Как поступил бы мой отец, фанфик, джен, АУ, драма, агнст, в процессе

[vinyawende]

АПД. Добавлена пятая глава. Она в 2,5 раза больше, чем любая из предыдущих глав этого фика. Давно я так не ошибалась в расчетах, какой фрагмент сюжета сколько текста займет.

Ранее

Добавлена четвертая глава.
Добавлена третья глава. И это последнее обновление на ближайшие недели две, наверное... Тут я должна извиниться, не думала, что так получится, но у меня некоторое время не будет доступа к интернету в реале.
Добавлена глава вторая. Кроме того, мне пришло в голову, что надо добавить ссылки на этот фик в комменты в темах "Заклятия безмерного ужаса" и в темах обсуждения Маэглина. Если вы вдруг на все эти треды подписаны, то на вас ссылки просто градом посыплются, простите!
То самое АУ, где Маэглин рассказывает Тургону, что выдал Гондолин, которое я давно грозилась начать писать. Вот, начала.

Название: Как поступил бы мой отец
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: Маэглин, Тургон, Идриль, Туор, Эарендиль, Глорфиндейль, Эктелион, Рог и другие упоминаются Финголфин, Эол
Рейтинг: R (16+)
Жанр: драма, агнст, АУ
Размер: миди, ?
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: Маэглин попал в плен к оркам. Побывал в Ангбанде. Видел Моргота и говорил с ним. И выдал ему Гондолин. А потом подручные Моргота вернули Маэглина обратно в город, и теперь ни одна живая душа, кроме самого Маэглина, не знает, какая беда нависла над Гондолином. Жители королевства обречены? Или Маэглин все же найдет в себе силы признаться во всем королю Тургону и разрушить планы Моргота?
Примечание автора: Фик АУ и к канону, и к моему фику про Маэглина "Заклятие безмерного ужаса", относительно фика АУ-развилка после двенадцатой главы, относительно канона, я думаю, понятно по саммари.
Примечание автора 2: Хинья в переводе с квенья означает "дитя мое". В моем фаноне, Тургон использует это как особое ласковое обращение к племяннику.

Глава первая

От Салганта Маэглин уходил слегка захмелевшим — но не от вина, хотя и вино там тоже было, — от музыки. Он шагал в одиночестве по улицам, а она все еще звучала у него в ушах, кружа голову, и все еще словно чудесный плащ скрывала его от взгляда Моргота. Но Маэглин уже знал, что это не продлится долго. С каждым мгновением музыка как будто слабела. Так что пока он доберется от площади Малого рынка, где жил Салгант, до своего дома, снова останется один на один со взглядом Моргота. Тот будет терзать его жаром и холодом. Сердце наполнится ужасом, а каждая тень начнет казаться похожей на огромную летучую мышь, которая явилась, чтобы забрать Маэглина обратно в Ангбанд.
От таких мыслей музыка истаяла даже раньше, чем это неминуемо должно было случиться. И вот уже Маэглин с трудом брел в кромешной тьме. А когда со ступенек лестницы его собственного дома ему на встречу кто-то поднялся, он слабо вскрикнул и шарахнулся в сторону. Прислужник Моргота все-таки вернулся за Маэглином. Но не в обличье летучей мыши. Нет, он принял вид эльфа, только с ростом откровенно перестарался.
— Хинья, что это с тобой?
От обеспокоенного оклика своего дяди и короля Маэглина вернулся к реальности в одно мгновение, словно вынырнул из ледяной воды. Не было ничего жуткого на ночной улице Гондолина — ни тьмы, ни теней. В небе ничто не заслоняло звезды, и они давали более чем достаточно света, чтобы узнать Тургона. А взгляд Моргота просто исчез, внезапно и полно, совсем как при прошлом разговоре с Тургоном. Так он не пропадал ни от одной самой чарующей мелодии — все время маячил где-то на границе сознания. А теперь его не стало совершенно.
Маэглин едва не закричал снова, на этот раз — от облегчения. Но сдержался, потому что прямо перед ним стоял Тургон, который так и застыл, протянув руку к Маэглину, но не решаясь дотронуться, и явно ждал, чтобы племянник сказал что-нибудь членораздельное.
— П-приветствую, дядя, — быстро проговорил Маэглин. — Я просто слегка запутался... Нет, задумался.
Объяснение прозвучало на редкость неуклюже даже для его собственных ушей. Никогда в жизни Маэглин не позволял себе запинаться, мямлить и тараторить, словно смертный мальчишка. Позор! Впрочем, об этом ли беспокоиться ему теперь?
Что вообще Тургон делал здесь в такой час? Он узнал обо всем? Но как?! Нет, Тургон не мог узнать. Да и по-другому заговорил бы он с Маэглином, если б правда была ему известна. Зачем же он все-таки явился сюда?
— Тебе что-то нужно от меня сегодня? — спросил Маэглин, стараясь, чтобы голос звучал как обычно, спокойно и почтительно, но с достоинством. То есть чтобы в нем совершенно не отражались думы и чувства, которые одолевали Маэглина сейчас.
— Да вот хотел спросить, как прошел вечер у Салганта, — ответил Тургон и усмехнулся.
Маэглин сам не знал, что ожидал услышать, но точно не это. Он едва удержался, чтобы не потрясти головой. Как прошел вечер у Салганта. В самом деле? С чего вдруг Тургону этим интересоваться? Да еще приходить к Маэглину посреди ночи? Тургон редко являлся куда-нибудь незваным. Особенно в последние годы, когда он частенько предпочитал компании одиночество, и, бывало, погружался в себя так глубоко и надолго, что, казалось, он видит нечно, недоступное остальным. Маэглин знал, что эти приступы задумчивости связаны с человеком — Хурином — который пришел и ушел, и оставил Тургона вечно мучиться сомнениями и виной. Маэглин не любил Хурина еще раньше, а уж после последнего появления и того сильнее. Никчемный человек, как он посмел пытаться вернуться в Гондолин? Тем более из Ангбанда.
Сейчас, впрочем, вместо привычного презрения и гнева, Маэглин, вспомнив об этом, почувствовал ужас: а куда бы он сам отправился, если бы из Ангбанда его не вернули в Гондолин, а просто бросили где-нибудь? Этот город — его единственный дом, больше ему некуда было бы идти. А теперь Моргот... Нет. Нельзя было думать об этом. Не сейчас. Не перед Тургоном.
— Уже вижу, что вино было хорошим, — продолжал тем временем Тургон, садясь обратно на ступеньку и делая приглашающий жест.
Маэглин обрадовался, поняв, что дядя списал его ночные странности на опьянение. Надо было подыграть ему.
— Не буду отрицать, — сказал Маэглин и заставил себя улыбнуться. — Хотя музыка понравилась мне больше.
Это, по крайней мере, была чистая правда. Но все-таки к чему идет разговор? К вину? К музыке? Или Тургону не понравилось, что Маэглин начал много бывать в доме Салганта? Но он сам раньше говорил, что Маэглину следовало бы чаще появляться в обществе, проводить время в кругу друзей за пределами мастерской. И к Салганту Тургон относился всегда хорошо. Намного лучше, чем тот, по мнению Маэглина, заслуживал. Тогда что могло быть Тургону не по душе?
На языке уже вертелись готовые сорваться извинения. Тем более, что Маэглин действительно был виноват. Так виноват, как Тургон и представить себе не мог. Но начинать просить прощения за вину, о которой Тургон даже не знал, явно было не лучшей идеей. Да и о каком прощении могла бы идти речь? За такое не прощают. Маэглин на мгновение стиснул кулаки, заставляя себя сосредоточиться на настоящем.
— Ты сердишься на меня за что-то, дядя? — спросил он вслух, опускаясь на ступеньку рядом с Тургоном.
Теперь они могли видеть друг друга только сбоку. Так Тургону должно стать труднее читать что-либо на лице Маэглина. Но, к сожалению, и обратное было так же верно.
Тургон покачал головой.
— Едва ли я могу сердиться, что общество искусных музыкантов тебе приятнее, чем мое. Но все-таки мне грустно, — сознался он под конец, смягчая, впрочем, свои слова улыбкой, определенно подлинной. — Ты обещал меня навестить, но так и не добрался ни разу за все дни, начиная с твоего возвращения в город.
Маэглин похолодел. После слов Тургона, он вспомнил, что во время встречи с дядей в трапезной дворца действительно обещал зайти "сегодня или завтра", то есть теперь уже, выходило, почти полную дюжину дней назад... Сказал и позволил себе забыть об этом. Вернее, понадеялся, что сам Тургон забудет, отвлеченный очередным приступом задумчивости. Но как видно, судьба была не на стороне Маэглина. Она вообще редко бывала на его стороне в последнее время, так что, наверное, не стоило и ожидать.
— О дядя, я со... — начал Маэглин.
Но Тургон только отмахнулся.
— Перестань, — сказал он. — Неужели, по-твоему, я явился сюда, чтобы смущать тебя и требовать извинений? Вовсе нет, я соскучился и хотел немного подшутить над тобой, хинья, вот и все. Ну и еще, я, конечно, хотел бы занять твой следующий вечер. Приходи ко мне, скоротаем время за беседой. Не обещаю, что ты не проиграешь в музыке, но вино точно будет не хуже, — тут Тургон подмигнул Маэглину.
Маэглин склонил голову, еще сильнее пряча от Тургона лицо. Дядя и раньше, бывало, зазывал его к себе в гости, в личные покои короля, куда большинству жителей города хода не было и где Тургон проводил время с самыми близкими: семьей и старыми друзьями. Маэглин всегда чувствовал себя польщенным и ни разу не отказывался.
А значит, и теперь он не мог отказаться, потому что тогда Тургон удивится и станет расспрашивать его о причинах. Маэглин не был уверен, что может тогда рассказать... Но сидеть в покоях Тургона и вести с ним задушевные беседы, в то время как Моргот уже, может быть, собрал войска, чтобы напасть на Гондолин, местонахождения которого ему теперь известно — из-за Маэглина... Немыслимо. Надо, непременно надо было предупредить Тургона. Но тогда он Маэглина возненавидит. А Моргот после такого уж точно заберет Маэглина обратно в Ангбанд... "Если ты попробуешь помешать мне или проболтаться — ты снова окажешься здесь", — прошептал в ушах голос, теперь, увы, знакомый слишком хорошо. Но он донесся будто очень издалека и без прежней силы. Ненависть и презрение во взгляде Тургона представлялись ярче и страшнее. Нет, Маэглин не мог сказать дяде правду. Должен был, но не мог. Только вот сумеет ли он удержаться, если будет говорить с Тургоном долго?
— Маэглин? — никаких ненависти и презрения в глазах Тургона не было и в помине, а вот беспокойство вернулось. — Ты уверен, что с тобой действительно все в порядке?
— Да, дядя. Разве что Дорога Грез сегодня манит меня чуть больше обычного, — ответил Маэглин, на этот раз ему повезло — никакие слова не перепутались. — И конечно, я с удовольствием приду к тебе завтра, вернее, — он посмотрел на звезды. — уже сегодня вечером.
Вот. Теперь, по крайней мере, он ничего не должен был объяснять немедленно, и у него есть еще день, чтобы... чтобы что?
— Вот и славно, — обрадовался Тургон. — Тогда до вечера. Не буду больше оттягивать твою явно необходимую прогулку по Дороге Грез.
С этими словами Тургон поднялся на ноги. Маэглин тоже хотел было встать, чтобы проститься, как принято, но Тургон жестом остановил его и вместо этого поцеловал в лоб и пожелал:
— Приятного путешествия, хинья.
Потом Тургон легко сбежал с лестницы и зашагал прочь. А Маэглин еще долго смотрел ему вслед. От непролитых слез силуэт удаляющегося эльфа казался нечетким.

Глава вторая

Все ночи Маэглина с момента возвращения из Ангбанда были ужасны. Но ночь, последовавшая за визитом Тургона, оказалась ужасной по-другому, не как остальные. Обычно Маэглин долгие часы до рассвета мучался виной и сомнениями, затем принимал решение во всем признаться дяде, и истощенный и успокоенный, забывался сном. Проснувшись, он никогда не выполнял задуманного, а следующей ночью все повторялось. Маэглин ясно видел порочный образец, но поделать ничего не мог, и, кажется, начинал уже привыкать.
Во всяком случае, он был уверен, что на этот раз его ждет все то же самое. Тем более, что стоило только Тургону скрыться из виду, как взгляд Моргота возвратился и, точно древко отравленного копья, уперся Маэглину куда-то между лопаток. Волны нестерпимого жара и нестерпимого же холода расходились от этого места, пока не пропитали все тело Маэглина.
В другие ночи эти ощущения часто становилось столь мучительны, что Маэглин наматывал круги по своей спальне, скрежеча зубами от боли. А перед глазами у него мелькали видения Ангбанда, и уши заполняли звуки Ангбанда — лязг и крики, звуки ударов и стоны, голоса Моргота и его приспешников.
Теперь же он видел лицо Тургона. Не такое, каким оно было, когда они недавно говорили, а затем прощались на лестнице. Иное. Суровое лицо короля, вершащего суд на высоком троне, сжимая в руках судебный жезл. Взгляд пронзительный и строгий. Никогда Тургон не смотрел так на Маэглина. Но если посмотрит, как Маэглин это выдержит? Теперь, когда душа его столь отягощена? Когда он так слаб? Дрожь, пробегавшая по его телу от этих мыслей, не была рождена заклятием Моргота.
Маэглин сел у очага и обхватил себя руками за плечи, но это мало помогло согреться. Мысленным взором он все еще видел Тургона, спрашивающего ответа за его дела. Чем он мог бы оправдать себя, даже если бы король и захотел выслушать его оправдания? Ничем. Абсолютно ничем.
Чем дольше Маэглин думал над этим, тем яснее понимал, что у него нет ни одного мало-мальски достойного объяснения, для чего он вообще тайком покинул пределы Окружных гор. А ведь началось все именно с этого.
Тургон в его воображении все ждал и ждал ответа. Пока, наконец, Маэглин не оказывался распростерт на полу ниц, как перед троном Моргота, извиваясь, словно червь и захлебываясь рыданиями — чего прежде не случалось, даже и перед троном Моргота. А поскольку все это происходило в воображении Маэглина, он мог одновременно и рыдать на полу, и смотреть прямо в лицо Тургону, поэтому ясно, в мельчайших подробностях, различал, как выражение сурового внимания на лице короля сменяется брезгливым отвращением.
Вообразить, что Тургон скажет или сделает затем, Маэглину уже вовсе не хватало сил, так что дальше фантазия менялась, и он больше не видел Тургона. Вместо этого перед ним проходили чередой лица всех жителей города, которых он когда-либо встречал, и на этих лицах Маэглин читал потрясение, ужас, гнев и снова ужас.
Некоторые быстро проходили и исчезали, как темноволосая девушка в венке из желтых полевых цветов, с которой Маэглин танцевал в своей первый праздник Разгара Лета в Гондолине. Другие смотрели на Маэглина долго, словно разглядывали диковинное существо, вовсе не похожее на эльфа, — его учителя и ученики, мастера из Дома Крота… мечники, сражавшиеся в битве, которую назвали Бессчетные Слезы, еще раньше, чем она закончилась, бок о бок с Маэглином и под его началом – выжившие и убитые, и те, о чьей судьбе с тех пор не приходило вестей.
Были и такие, кто, раз пройдя, появлялся снова: Рог, Элеммакиль, Эктелион, Салгант... Идриль, хотя ее лица Маэглин не увидел ни разу — она все время отворачивалась, и только блики света играли на ее волосах.
Эол, как ни странно, был там, в череде гондолинцев. Он тоже приходил не единожды, и, в отличие от остальных, каждый раз говорил что-нибудь сыну:
"Поклонился Морготу, значит? Что ж, сперва — Тургону, потом — Морготу. Только начни гнуть спину перед кем попало, уже не остановишься".
Маэглин хотел, очень хотел возразить отцу, что поклониться Тургону и поклониться Морготу — совсем разные вещи, но не успел. Эол, смерив его презрительным взглядом, исчез.
Скоро, впрочем, он явился снова, чтобы крикнуть в лицо Маэглину: "Здесь обратятся в прах все твои надежды, и ты погибнешь той же смертью, что и я!"
Это уже было знакомо. Эол и в самом деле говорил такие слова. Последние слова, которые Маэглин услышал от своего отца. Угроза, когда-то безмерно страшная, теперь была почти утешением. Упасть с уступа Карагдура и разбиться насмерть — если бы только Маэглин мог быть уверен, что для него все кончится так просто.
На этом месте воспоминания об Ангбанде властно напомнили о себе, и некоторое время Маэглин будто снова тащился за прислужником Моргота, который, намотав на руку веревки, опутывавшие Маэглина, показывал ему "примечательные экземпляры" — эльфов, столь истощенных и искалеченных так страшно, что они не должны были жить, но все еще жили. По крайней мере, все еще способны были страдать. Маэглин все ходил и смотрел, и не мог не смотреть. А потом его вернули в тронный зал Моргота, и там он... Он сказал Морготу, где Гондолин. А еще другие вещи, важные вещи об обороне города... всего не перечесть.
Но даже и это теперь, в памяти, не было самым позорным. И не то, как на вопрос, какой награды он желает больше всего на свете, он прошептал: "Идриль". Каждый из этих поступков был верхом бесчестья сам по себе, и, если бы стыд и вина могли убивать, Маэглин давно был бы мертв. Но всю глубину собственного ничтожества он постиг, когда назвал Моргота Повелителем, дрожа на полу у его ног. А ведь и об этом придется рассказать.
"О да, кайся во всем и моли о пощаде, давай, не сомневайся! Ты ведь уже распробовал, каково это. Не все ли равно у чьих ног дрожать? Сначала — Моргот, потом — Тургон", — это снова перед мысленным взором Маэглина возник Эол, на этот раз усмехающийся.
Маэглин сам не мог сказать, представляет он отца в тронном зале Ангбанда или Гондолина. Он хорошо знал, что для того разницы не было. Эол ненавидел Моргота всей душой, но так же сильно ненавидел и нолдор — и всякого, кто сколько-нибудь посягал на его свободу.
Эол не склонился бы перед Морготом. Ни за что. Но и перед Тургоном — ни за что. И никогда не признал бы никакую свою вину. А впрочем, почему "не признал бы"? Просто "не признал". Он ведь не рассказал о яде. Хотя мог бы этим облегчить свою участь, а главное — спасти жену, которую — уж в этом Маэглин был уверен — действительно любил, горячо и отчаянно. Но он промолчал и позволил ей умереть, чтобы только не признаваться перед ненавистными нолдор, которых считал не намного лучше орков, что сам по-орочьи смазал ядом острие.
И хотя каждое мгновение той ночи, которую провел у постели своей умирающей матери, Маэглин мысленно проклинал отца страшнее, чем отец когда-либо проклинал его, он все равно понимал Эола. Слишком хорошо понимал. Особенно теперь.
Как соблазнительно было ничего не говорить. Просто позволить событиям идти своим чередом. Моргот нападет на Гондолин и захватит его, и это будет ужасно. Но Маэглину не придется унизиться, признавая свою вину ни перед Тургоном, ни перед кем другим. Они, конечно, все тогда будут мертвы. Или еще хуже. И он, скорее всего, тоже. Но унизиться перед ними ему не придется.
Так зачем же самому идти навстречу новому унижению? Разве мало, в самом деле, он испытал перед Морготом?
Его отец точно выбрал бы молчание. Но мать бы такого выбора не одобрила. Арэдель, дочь Финголфина, была горда. По-своему, даже более горда, чем Эол. Но она любила этот город и этот народ, и своего брата. Она не пожелала бы им такой судьбы. Не оплатила бы их жизнью и свободой свою гордость.
Пора было, наконец, решить, собирается он быть сыном Эола или сыном Арэдели, потому что он, очевидно, не мог быть и тем и другим одновременно. Не после всего, что произошло.
И Маэглин выбрал.


Глава третья

Очередное решение рассказать обо всем Тургону Маэглин принял, уже по обычаю, как раз на рассвете. Но долгожданного и необходимого сна без сновидений оно ему не принесло. Вместо того, чтобы шагнуть на Дорогу Грез и забыть обо всем, Маэглин раз за разом смотрел в лицо восседающего на троне Тургона и отчаянно не мог объяснить ему ничего.
Взгляд Моргота ощущался едва-едва, как боль от раны, полученной много дней назад, слишком привычная, чтобы обращать на нее внимание, когда есть раны свежее. Даже жуткая перспектива снова вернуться в Ангбанд не оказывала на сознание Маэглина такого парализующего воздействия, как раньше, потому то казалась далекой и нереальной по сравнению с предстоящим разговором с Тургоном.
Разговором, где Маэглин обнажит всю свою мерзость и ни слова не сможет сказать в свою защиту.
Решимость Маэглина продержалась недолго. Она начала уменьшаться еще до полудня и испарилась совсем задолго до заката.
В какой-то момент Маэглин вдруг загорелся идеей уклониться от условленной встречи под благовидным предлогом. Но под каким? Какой предлог будет и благовидным, и достаточным? Да в добавок не приведет к тому, что Тургон станет еще пристальнее интересоваться жизнью Маэглина и совсем скоро повторит свое приглашение опять?
Перебирая возможности одну за одной, Маэглин пришел к выводу, что проще и убедительнее всего будет обжечь себе руку. После возвращения из Ангбанда он не работал ни в одной мастерской, избегал даже мыслей о работе, но вряд ли кто-то уже успел заметить эту странность, поэтому ничего удивительного в его ране не найдут.
Но чтобы Тургон, обеспокоившись, забыл о своем намерении побеседовать с Маэглином, требовалась серьезная рана. Такая, которая потом оставит руку действительно искалеченной, если не до конца вечности, то на очень, очень долгий срок. Маэглин больше не будет мастером. Больше никогда не будет мастером.
Мысль об этом внушала отвращение несмотря на то, что Маэглин потерял былую страсть к работе. Одно дело — не желать, другое — не быть способным. Стоит ли избавление от встречи с Тургоном — этого?
Раньше Маэглин никогда не тратил времени на сомнения. Теперь же, казалось, любой выбор, который он пытался сделать, становился нескончаемой чередой метаний между двумя противоположными ответами.
Вечерний час Маэглин встретил предельно измотанным и опустошенным. Все еще с двумя целыми руками. И с ясным осознанием, что он не может и не будет ничего рассказывать Тургону. Но пойти на встречу ему придется, потому что ему так или иначе не удастся не говорить с дядей вечно. А значит, лучше пройти через это сегодня, чем отложить на завтра или послезавтра, или даже еще на дюжину дней.
Так что Маэглин оделся как подобало случаю и отправился во дворец. Этого места он избегал все дни после возвращения в Гондолин, кроме самого первого, поэтому теперь, когда с трудом заставил себя переступить порог, Маэглин невольно ожидал каких-то огромных и неожиданных перемен. Но все было точно таким же, как раньше: и дворец, и эльдар в нем. Маэглина привычно приветствовали со всех сторон.
Сначала это поразило его, но потом успокоило. Именно во дворце оказалось почему-то очень легко представить, что всего, произошедшего после его последней вылазки за пределы Окружных гор, не было. Да и самой вылазки тоже. Ни этой, никакой другой. Он никогда не покидал долину Тумладен, как и повелел Тургон, его дядя и король. Ему не в чем признаваться. Нечего скрывать.
Эти мысли убаюкали страх Маэглина перед Тургоном, что было очень кстати, потому что дверь в личные покои короля уже маячила в конце коридора. Но только Маэглин успел обрадоваться этому, как его настиг, словно удар орочьего хлыста, взгляд Моргота, заставив Маэглина в очередной раз мысленно взвыть от боли и ужаса. Хотелось бежать прочь, вернуться домой, забиться в самый дальний и темный угол спальни и там пережидать свои муки.
Но Маэглин был в самом сердце королевского дворца. Он сойдет с ума быстрее, чем выберется оттуда. К тому же возникнут вопросы. Он не может едва ли не на пороге личных покоев Тургона развернуться и уйти…
Тургон совсем рядом, за ближайшей дверью. Эта мысль отозвалась в сознании Маэглина страхом и отчаянием. Но в то же время на память пришли последние встречи с дядей: тогда тоже были и страх, и отчаяние, но и облегчение, потому что пока он говорил с Тургоном, взгляда Моргота не чувствовал.
Маэглин сам не знал, хочется ли ему разрыдаться или рассмеяться. Похоже, его отец был прав, когда сказал, что он обречен дрожать или перед Морготом, или перед Тургоном. А весь сегодняшний день он и вовсе дрожал перед обоими сразу. Так уж точно не могло продолжаться дольше.
Остаток пути по коридору Маэглин преодолел едва ли не бегом. Еле дождался, пока эльда из Дома Короля — точнее Маэглин в своем нынешнем состоянии охарактеризовать его не мог, потому что не в силах был сосредоточиться, — объявит о его приходе. Наконец, Маэглин оказался в покоях Тургона. Там также, похоже, совершенно ничего не изменилось с прошлого посещения Маэглина, но он не был уверен, потому что все плыло перед глазами. Первая комната была пуста. Вторая — тоже. Маэглину стало страшно: вдруг Тургона здесь нет?
Но тут дядя окликнул его:
— О чем задумался, хинья?
Маэглин прошел на голос и оказался в самой маленькой комнате из тех, что занимал Тургон. Это значило, что сегодня они будут вдвоем, к ним не присоединится ни кто-то из друзей Тургона, ни Идриль. Впрочем, Идриль во время таких встреч с Тургоном Маэглин не встречал почти никогда. Она, несомненно, проводила с отцом немало времени, но не в те же вечера, когда у него бывал Маэглин.
Это часто огорчало и даже раздражало Маэглина прежде. Но не теперь. Сейчас он был так счастлив, что мир вокруг снова обрел четкость, а взгляд Моргота исчез, что больше ни о чем не мог думать. Всей его выдержки едва хватило, чтобы не броситься Тургону на шею, а приветствовать его как должно — тепло и почтительно.
Тургон, впрочем, сам обнял его, как это обычно и бывало.
— Ты выглядишь усталым, — заметил он, наконец, отстранив Маэглина от себя. — Только не говори мне, что после нашего прощания ночью ты заперся в мастерской и все это время работал.
В его тоне слышался мягкий укор пополам со смирением, дескать, все мастера такие: порой запираются в мастерской в самый неподходящий момент.
Соблазнительно было просто согласиться. Но подумалось вдруг, что эта отговорка может слишком легко рассыпаться. Так что Маэглин отрицательно покачал головой:
— Нет, я не пошел в мастерскую, но мастерская сама пришла в мои мысли и помешала ступить на Дорогу Грез.
Тургон понимающе кивнул. Он был мастером, притом одним из лучших, кого вообще видел мир, поэтому и успехи, и неудачи мастерства были ему близки и понятны. Маэглин с горечью подумал, как хорошо, что Тургон никогда не был ни предателем, ни трусом, а то раскусил бы его в мгновение ока.
Они расположились на удобных кушетках у огня и под обещанное Тургоном превосходное вино, поговорили о мнимых проблемах с несуществующим замыслом, которые якобы терзали Маэглина. От чего, к счастью, достаточно быстро перешли на настоящие проблемы других мастеров и иные дела Гондолина. Понемногу Маэглин по-настоящему увлекся беседой и расслабился.
Ему стало хорошо, как не бывало ни разу после Ангбанда. К тому же вино и тепло очага мягко окутали его, и Дорога Грез, которая ускользала от него весь этот день, развернулась перед ним сама собой, и он заскользил по ней, все дальше и дальше от голоса Тургона.

Глава четвертая

Маэглин был прикован к стене, точно как те несчастные, которых показывал ему прислужник Моргота. Горло сдавливал широкий железный ошейник, настолько тесный, что само дыхание превратилось в пытку: воздух проникал в легкие даже не по глотку – по капле. А цепь оказалась такой короткой — не шевельнуться. Даже если бы и нашлись силы. Впрочем, сил не было. Боль перебитых руках и ногах и в, похоже, разодранной груди отняла их все, затуманила разум и зрение.
Но и так Маэглин продолжал видеть, как над ним нависает всей своей жуткой махиной Моргот, угрожая вырвать ему глаза, если он немедленно не скажет, где Гондолин.
— Говори! Говори, — требовал Враг. — А не то…
Он протянул к лицу Маэглина руку с длинными изогнутыми стальными когтями, более острыми, чем любой кинжал, когда-либо созданный руками эльфов. Один коготь коснулся кожи прямо под правым глазом Маэглина. Половина лица тут же взорвалась новой болью.
В ужасе Маэглин уже готов был покориться, сказать все, все, что угодно, только чтобы Моргот оставил ему глаза, но внезапно понял, что не может сказать ни слова, потому что… потому что у него уже нет языка! Ведь язык вырвали раньше... От этого осознания ужас взметнулся на до сих пор неизведанную высоту. Маэглин закричал, оглушая сам себя, забился, пытаясь уйти от опасности, коготь Моргота впился глубже...
— Хинья, да что с тобой... Проснись! Маэглин! Проснись, Маэглин, сын Аредэли. Проснись, Маэглин, сын Эола. Проснись, я говорю тебе.
Повелительный голос развеял страшное видение. Вернул Маэглина из ангбандской темницы в ярко освещенные покои короля Тургона. К удобной кушетке, приветливому очагу, недопитому кубку… и к Тургону, который аккуратно придерживал его за плечи, должно быть, опасаясь, что иначе Маэглин упадет с кушетки и начнет биться на полу. Но перемена слишком ошеломляющей, чтобы осознать ее, и Маэглин продолжал кричать и вырываться, не в силах остановить себя.
— Ты в безопасности, в безопасности среди друзей, здесь с тобой ничего не случится...
Утешительные слова проникли в сознание Маэглина далеко не сразу. А когда это все же случилось, облегчения они не принесли. Наоборот, внутренности будто смяла та самая рука из сна. Ведь Маэглин не был в безопасности. Никто больше не был в безопасности в Гондолине. А Тургон… после такого его уже не удастся уверить, что все в порядке.
С трудом — ничто в жизни еще не давалось ему настолько тяжело — Маэглин поднял взгляд на дядю. Перед глазами все расплывалось от слез, и только тут Маэглин осознал, что все это время не только кричал и рвался, но еще и рыдал. Никогда в жизни он не позволял кому-то видеть себя настолько слабым и жалким... кроме как в Ангбанде.
Маэглин сморгнул слезы, и мир вокруг обрел четкость. Лицо Тургона тоже. Оно не было ни гневным, ни встревоженным, но выражало предельную сосредоточенность — лицо эльда, перед которым стоит сложная задача, нуждающаяся в немедленном решении. Очевидно, сейчас для Тургона такой задачей был Маэглин.
Теперь, конечно, не отговориться неудачами в мастерской. Сказать, что вспомнил о матери? Что ее смерть вновь увидел во сне? Эта мысль вызвала у Маэглина волну отвращения к самому себе. Она не заслужила, чтобы он прикрывался ее именем и памятью в таком деле. А сколько уже мать в самом деле ему не снилась... даже в кошмарах...
Тургон отпустил Маэглина и присел на край той же кушетки, где полулежал Маэглин, так что они оказались друг напротив друга. Со своего места Тургон продолжал наблюдать за Маэглином, как смотрят на нечто не только озадачивающее, но и могущее оказаться опасным. Тут Маэглин понял, что солгать, пожалуй, больше вовсе не получится.
Может, Тургон не разбирался в предателях и трусах, но тех, чьи сны отравил Ангбанд, он повидал достаточно. Бывших ангбандских пленников у него целая дружина. Действительно целая дружина. Правда, теперь ни в ком из них не было и следа того ужаса, который едва ли не каждую секунду после возвращения чувствовал в себе Маэглин. Но ведь Тургон знал их и раньше, когда они только пришли к нему. Были ли они такими же? Вгоняла ли их в трепет всякая тень? Одиночество? Собственные воспоминания, мысли и сны? Или это только его удел? Не беглеца, но предателя?
А солгать точно невозможно. Как и отвести взгляд. Но он ведь и не хотел лгать... Он собирался сказать правду... Или все-таки нет?
— Маэглин, — Тургон назвал его по имени, и сразу с тоской подумалось, что теперь дядя уже никогда больше не станет звать его "хинья".
С другой стороны, многие эльдар считали, что имя имеет власть над тем, кто его носит, и иногда может даже разрушить наведенные злые чары. Чары... чары Моргота, наверное, покрепче этого будут? Или нет? Впрочем, сейчас – как и всегда в присутствии Тургона — Маэглин взгляда Моргота не чувствовал, словно и не было никаких чар.
— Маэглин, — повторил Тургон. — Что на самом деле произошло, когда ты в последний раз отлучился из города?
Этого следовало ожидать, Тургон не глуп и теперь должен был догадаться. Но Маэглин задохнулся, словно его с размаху окатило ледяной водой. Вопрос, что же сказать, опять забился в его уме как перепуганная мышь.
Тургон, верно, заметив эти метания, продолжал:
— Сейчас скажи мне правду, всю правду. Маэглин.
Имя было произнесено таким тоном, как будто поставили точку в конце письма. И Маэглин странным образом почувствовал себя больше здесь, в покоях Тургона, рядом с Тургоном, а не в каком-то не имеющем очертаний месте, где обитали его суматошные мысли.
— Я, — попробовал заговорить Маэглин. Вышел неприятный скрежет, как будто он не говорил целую ейну. Он попробовал еще: — Я не знаю, смогу ли, — в этот раз получилось, по крайней мере, разборчиво. — Я хотел... — тут Маэглин запнулся. — Хочу... Я с самого начала собирался рассказать… Правда… Правду… Но Моргот, он... что… если... я...
Все это больше не имело смысла. Маэглин почувствовал, что задыхается. Но от ужаса, от унижения или от Морготовых чар, он не знал.
— Маэглин, — снова позвал Тургон.
Это опять помогло. По крайней мере, немного. Маэглин снова четко осознавал, кто он и где он, и мог дышать, и не лепетал ничего заплетающимся языком.
Тургон был теперь страшно бледен. Бледнее, чем Маэглин когда-либо его видел. Кроме, может быть, дня похорон матери Маэглина. Но смотрел он все еще без отвращения или гнева, с прежней сосредоточенностью. Он сидел недалеко от Маэглина и пока не сделал попытки отодвинуться, поэтому легко сумел протянуться и положить руки Маэглину на плечи. Руки были теплыми и не дрожали.
— Можешь, — твердо сказал он и добавил повелительно: — Рассказывай, смотри на меня и рассказывай. Ничего не бойся. Есть только ты и я, больше никого. Просто говори.
Маэглин так и поступил.

Глава пятая


Если бы Маэглин ожидал, что, когда он начнет рассказывать, станет легче и история польется сама собой, его постигло бы жестокое разочарование. Выталкивать из себя слова было как таскать огромные камни, и каждый следующий камень оказывался никак не меньше предыдущего. Впрочем, Маэглин был скорее удивлен, что ему вообще удалось заговорить. А еще что Тургон слушал его, не перебивая и все так же держа руки у него на плечах.
Совсем иначе Маэглин представлял себе это признание... Правда, когда он сказал, что вышел за пределы Окружных гор, прокравшись мимо дозорных, охраняющих Тумладен, сам, по собственной воле, взгляд Тургона полыхнул возмущением, а его правая рука дернулась, отчего и Маэглин тоже дернулся, ожидая, что щеку вот-вот обожжет пощечина. Но Тургон только сухо кивнул и продолжил слушать.
Пока Маэглин рассказывал о так некстати найденной богатой рудной жиле и о своей неосторожности, о том, как орки захватили его врасплох и как затем он решил, что пойдет с ними в Ангбанд, чтобы сбежать по дороге, Тургон оставался на вид абсолютно бесстрастен. Но когда Маэглин заговорил об Ангбанде, во взгляде Тургона все же затеплилось сострадание. Тургон даже слегка сжал плечи Маэглина, будто хотел ободрить... будто это еще могло помочь и изменить то, что уже произошло.
На деле так еще труднее стало рассказывать дальше. Признаваться уже не в нарушении королевской воли и в глупости, но в трусости, предательстве и в низости, столь огромной, что Маэглин прежде и представить в себе не мог такого. Тем более подобного не подозревал в нем Тургон.
Но Маэглину даже в голову не пришло, что теперь, когда он начал, не обязательно открывать абсолютно все. Правда могла быть только полной, иначе ни в чем не будет никакого смысла. Это Маэглин откуда-то знал твердо, как в детстве знал, что в родном лесу есть деревья, которые никогда не сбросят его, как бы высоко он ни забрался, а есть и такие, к которым лучше вовсе не подходить — и это чутье ни разу его не подводило, поэтому сейчас Маэглин рассказывал, не упуская ничего.
Свое пребывание в Ангбанде он описывал бесконечно долго, во всех врезавшихся в память деталях. Как предстал перед Морготом впервые и что затем увидел в ангбандских подземельях: всех этих эльдар, запертых в телах, слишком истерзанных и истощенных для жизни, но не имеющих никакой надежды на освобождение. Об этом Маэглин говорил не потому, что надеялся, будто Тургон, услышав об ужасах Вражьей крепости, простит все, что затем сделал Маэглин, а потому что воспоминаниям было тесно у него в голове, и временами они, казалось, пытались расколоть ее изнутри, так что он не мог упустить шанс — первый и почти наверняка последний в своей жизни — выпустить их наружу.
Тургон слушал, и лицо его каменело, а в глазах все ярче разгорался гнев. Но на этот раз Маэглину не было страшно, потому что гнев не был направлен на него, и прикосновение рук Тургона оставалось утешительным. Только когда Маэглин, рассказывая уже о второй встрече с Морготом, добрался до момента, где Моргот посулил ему за тайну Гондолина любую награду и спросил, какой награды он желает, а Маэглин ответил:
— Идриль. — Только тогда лицо Тургона исказилось судорогой отвращения, которого Маэглин ожидал с самого начала.
Показалось, что сейчас Тургон с силой отшвырнет племянника от себя или уж точно ударит, и Маэглин снова инстинктивно сжался, готовясь к этому. А Тургон только крепче стиснул его плечи. Пожалуй, от такой хватки могли бы остаться следы, если Маэглин проживет достаточно долго, чтобы они проступили, но Тургон едва ли вообще осознавал это, и Маэглин замолчал, выжидая, не последует ли теперь настоящая вспышка гнева, которой он, безусловно, заслуживал, и которая так или иначе была неизбежна.
Сейчас или несколькими мгновениями позже, когда он дойдет до того как… Столкновение с яростью Тургона неминуемо. Но это даже к лучшему, если Тургон убьет Маэглина первым, Моргот уже не сможет заставить его вернуться в Ангбанд, даже если сейчас он видит Маэглина и слышит каждое его слово… Ужас на мгновение сдавил горло Маэглина, как железный ошейник.
— Продолжай, — резко велел Тургон.
На этот раз он не назвал Маэглина по имени, а тот не посмел сказать, что не может.
Собрав остатки сил, Маэглин сделал очередной глоток воздуха и принялся рассказывать дальше. О том, как выдал Морготу Гондолин. Эту часть истории он помнил хуже всего. Конечно, он сказал, где город, наверняка. Но этим дело не кончилось. Он говорил еще... еще много... но что точно? И осталось ли что-нибудь, чего он не рассказал?
— Я сказал ему... наверное, все, что знаю о городе, — заключил Маэглин.
А кто знал больше, чем он? Разве что сам Тургон, да и то... Гондолин открыл Маэглину все свои секреты, точно также как Тургон открыл ему свое сердце. А Маэглин предал это доверие. Предал. Он понял все в тот миг, когда жуткое орочье пойло прояснило его разум, и с тех пор это понимание мучало его, но никогда еще оно не было так остро, как сейчас, когда он сам открывал Тургону свое предательство.
Крохи самообладания, которые Маэглину до сих пор удавалось сохранять благодаря Тургону, покинули его, и он разрыдался и обмяк так, что, если бы Тургон все еще его не держал, упал бы. На этот раз Тургон не пытался его утешать, но и рук не убрал — поддерживал Маэглина, пока слезы не иссякли.
А когда — кажется, спустя очень долгое время — это случилось, Тургон спросил:
— Что же произошло, после того как Моргот получил от тебя все, что хотел?
Маэглина поразило спокойствие голоса Тургона. Он ведь только что признался, что выдал Гондолин Врагу. Тургон не может, не должен быть так спокоен! Как будто он так ничего и не понял. Или как будто...
— Ты знал, да? — обреченно спросил Маэглин. — Знал прежде, чем я начал рассказывать.
Значит, все разговоры, и эта встреча... все было подстроено, чтобы вырвать у Маэглина признание. При этой мысли Маэглин почувствовал себя странно уязвленным, да к тому же совершенно сбитым с толку. Зачем? Чтобы казнить Маэглина, ему вовсе не нужно было…
Тургон после вопроса племянника издал короткий безрадостный смешок, совсем не похожий на его обычный смех. Маэглин отвлекся от своих сумбурных размышлений и поднял взгляд на дядю как раз вовремя, чтобы увидеть, как он отрицательно качает головой.
— Нет, не прежде, чем ты начал рассказывать. Но с тех пор, как ты начал, да, я знал, — Тургон тяжело вздохнул. — Надеялся, что все еще может оказаться не так, но мое орэ кричало и рыдало в унисон твоему рассказу. Сбывается все, что предрек мне Ульмо. Все, чего я так отчаянно старался избежать...
На лице Тургона появилось отсутствующее выражение, хорошо знакомое Маэглину и всем приближенным короля по его все более и более долгим периодам глубокой задумчивости. Он был как будто уже не здесь, и как будто даже забыл о Маэглине, хотя это было едва ли возможно посреди такого разговора.
Тургон потряс головой, словно отгоняя несвоевременные мысли, и повторил свой вопрос:
— Так что случилось потом?
И Маэглин покорно продолжил рассказывать: о своем исцелении — мучительнейшем из исцелений, об ужасе, когда он с полной ясностью осознал, что натворил. О новых планах обмануть Моргота. И о том, как легко Моргот разгадал эти планы. Об угрозах Моргота и о его чарах. И о том, как Маэглин... о том, как Маэглин...
— ... назвал Моргота Повелителем.
Маэглин разрыдался бы снова, если бы мог, но у него больше не осталось слез, поэтому из его груди вырвалось лишь раздирающее горло сухое рыдание. Он был уверен, что уж такого признания Тургон не стерпит, и, может быть, немедля убьет его своими руками, как должно убивать Морготовых тварей.
Но Тургон спросил, неожиданно деятельным тоном:
— Он заставил тебя принести клятву Тьмой?
После того, как история Берена и Лютиэн, которая также была историей гибели Финрода Фелагунда и его вернейших соратников, разошлась по Белерианду, свободные народы эльдар узнали, что Моргот требовал от своих слуг особых, кощунственных по отношению ко всему, сотворенному Эру и валар, клятв верности. Моргот и клятвы верности — это не укладывалось в голове. Так что Маэглин — хотя тоже успел услышать эту историю в то время, когда войско Тургона выходило из Гондолина на битву, позже названную Битвой Бессчетных Слез, — не особенно верил в их существование.
Мало ли, о чем поют в песнях. Особенно в песнях про людей. А Берен, сын Барахира, хоть Маэглин его и не встречал, определенно не просто был человеком, но и воплощал в себе все худшее, что свойственно этим странным и бессмысленным творениям Эру. Так что клятвы Морготовых приспешников, скорее всего не существующие, не занимали мыслей Маэглина. До плена. После он вспомнил о них только один раз, когда ему показалось, что лембас имеет вкус пепла. Но тогда он готов был цепляться за любое абсурдное утешение, чтобы только не сойти с ума от ужаса.
А теперь, когда о клятве Тьмой заговорил Тургон, ее существование вдруг стало гораздо больше похоже на правду, и в душе Маэглина птицей взметнулась отчаянная надежда. Неужели... неужели все-таки Моргот не стал на самом деле его повелителем? Не имеет над ним власти? Не может заставить его возвратиться? Не...
— Маэглин, — в очередной раз окликнул его Тургон, явно ожидая все же услышать ответ на своей вопрос.
— Нет, — почти прокричал Маэглин. — Я не давал там никаких клятв. Ты — единственный владыка, которому я когда-либо клялся в верности.
И которого предал. Радость в душе Маэглина угасла так же быстро, как появилась. Он сказал Морготу, где Гондолин, и этого уже ничто не изменит. И взгляд Моргота! Он почти все время чувствовал на себе взгляд Моргота. Этого ощущения ни с чем не перепутаешь, если хоть раз испытал его на себе.
Но все-таки он не давал клятвы Морготу. В этом Маэглин был полностью уверен. События своей третьей встречи с Врагом он прокручивал в голове множество раз: после того, как слепой животный ужас исторг из него тот страшный ответ: "Да, Повелитель", Маэглин не смог даже подняться на ноги. Орки выволокли его из тронного зала Моргота словно мешок и передали тому самому майя, который, обратившись в летучую мышь, вернул его снова на место, где несколькими днями раньше захватила в плен орочья банда.
За время полета Маэглин немного пришел в себя и после уже, по крайней мере, мог стоять сам и идти. Даже думать и действовать. Он вспомнил приказ Морготова прислужника — сжечь восстановленную темным колдовством одежду. И выполнил его: в самом деле спалил все в своей дальней мастерской, прежде чем вернуться в город.
А никаких клятв не было. Точно не было.
Сам Маэглин слышал в своем голосе настойчивость, которая говорила скорее о неуверенности, о желании услышать от Тургона подтверждение, что так все и было... вернее, не было. Что клятв, которых не помнил, Маэглин не давал. Возвращаться снова к мучительной неопределенности не хотелось смертельно. Пусть Тургон скажет, что Маэглин не стал рабом Моргота, и тогда Маэглин с радостью примет любую кару, любую смерть...
Тургон убрал руки с плеч Маэглина и впервые с начала разговора отвел взгляд. Это вызвало такую волну чувства потери и одиночества, что Маэглин всхлипнул вслух. Тургон, ничем не показывая, что услышал это, принялся растирать свои запястья, словно они болели.
— Что ты чувствуешь теперь? — спросил он у Маэглина.
Этот вопрос поставил Маэглина в тупик. Что он чувствует теперь? Ужас... вину... стыд... Что из этого имеет значение? Что желает услышать от него Тургон?
— Я знаю, что не заслуживаю ни прощения, ни милосердия, — наконец решился сказать он вслух.
Тургон поморщился, будто с досадой.
— Я имею в виду, желание побежать и вернуться в Ангбанд? Убить меня? А потом вернуться в Ангбанд? Поджечь город? Отравить колодец? После этого вернуться в Ангбанд?
Тургон, деловито перечисляющий ужасные деяния, о которых нормальному эльфу и помыслить отвратительно, потряс Маэглина так, что он попытался — правда, неудачно — вскочить с кушетки и завопил в голос:
— Нет, что ты! Конечно, нет!
Значит, вот чего Тургон — теперь — ожидает от Маэглина? Наверное, это было даже справедливо, но отчего-то очень, очень больно. Скорее бы все это закончилось. Да Маэглин с радостью сам шагнет с уступа Карагдура! Если он не раб Моргота...
— Это хорошо, — одобрил Тургон, продолжая растирать себе запястья.
Слова и действия Тургона не имели ни малейшего смысла! На миг Маэглин испугался, что никакого признания на самом деле не было, и он в очередной раз все вообразил, а скоро очнется у себя в спальне — и Тургон по-прежнему не будет знать, что Морготу уже известно, где Гондолин... Но нет. Ничего подобного он не воображал прежде, да и просто никогда не сумел бы придумать.
Тургон должен был быть разгневан. Должен б...
— Мне рассказывали об эльфах, дух которых Морготу действительно удалось сломить, а разум захватить, — продолжал Тургон. — Они выдавали себя за беглецов, а дождавшись момента, когда за ними переставали пристально следить, делали страшные вещи и пытались бежать обратно в Ангбанд, твердя, что истинный властелин мира призывает их.
Маэглин замер, даже мысль оборвалась на полуслове. Он весь превратился в слух. Кто и когда успел побеседовать с Тургоном об ангбандских пленниках? Маэглин при этом разговоре определенно не присутствовал.
— В Неврасте, пока я там жил, подобного ни разу не случалось. Да, говорят, и вообще не происходило до Дагор Браголлах, когда Моргот заполучил в свое распоряжение слишком многих эльфов, сломленных и отчаявшихся после страшного поражения. Мне сказали, нет не только никакого способа исцелить их, но и никакой надежды отличить от действительно совершивших побег, поэтому уже много лет беглецов нигде не принимают. Чтобы не впустить случайно марионеток Моргота, готовых выполнять его приказы.
Тургон встал и отошел к окну, словно пробовал разглядеть что-то в темном ночном небе.
Маэглин тоже взглянул в окно, но хотя его зрение всегда было острым, ничего не увидел.
— Мне Моргот не давал никаких приказов, — сказал он, наконец. — Только... — он помедлил, подбирая слово. — Предостерег от того, чтобы выдавать его планы тебе или еще кому-нибудь.
Внезапно ему захотелось рассмеяться — по-настоящему, впервые с тех пор, как он угодил в плен к оркам — настолько мало "предостерег" подходило речам Моргота, так долго — Маэглину казалось, целую вечность мира — наполнявшим душу Маэглина ужасом: "Я буду наблюдать за тобой. Каждое мгновение. Куда бы ты ни пошел, что бы ни сделал — я увижу это. Что бы ты ни сказал — я услышу это. Если ты попробуешь помешать мне или проболтаться — ты снова окажешься здесь, быстрее, чем можешь представить, и участь твоя будет страшнее, чем все, что ты недавно видел, взятое вместе. А если ты попытаешься умереть без моего на то позволения, я и это расценю, как попытку помешать. Сам ко мне прибежишь, а не сможешь бежать — приползешь, умолять станешь сделать с тобой все, что я пожелаю".
И вот Маэглин пришел к Тургону, рассказал ему все, и даже самые эти угрозы повторил в точности. Но ничего из обещанного Морготом не сбылось. Означало ли это, что его слова Врага — даже эти его слова — с самого начала были всего лишь ложью? А Маэглин просто очередным поверившим ему глупцом? Или Моргот все-таки уже знает, что он открыл Тургону правду, и готовится жестоко отомстить? А его взгляда Маэглин не чувствует на себе только из-за присутствия Тургона? Так ведь и раньше уже бывало. Как будто присутствие Тургона могло напугать самого Моргота, заставить его держаться подальше...
Маэглин и не заметил, что высказывает эти предположения вслух, пока Тургон не повернулся к нему и не сказал с горькой усмешкой:
— Если бы я мог напугать Моргота, смерти моего отца и братьев, и еще многих из нашего народа не остались бы неотомщенными. Как и мучения тех несчастных, которых ты видел в его подземельях. Нет, увы, я не сильнее Моргота, — Тургон покачал головой, словно пытаясь так придать своим словам еще больше веса. — В чем бы ни крылась разгадка, она уж точно не в этом.
Тургон бросил еще один взгляд в ночное небо. Там по-прежнему не было видно ничего, кроме нескольких самых отважных звезд.
— Подожди меня здесь, — вдруг велел Тургон Маэглину. — Я вернусь быстро, а ты постарайся никуда не уходить, даже если вдруг почувствуешь, что это абсолютно необходимо.
После этих слов он шагнул к двери. А Маэглин сразу же почувствовал, как на него накатывает волна животного ужаса — что бы ни говорил Тургон, его присутствие все равно было успокоительно, и меньше всего на свете Маэглин сейчас хотел остаться один, даже на несколько мгновений.
Ему пришлось до хруста сжать зубы, чтобы помешать себе закричать, умоляя Тургона остаться. Это было бы особенно унизительно и бесполезно, когда Тургон почти наверняка пошел кликнуть стражу, чтобы выдворить Маэглина из своих покоев в какую-нибудь башню повыше.

Продолжение следует...