреп и более-менее надежно укоренился в настоящем. Здесь было куда спокойнее и безопаснее, чем в воспоминаниях о плене. Но без поводов для тревог не обходилось и тут.
Теперь, когда слабость тела и мучения духа уже не держали его в своих тисках так крепко, чтобы обращать внимание на что-то иное не хватало сил, Феанаро снова стал замечать окружающих эльдар, кроме сыновей, Нолофинвэ и целительниц. Эти самые эльдар, пока Феанаро было не до них, вроде как даже привыкли к нему... во всяком случае, к его присутствию где-то рядом, и не выражали молчаливого изумления или враждебности каждый раз при его появлении.
Но Феанаро все равно в глубине души ждал, что кто-то вот-вот подойдет к нему, что-то скажет, потребует ответа... Ответа у него не было. Во всяком случае, не было ответа для каждого из этих малознакомых и плохо понятных ему нолдор, которые пострадали от его решений.
Над ответом общим для всех Феанаро уже думал, и у него даже начало появляться что-то - пока отдаленно - похожее на план. Но вот возможность личного столкновения с любым из последователей Нолофинвэ его тревожила. Нет, не пугала, он бы, конечно, справился как-нибудь, но тревожила. В то же время он почти желал, чтоб это произошло наконец, пришло и ушло.
Но ничего похожего так и не случилось, несмотря на все предчувствия. По какой причине оно не происходило, Феанаро не знал и не стремился выяснить. Возможно, дело было всего лишь в том, что провидец из него не ахти.
Зато другое ожидаемое — и радостное — событие действительно настало. Феанаро сумел полностью пройти путь от Дома Исцеления до озера и возвратиться обратно на своих ногах. А он давно уже определил для себя, что, как только сможет все это проделать, будет готов уехать на другой берег озера.
И вот, наконец, он был готов. По крайней мере настолько, насколько вообще мог быть готов. Этой новостью он и поделился с Куруфинвэ, который как раз приехал его повидать.
Тот безмерно обрадовался и хотел было сразу же забрать отца с собой.
— Меня сопровождают наши воины, — сказал он. — Любой из них с радостью уступит тебе свою лошадь.
Но Феанаро отказался:
— Нет, пусть Майтимо в следующий раз приведет мне коня, такого, которого трудно напугать. Я давно не садился в седло.
— Хорошо, я передам ему, — со вздохом согласился Куруфинвэ.
Но не оставлял попыток уговорить отца до самого своего отъезда.
Даже когда они обнялись на прощание, шепнул:
— А может, все-таки...?
Но Феанаро покачал головой.
— До встречи дома, через три дня.
Отказался он не только потому, что сомневался в своей способности благополучно добраться до противоположного берега Митрима на первой попавшейся лошади, но и потому, что хотел иметь возможность спокойно попрощаться с Нолофинвэ. После всего, что тот для него сделал, немыслимо было уехать без этого.
И они попрощались, во время очередной прогулки к озеру, накануне приезда Майтимо. Разговор вышел неуклюжим, отчего Феанаро уже успел как-то отвыкнуть. Но, несмотря на обоюдную неловкость, Феанаро не забыл сказать:
— Ты только не прекращай без меня приходить сюда, ладно? Не тогда, конечно, когда озеро замерзнет на зиму и тебе это будет тяжело, а пока тебя тянет сюда и когда весной потянет снова. А то неотложных дел, конечно, не счесть, но их будет не счесть всегда, и если ты мог все же отложить их для меня, то можешь и для себя.
— Когда еще настанет эта весна, — покачал головой Нолофинвэ, а потом с изумлением, вроде бы непритворным, спросил: — А ты неужто беспокоишься обо мне?
— Конечно, — ответил Феанаро.
И сказал правду. Хотя душевное спокойствие Нолофинвэ и не было единственной причиной, по которой он заговорил об этом. Были у него замыслы. На весну. А наступит она, конечно, очень скоро. Успеть бы переделать до срока все, что задумал... Но Нолофинвэ пока ни о чем знать не следовало.
Ему в планах Феанаро отводилась значительная роль... Да что там, без него эти планы вообще не могли бы сбыться. Только ни к чему посвящать его во все заранее. Потом. Весной. Когда все определится окончательно.
С такими мыслями Феанаро и расстался с братом. Хотя, конечно, до отъезда Феанаро они еще ненадолго увиделись. Вернее, во время отъезда. Когда Феанаро с Майтимо вышли из Дома Исцеления и направились к воротам, Нолофинвэ тоже появился, чтобы проводить их до этих самых ворот.
Из остальных обитателей лагеря мало кто понял, что происходит, прежде чем Феанаро вышел за пределы лагеря и Майтимо помог ему подняться в седло. Когда это случилось, до слуха Феанаро долетел многоголосый шепот, но он не стал слушать, сосредоточившись на других ощущениях: лошадиная грива под рукой, мир вокруг, выглядящий совершенно иначе, если смотреть на него, сидя верхом. И долгий, трудный путь впереди.
Нолофинвэ
читать дальше
Отъезд Феанаро на другой берег был в лагере нолдор Нолофинвэ событием ожидаемым и желанным. Визиты сыновей Феанаро до сих пор тяготили всех. Хотя с присутствием самого Феанаро народ смирился на удивление легко: не было ни одного столкновения, даже когда Феанаро достаточно окреп, чтобы выходить из Дома Исцеления в одиночку. И косые взгляды, которые поначалу остро его задевали, со временем почти исчезли.
Должно быть, потому что трудно, при всем желании, ненавидеть эльда, у кого сломано или раздроблено больше, чем полторы сотни костей, и многие из них — не единожды. Не считая прочих ран.
Откуда такие подробности стали известны всем, Нолофинвэ не имел понятия, но об этом шептались. Да так, что Нолофинвэ услышал, хотя все, очевидно, старались обсуждать это в тайне от него.
Когда Нолофинвэ прямо попытался выяснить у целительниц, не они ли ответственны за появление слухов, леди Нинквидиль благородно возмутилась, а леди Сайриэн скромно промолчала, то ли потому, что возмутиться в присутствии короля ей не позволял кроткий нрав, то ли потому, что слухи и впрямь распространились не без ее участия.
В любом случае, результат был налицо. Феанаро больше не ненавидели. Его терпели, даже жалели. Но все же о его отъезде не сожалел никто.
Кроме самого Нолофинвэ. Это стало неожиданным и неприятным открытием. Одно дело — освободить Феанаро из плена и помочь ему выздороветь. Это Нолофинвэ должен был сделать, чтобы душа его могла быть спокойна. Но тосковать по Феанаро, как по другу или... брату? Дело совершенно иное. Конечно, они и вправду братья. Всегда были и всегда будут. Нолофинвэ, бесспорно, знал это и множество раз повторял другим.
Но только глухой не услышал бы разницы в мелодии его отношений с Феанаро и Арафинвэ. Эта разница тоже была всегда, и — хотя ничего радостного в этом не было — не приходилось сомневаться, что всегда будет.
И вот, меньше, чем через неделю после того, как Феанаро покинул лагерь, Нолофинвэ вдруг заметил, что разница, если не исчезла совсем, то заметно умалилась. Об Арафинвэ по другую сторону моря, и о Феанаро по другую сторону озера Нолофинвэ думал с одними и теми же чувствами: беспокойство, и надежда, что у другого все так хорошо, как только может быть... и, конечно, ощущение, что ему, Нолофинвэ, не хватает кого-то по-настоящему близкого.
Никогда прежде Нолофинвэ не думал так о Феанаро. Не выходило. Да и было бы неуместно. Прежде. А сейчас не просто неуместно. Это едва ли не предательство. Да что там… Просто предательство. По отношению к Арафинвэ. И ко всем, пострадавшим от последствий решений Феанаро. Живым и мертвым.
Так что Нолофинвэ теперь чувствовал себя, мягко говоря, очень неуютно один на один со своими чувствами. И, если бы дело касалось чего или кого угодно, кроме Феанаро, он непременно поделился бы с Иримэ. Но теперь... Нолофинвэ прямо-таки слышал ее сердитое:
— А я предупреждала, что твоя возня с ним добром не кончится.
И она действительно предупреждала. Не поспоришь. Так что лучше было даже не начинать этого разговора.
Нолофинвэ и не начинал. Переживал молча. Не привыкать. Но, как всегда, когда поделиться чем-то было совсем уж не с кем, ему особенно остро не хватало Анайрэ. Она бы выслушала его и не осудила.
Даже при том, что и ее он теперь предавал тоже. Ведь это Феанаро все нолдор были обязаны тем, что заслужили вечное изгнание, из-за которого Разделяющие моря сейчас разлучали Нолофинвэ с Анайрэ вернее, чем в ином случае могла бы разлучить смерть. Когда они оба принимали решение расстаться, и подумать было нельзя, что это выбор не на время, а на вечно. Если бы они знали, выбрали бы то же? Или иное? Нолофинвэ в глубине души знал ответ, но все равно не мог перестать снова и снова задаваться этим вопросом. И раздумья эти приносили ему что угодно, только не облегчение.
Однако и гнева, достаточного, чтобы затмить так некстати окрепшую привязанность, Нолофинвэ испытать не мог. А вернее... гнев он испытывал, думая почти о каждом событии, произошедшем с тех пор, как нолдор выступили из Тириона и до того самого момента, когда ступали на земли Белерианда на первом восходе Луны. Три с лишним года Древ спустя. Вряд ли Нолофинвэ хоть когда-нибудь сможет вспоминать обо всем этом совершенно спокойно.
Но перенести это чувство на Феанаро, каким тот был в последние месяцы в лагере, не выходило. Слишком уж явны были ужас и отчаяние, которые события недавнего прошлого вызывали у самого Феанаро.
Думая об этом, Нолофинвэ снова начинал о нем беспокоиться. Круг замыкался и выхода не было совершенно.
В конце концов Нолофинвэ решил, что просто привык уделять Феанаро значительную часть своего времени, а потому надо сосредоточиться на других заботах, и душевный разлад со временем сам собой сойдет на нет.
Воплощение этого плана в жизнь никакого труда не составляло. Забот было хоть отбавляй. Тем более, что настала пора сбора урожая, которая в Эндорэ была тяжелой, и других приготовлений к зиме, которые были не легче. Так что Нолофинвэ заполнил все внезапно освободившееся время делами.
К озеру он больше не ходил. Некогда. А если вдруг у него все же выдавалась свободная минута, предпочитал потратить ее на беседу с детьми или племянниками.
Как-то даже с Арэльдэ сумел поговорить, хотя застать ее в лагере в охотничий сезон было непросто. Все же Нолофинвэ это удалось, и он с облегчением убедился, что дочь выглядит и чувствует себя более-менее довольной жизнью. По правде говоря, даже больше, чем долгое время перед тем. И она сама признала это. Довольно своеобразным способом: первой завела разговор об обитателях другого берега.
— Какое счастье, что здесь больше нет чужих, — сказала Арэльдэ, и в ее голосе действительно слышалось чистое облегчение. И тут же, гораздо менее живо она добавила: — Мне временами было трудно бороться с желанием причинить кое-кому из них боль. Я не горжусь этим.
После этих слов Арэльдэ посмотрела прямо в лицо Нолофинвэ, явно ожидая его реакции. Она не просто не гордилась, она не знала, как относиться к подобным своим побуждениям, и выносила их на суд отца. Что случалось с ней нечасто, с тех пор как она стала считать себя взрослой, и еще реже с тех пор, как она и в самом деле выросла.
— Я не думаю, что в этом лагере есть хоть один эльф, который не испытывал бы того же самого, хотя бы время от времени, — спокойно ответил Нолофинвэ.
Это была и оценка, и признание, и Нолофинвэ мог точно сказать, в какой момент Арэльдэ это поняла, потому что выражение глаз у нее вместо настороженно-внимательного, стало изумленным. А потом она расслабилась, сделала глубокий вдох и заключила свои откровения, сказав:
— По правде говоря, такие мысли стали появляться чаще, когда начала приближаться зима.
В тот день, когда они беседовали, еще далеко не все листья на деревьях вокруг стали желтыми, так что говорить о явном приближении зимы вроде как было рано. Но Нолофинвэ только кивнул. Он и сам почувствовал, что зима подходит – крадется, словно опасный зверь — чуть ли не на другой день после середины лета. С тех пор, это ощущение, естественно, только усиливалось. О том, как он почувствует себя, когда зима действительно наступит, думать совершенно не хотелось. А уж о самой зиме — тем более.
Дни, недели, месяцы — в каждом мгновении пусть малый, но явственный отзвук ужаса Хэлкараксэ. Месяцы холода и снегов, тревоги и уныния, усталости без отдыха, томительное ожидание весны, приступов необъяснимого и неодолимого беспросветного отчаяния... Если бы только всего этого можно было избежать... Но зима, конечно, настала в срок. Слишком скоро для Нолофинвэ и эльфов его народа.
Настала. И на этот раз принесла с собой, кроме кошмаров памяти и жестоких капризов погоды, иные опасности. Пользуясь тем, что большую часть времени горячее и яркое золотое светило было скрыто плотными и тяжелыми от не выпавшего еще снега облаками, Моринготтовы прихвостни наконец снова начали вылазить из его крепости и хозяйничать повсюду. Все знали, что рано или поздно это случится. Ждали этого. Но все равно перемена стала отвратительным потрясением.
Орочьи шайки начали нападать на путников и даже дозоры, если те сильно удалялись от лагеря. А стаи волколаков — слабых, но злобных духов, принимавших обличия сильных и злобных волков, — подбирались к лагерю близко, только что не лезли в ворота, а темными, безлунными и беззвездными, ночами, выли у самых стен.
Воинам Нолофинвэ не занимать было отваги и силы, и с каждым днем их умение возрастало, поэтому нельзя было сказать, что народ нес большие потери, и все же были теперь эльдар, чьи тела остались лежать, погребенные в этой земле, а души отлетели к Чертогам Мандоса. И слишком часто кто-то находился в Доме Исцеления. И горько было, что время, когда Новые светила не давали вражьим тварям действовать, прошло безвозвратно, а нолдор не сумели сделать ничего, что приблизило бы крушение Моринготто. Все понимали, как обстоят дела, но мало кто решался признать это вслух.
Впрочем, Финдекано обсуждал все с отцом открыто. Он был не из тех, кто прячется от неприятной правды:
— Твари осмелели, и теперь уже не забьются назад в свои норы. Но весной мы станем сильнее, а они ослабнут, и мы избавимся от них. По крайней мере, на пару сотен лиг вокруг. — К числу тех, кто легко поддается отчаянию, Финдекано тоже не принадлежал.
Нолофинвэ соглашался с сыном в том, что весной должно стать легче. Только... "Когда еще настанет эта весна". Нолофинвэ помнил, что именно такими словами ответил Феанаро, когда тот, в их последнюю встречу, вдруг принялся рассуждать о весне.
Нолофинвэ вообще хорошо помнил тот разговор, да и другие разговоры с братом тоже, потому что часто возвращался к ним мысленно. Ведь ни время, ни заботы и тревоги, ни опасности так и не смогли избавить его от непрошенной тоски.
Может быть, поэтому Нолофинвэ в конце концов стало казаться, что именно Феанаро способен помочь ему найти верное решение, ответ на вопрос, что нужно делать нолдор, чтобы все-таки хотя бы попытаться одолеть Моринготто, прежде чем тот наплодит орков, волколаков и кто знает каких еще тварей больше, чем нолдор смогут убить?
Как только придет весна, нужно будет по-настоящему, в полную силу, заняться военными планами. К тому времени Феанаро станет уже достаточно силен и здоров, чтобы можно было обсудить все и прийти к соглашению.
По крайней мере, Нолофинвэ надеялся на это. Никаких вестей с другого берега он не получал.
@темы: Феанор, Финголфин, мои фанфики, новые персонажи, сыновья Феанора, Кроме пыли и пепла, Сильмариллион
-
-
07.05.2018 в 14:47А вообще, я с удовольствием читаю этот текст. Вот правда, мне всегда было интересно, сможет ли Феанаро под влиянием обстоятельств понять, что по отношению к брату он поступал, мягко говоря, не очень хорошо. А тут всё, что доктор прописал: и пытки в
застенках гестапоАнгамандо, и вызволение из плена именно братом, а не детьми, и долгое выздоровление, когда за отсутствием развлечений остается только переосмысливать свою жизнь.Но вот если бы Нолофинвэ отрубил брату руку, как это было в каноне с Фингоном и Маэдросом, то я бы не думаю, что он был бы рад такому освобождению.
-
-
07.05.2018 в 16:04Kaly, ой, нашла и поправила. Спасибо!
А вообще, я с удовольствием читаю этот текст.
Приятно слышать!
Вот правда, мне всегда было интересно, сможет ли Феанаро под влиянием обстоятельств понять, что по отношению к брату он поступал, мягко говоря, не очень хорошо
Я думаю, что все-таки мог, и его, в общем, даже не обязательно для этого пытать. Но как один из вариантов это подходит.
Но вот если бы Нолофинвэ отрубил брату руку, как это было в каноне с Фингоном и Маэдросом, то я бы не думаю, что он был бы рад такому освобождению.
Тут, мне кажется, нужно разделять отношение к освобождению и к потере руки. Я думаю, освобождению он (и любой на его месте) был бы рад, потому что что угодно лучше, чем висеть на скале. А вот как бы он приспособился и смог бы вообще приспособиться к потере руки? Это, конечно, вопрос. И на этот вопрос трудно однозначно ответить. С одной стороны, он великий мастер, у него есть дар, вдохновение, которые он воплощал в своих творениях, а без руки это невозможно... С другой, у него есть Враг, которому он за многое хочет отомстить, а вот мстить можно и без одной руки, может, на первых порах это вытянуло бы его как-то, а там он бы привык... или не привык, опять же.
-
-
07.05.2018 в 16:54Вот Майтимо как мне кажется, был рад освобождению даже учитывая потерю руки. Но там его освободил лучший друг и всё такое.
А тут - брат, которого не перевариваешь с момента его рождения. Освободил, да, но лишил возможности творить. Так что хорошо. что вы исхитрились обойти это. И в вашем тексте Феанаро остался при всех конечностях ))
-
-
07.05.2018 в 17:31Вот Майтимо как мне кажется, был рад освобождению даже учитывая потерю руки. Но там его освободил лучший друг и всё такое.
А тут - брат, которого не перевариваешь с момента его рождения. Освободил, да, но лишил возможности творить
Я думаю, мог бы быть вариант "лучше бы он меня убил" (в принципе, он и с Майтимо возможен, некоторые фикрайтеры пользуются), но не вариант "лучше бы он не снимал меня со скалы", в конце концов, там тоже с возможностью творить все было плохо, и со всем остальным... а уж потом, ну, или Феанаро как-то приспособился бы все-таки и без руки, как я уже говорила, ради мести, например... или... умереть в Белерианде Первой Эпохи не проблема вообще, даже если нет желания это делать, а если есть, так тем более.
-
-
07.05.2018 в 19:48было у отца три сына: старший - самый умный, средний - самый сильный, и младший - самый удачливый, потому что только он в каноне жив остался-
-
07.05.2018 в 21:24-
-
12.05.2018 в 16:23-
-
12.05.2018 в 19:42В фике озеро появилось из тех соображений, что, во-первых, в воде реально легче двигаться, и некоторые из тех, кто не может ходить, могут плавать, во-вторых, Нолофинвэ был дружен с Ульмо, следовательно, любит воду, в-третьих, им с Феанаро нужно было хоть что-то общее, приятное и полезное им обоим, чтобы не сидеть, напряженно пялясь друг на друга, в Доме Исцеления.
А момент с окном появился как элемент игры, чтобы им было проще расслабиться, и закрепился как нечто объединяющее, маленький секрет, несерьезный заговор против всего мира... ну, и еще потому, что я не люблю, когда Нолофинвэ изображают (а это бывает), постоянно таким чинным, важным, застегнутым на все пуговицы, неспособным расслабиться... не такой он, имхо.
Ну, и я, конечно, не просто так упоминала озеро так часто в последнее время, в заключительных главах, до которых осталось совсем чуть-чуть, у него еще будет некоторая сюжетная роль, и, не побоюсь этого слова, кое-какое символическое значение.
-
-
12.05.2018 в 19:49-
-
12.05.2018 в 19:50-
-
14.05.2018 в 11:36Я на самом деле окончания жду уже жду прям, чтобы целиком оценить.
-
-
14.05.2018 в 15:07Надеюсь, когда оно будет уже целиковым, впечатление не испортится, а то мало ли)
-
-
14.05.2018 в 16:16-
-
14.05.2018 в 16:30-
-
14.05.2018 в 16:34Даёшь больше хороших фиков!
-
-
14.05.2018 в 17:28