Заклятие безмерного ужаса, фанфик, джен, драма, агнст, даркфик, в процессе

[vinyawende]

АПД: Добавлена одиннадцатая глава

С мая месяца зрела у меня идея АУ, в котором Маэглин признается Тургону, что выдал Морготу Гондолин. Был написан один маленький фрагмент, а дальше фик ждал своего часа... ну, или того часа, когда я наконец допишу тот фик, который сейчас в работе. Но на этих выходных я открыла файлик просто посмотреть... и написала примерно половину всего сюжета.
После чего внезапно выяснилось, что нет, на нужной АУ-развилке этот фик не поворачивает, все будет по канону. Концентрированный отборный мрачняк.

Но текст мне закончить все-таки хочется, раз уж он так бодро начался. Чтобы простимулировать процесс, начну выкладывать кусочками.

Название: Заклятие безмерного ужаса
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: Маэглин, Моргот, слуги Моргота, Тургон, Идриль, Туор, Эарендиль, упоминается Финголфин
Рейтинг: R (16+)
Жанр: драма, агнст, даркфик
Размер: миди, 14230 слов
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: История Маэглина, от вылазки из долины Тумладен, во время которой его захватили орки, до падения Гондолина.
Примечание: по одной из версий, Моргот, прежде чем отпустить Маэглина, навел на него заклятие безмерного ужаса, отсюда название фика, но что это было за заклятие и было ли оно вообще, вопрос сложный.
Предупреждение: Насилие, пытки второстепенных персонажей

Глава первая

От природы он был на редкость бесстрашен и потому всегда презирал страх. А вместе со страхом презирал и всех, кто его испытывает. Хотя мать и особенно дядя раз за разом твердили ему, что такое суждение не верно.
— Пойми, всякий когда-то сталкивается со страхом, даже, быть может, оказывается на время в его власти. Это само по себе не дурно. Имеет значение только, как кто-то борется с этим чувством, как обуздывает его, чтобы делать, что должно и правильно.
Маэглин послушно кивал, не желая входить в долгие споры и сердить собеседников. Но оставался при своем мнении. Страх — слабость. Любая слабость унизительна и позорна. Но страх — самая позорная из всех.
Маэглин жил, не зная страха, и потому был, конечно, достоин чести большей, чем другие. Окружающие и сами это чувствовали, признавали его верховенство над собой, и он быстро стал вторым эльда в Гондолине. Первым после короля Тургона.
Признаться, в то время — до битвы, которую после назвали Нирнаэт Арноэдиат — Маэглин молча, почти тайком даже от себя самого, и к дяде подходил с привычной меркой.
Порой, глядя на Тургона, Маэглин думал: "А он бесстрашнее меня? Сильнее ли его дух, чем мой? Если нет, почему я должен во всем покоряться его воле?" Потом была Нирнаэт.
Маэглин и там смог, не дрогнув, посмотреть в лицо всем ужасам и уцелеть. В то время как другие лишались мужества, а затем и жизни или рассудка. Очень многие лишились свободы.
Но, увидев Тургона в бою, Маэглин получил ответ на все свои вопросы: сила и воля, отвага и гнев короля были так велики, что подобно волнам расходились от него, заливая и соратников, и врагов, придавая сил первым и заставляя пятиться в страхе вторых.
Так что после этой битвы Маэглин успокоился. Признал наедине с собой, что дошел до предела, что будет вечно вторым.
В конце концов, быть вторым после поистине великого и всеми любимого владыки не так уж плохо. Тем более, что и сам владыка любил Маэглина, высоко ценил его дарования и едва ли мог догадаться, почему вдруг племянник сделался еще более, чем прежде почтителен.
Но покой Маэглина не продлился долго. В город явился человек по имени Туор и все разрушил. То, как быстро приняли его жители города, было смешно и нелепо. То, как полюбил и приблизил его Тургон, отвратительно. Но то, что жалкий, никчемный человек стал избранником Идриль! Просто нестерпимо! Недопустимо! Немыслимо!
И все же очень скоро в Гондолине не осталось никого, кто хоть отчасти разделял бы чувства Маэглина. А с тех пор как родился Эарендиль — полукровка, плод противоестественного союза —все и вовсе ума лишились. Только и разговоров, какой чудный ребенок, как он умен, как весел, как отважен, как быстро он растет... Какая прекрасная пара его родители! Маэглину приходилось постоянно, день за днем, час за часом, каждое мгновение скрывать свои чувства.
Дивный белый город стал Маэглину тесен. Долина Тумладен мала. Кольцо гор как будто смыкалось на его собственной шее.
И вот Маэглин стал покидать Эхориат. В одиночестве. Тайком от Тургона и других жителей города. Оправдывая это для себя поисками редких руд. Ведь не все же, нужное Гондолину, можно найти на внутренних отрогах Окружных гор? Правда? Разумеется, правда. Хотя прежде Маэглин вполне справлялся.
Но теперь эти его отлучки стали долгожданным облегчением. Любимым развлечением. Тайной, которая поднимала его еще выше над прочими.
Не хотелось даже представлять, что сказал бы Тургон, доведись ему узнать об этом. Но он, конечно, никогда не узнал бы. Он мог быть бесстрашнее и сильнее, но не хитроумнее Маэглина. вот уж точно.
Тургон был обманут, как последний дурак. И он это заслужил. Они все это заслужили. И Тургон. И Идриль. И горожане.
Месть. Именно она была самым прекрасным и драгоценным в тех запретных прогулках. Но руду Маэглин тоже искал, просто так, по привычке. А однажды увлекся, забыл об осторожности... и дал окружить себя крупной шайке орков.
Маэглин не успел взяться за оружие. Не успел даже понять, что происходит. Как его уже схватили и связали. В считанные мгновения Маэглин оказался в полной их власти. Впервые в жизни лишенный возможности бежать или драться и без надежды на помощь.
Орки, схватившие Маэглина, были оборваны и грязны даже для орков, и, видимо, не так давно кем-то крепко побиты. А еще они были очень голодны. Не обращая внимания на то, что Маэглин их слышит, они обсуждали, какая удача встретить одинокого эльфа в этих диких и пустынных местах. Можно съесть его сразу же.
Съесть!
Маэглин понимал не все, что говорили орки, но это прекрасно понял.
И вот тогда страх впервые пришел к нему. Дикий. Парализующий волю. Ничего толком не соображая, Маэглин отчаянно крикнул:
— Стойте! Не ешьте меня!
Еще произнося это, он сам успел поразиться, как нелепы его слова, как высоко и пронзительно вдруг зазвучал голос.
Орки в ответ разразились дружным гоготом и бранью, одновременно осыпая Маэглина ударами.
Когда они утомились этим занятием и он снова смог говорить, Маэглин первым делом сказал:
— Я знаю, где Гондолин.
Про себя молясь, чтобы они знали хотя бы, что такое Гондолин и почему это важно.
Они знали. Моргот, должно быть, действительно помешался на идее отыскать сокрытый город, раз название было известно даже этим.
— Скажи, — потребовали они.
— Отведите меня к вашему господину, — потребовал в ответ Маэглин. — Ему скажу.
— Не скажешь сейчас — мы тебя убьем, — загалдели орки.
Но Маэглин уже понял, что немедленно есть его они вряд ли станут, и это вернуло ему часть самообладания.
— Убьете меня — не узнаете ничего, — возразил он. — Ведите меня к своему господину.
О том, что следует предпринять, орки толковали долго. В ходе этого, так сказать, совета случилась одна большая общая свалка, а потом еще орк с самым злобным, но умным взглядом — видимо, вожак, — зарубил несколько других орков. Оставшиеся в живых твари смотрели на трупы своих сородичей с плотоядным интересом.
Маэглин наблюдал за всем этим, стараясь казаться спокойным и одновременно пытаясь освободиться от веревок и незаметно сбежать. Но если первое ему еще как-то удавалось, хотя оркам было, в общем-то, наплевать, то второе — совсем никак, сколько он ни старался...
Между тем орки наконец приняли решение: вести Маэглина в Могучую крепость к Могучему Господину, то есть в Ангбанд к Морготу.
Маэглин такому решению обрадовался. Во-первых, его смерть откладывалась по меньшей мере на несколько дней, во-вторых, в дороге ему развяжут хотя бы ноги, так что проще будет бежать. Ну, а если он все же попадет в Ангбанд, это все-таки лучше, чем стать частью орочьей похлебки.
Последняя мысль была, конечно, не всерьез. До такого Маэглин доводить не собирался. Он сбежит задолго до того, как покажутся ворота Ангбанда. В конце концов, насколько сложно может быть обмануть кучку тупых орков?


***

Глава вторая

Сколько-то дней спустя — Маэглин не мог сказать сколько, потому что потерял счет времени — он подходил к воротам Ангбанда в окружении все тех же орков. Избитый теперь куда сильнее, чем в день пленения, ослабевший от голода и жажды, задыхающийся от пепла, опутанный множеством веревок так, что единственное, что он еще мог делать, — это переставлять ноги, да и то не слишком хорошо.
Впрочем, Маэглин старался не падать, потому что падение всегда влекло за собой новую порцию побоев. А потом его поднимали и снова заставляли идти.
Эти твари прекрасно знали, как не дать пленнику ускользнуть.
Когда ворота Ангбанда уже были различимы впереди так ясно, что, казалось, один их вид давит неподъемным грузом, делая каждый шаг еще тяжелее, Маэглин предпринял последнюю отчаянную и совсем уж непродуманную попытку бежать. И его снова избили. Да так, что он окончательно обмяк на своих веревках, и в ворота его втащили едва ли не волоком.
Тяжелые створы за его спиной живо захлопнули, и Маэглин оказался в Ангбанде. Орков, которые его привели, тут же окружили другие орки, все загалдели. Маэглину было слишком плохо, даже чтобы осматриваться, не говоря уже о том, чтобы разбирать свары на орочьем наречии. Но одно слово повторялось часто:
— Гындыл, гындыл...
Под это присловье Маэглина затащили с открытого воздуха под землю и поволокли по длинным и запутанным коридорам. Маэглин уже привычно кое-как передвигал ноги, не думая, куда и зачем его ведут.
Наконец, он оказался на пороге особенно большой пещеры, в противоположном от входа конце которой сидел... Моргот. Маэглин никогда раньше его не видел, но едва ли можно было спутать с кем-то этого огромного... урода, иначе не скажешь. К тому же на башку себе он напялил не менее уродливый железный обруч, в которым чистым, но будто бы приглушенным светом сияли два крупных камня, а между ними зияла дыра от потерянного третьего. Ниже короны, на лице, располосованном на вид свежими следами когтей, по-волколачьи зло горели глаза... Впрочем, нет. Волколакам по части злости до этого было далеко. Под взглядом Моргота Маэглин почувствовал себя так, будто вся его кожа горит, а кости леденеют.
И это при том, что их разделяла огромная пещера!
А тем временем орки, недовольные, что Маэглин остановился, потянули его за веревки, заставляя двигаться дальше. С трудом он удержался на ногах. Нельзя падать! Больше нельзя падать. Только не здесь. Не перед этим.
Теперь каждый шаг стоил просто неимоверных усилий. Но Маэглин заставлял себя идти, чтобы только орки сейчас не потащили его уже и впрямь волоком. Нет. Он не упадет. Никогда не упадет ниц перед Морготом.
Маэглину снова было страшно. Как тогда, когда орки хотели сожрать его... нет, даже страшнее. Но теперь он ожидал страха и уже знал его, а потому не поддался так безоговорочно. Старался сохранить остатки достоинства. И, когда, у самого трона Моргота, орки снова потянули его за веревки, вынуждая встать на колени, он воспротивился.
Конечно, это не помогло, и его все-таки заставили принять униженную позу, но, по крайней мере, никто не мог бы сказать, что Маэглин поклонился Врагу добровольно. Взгляд Моргота теперь жег и леденил просто нестерпимо. Если бы Маэглин мог, он бы уже с воем катался по полу, но этому мешали веревки и — больше них — гордость. Так что Маэглин оставался на месте, прямо у ног Врага и вынужден был запрокинуть голову, чтобы видеть его лицо, но отвернуться, не смотреть было просто невозможно.
— Могучий Властелин! — заискивающе обратился к Морготу вожак орков.
Но Моргот заставил его замолчать взмахом руки и алчно уставился на Маэглина:
— Где Гондолин? Говори! — потребовал он.
Маэглина обдало новой волной ужаса.
Гондолин! Он же обещал сказать, где Гондолин, когда его приведут к Морготу! И вот его привели. Но это... существо не должно знать. Нет! Ни в коем случае.
— я не знаю, — ответил Маэглин.
Шепот получился едва различимым.
— Что? — громыхнул Моргот, едва не вскакивая на ноги.
— Я не знаю, — повторил Маэглин громче, отчего пересохшее горло тут же нещадно задрало, но Маэглин заставил себя продолжать: — Я ничего не знаю! Я просто не хотел, чтобы меня съели орки...
Это было правдой. Может, за эту правду его сейчас же убьют, и все закончится. Хоть бы так и случилось!
Желание Маэглина чуть не исполнилось: приведшие его орки, рыча от ужаса и злобы, хотели было броситься на него.
Но тут прогремел новый крик Моргота:
— Стоять, недоумки!
Замерли не только орки, но и все прочие существа, кто был в пещере — в тронном зале Ангбанда — и кого Маэглин не мог разглядеть, потому что его внимание полностью приковывал к себе Моргот, но чье присутствие ощущалось шумом и смрадом.
Теперь шума не стало, похоже, никто не смел ни шелохнуться, ни вздохнуть. Зато вонь как будто сделалась даже сильнее.
— Он лжет! Лжет!!! — продолжал надрываться Моргот.
Еще немного, и своды пещеры могли бы рухнуть. Но пока, увы, надежно держались.
— На рожу его смотрите!
После этой команды все Морготовы прислужники прилежно, но тупо уставились на Маэглина. И на этот раз Маэглин вполне разделял их непонимание. Своего лица ему, разумеется, видно не было, но он знал, что все оно сплошь покрыто синяками разной свежести и его сейчас, наверное, мать родная не узнала бы. А здесь кому его было узнавать?
Но Моргот и не узнал его. Он узнал в нем другого.
— Ясно же, это отродье Финголфина! — проорал Моргот.
При слове "Финголфина" от него откатилась такая волна ненависти, что у Маэглина потемнело в глазах и зазвенело в ушах, как будто ему отвесили разом две крепчайшие затрещины. И, судя по визгу орков и волколаков, досталось не ему одному, а всем без исключения.
Маэглин почувствовал, как что-то внутри оборвалось. О его сходстве с дедом, отцом его матери, говорили наперебой все, кто хотя бы раз видел Финголфина. И сходством этим Маэглин втайне гордился, потому что, хоть ему увидеть Финголфина не довелось, он знал, что тот был больше, чем просто эльф. Больше, чем любой другой эльф.
А теперь это сходство все погубило. Быстрого избавления не будет.
— Он знает, где Гондолин, — заявил Моргот, вдруг успокаиваясь. — Знает. Просто передумал говорить. Ничего, передумает снова.
И он в который уже раз вперился взглядом прямо в Маэглина.
Кто-то быстрым шагам выступил из толпы Морготовых прихвостней и встал рядом с Маэглином. На Маэглина накатило облако удушающего зловония, потом послышался голос, который мог бы быть даже приятным, если бы не нагонял жути:
— Дозволь, я займусь им, Могучий!
"Могучий", не "Могучий Господин", как звали Моргота орки, отметил про себя Маэглин. Наверное, говоривший был падшим духом на службе Врага. Одним из его палачей. Палачей! При мысли об этом нутро Маэглина в который уже раз опалило ужасом. О мучениях, которым в Ангбанде подвергали пленников ходили разные ужасные истории.
Но сейчас Маэглину на ум пришли не они, а слова, как-то оброненные Рогом, тем из лордов Гондолина, кто точно знал об Ангбанде не понаслышке:
— Правда ли это? Нет, правда куда страшнее.
Это явно не обнадеживало. Но тот же Рог говорил, что главное никогда, ни при каких обстоятельствах ни на миг не опускать барьер аванирэ, тогда палачи будут властны только над телом, но не над духом.
"Не опускать барьер аванирэ. Не опускать барьер аванирэ. Не опускать барьер..." — про себя повторял Маэглин, опасаясь, что, если Моргот так и продолжит на него смотреть, он скоро забудет об этом... и об всем на свете. С другой стороны, может, тогда он забудет, где Гондолин, и Моргот уже не сможет ничего узнать. Впрочем, едва ли ему так повезет.
— Пока просто покажи ему, как у нас здесь все устроено, — наконец ответил Моргот своему слуге.
И одновременно жутко усмехнулся в лицо Маэглину.

***

Третья глава

И Маэглину показали все. Или, во всяком случае, многое.
Показали обтянутые кожей скелеты эльфов, которые были прикованы к стенам короткими цепями, крепившимися к толстым и тугим железным ошейникам... Они, конечно, не могли быть живыми, точно не могли, но, когда прислужник Моргота, который теперь водил Маэглина по недрам Ангбанда, намотав концы всех связывавших его веревок себе на одну руку... так вот, когда эта тварь пинала скелеты, они стонали. Хотя не делали даже самой слабой попытки пошевелиться.
Показали тех, у кого не осталось глаз, рук или ног... и тех, у кого не осталось уже ничего из этого, но и они стонали, если их пнуть.
А еще был один, у которого все части тела остались на месте... но не было ни куска кожи. Ни одного куска! И он тоже все еще был жив.
Маэглин знал, что провел слишком много времени без пищи и воды, чтобы его могло тошнить, но глупое тело упорно сотрясалось в спазмах, пытаясь исторгнуть из себя хоть что-нибудь. Если бы можно было выблевать собственные внутренности, Маэглин, несомненно, сделал бы это.
Его конвоир — или провожатый, как тот сам себя назвал в начале их "осмотра" — так любивший всех пинать, Маэглина тем не менее не пнул ни разу, неизменно терпеливо дожидаясь, пока тот сам выпрямится, чтобы отвести его навстречу новому невообразимому ужасу.
Маэглин не размышлял над этим — мыслить он больше вообще не мог. И когда его вернули обратно в тронный зал, ему даже не стало хуже под взглядом Моргота — ему уже не могло стать хуже. И когда прислужник Моргота дернул веревки, чтобы Маэглин встал на колени, тот так и сделал, словно выдрессированная скотина, даже не вспомнив, что нужно сопротивляться.
Но Маэглин все еще помнил, что нельзя опускать барьер аванирэ.
Хотя ответ на вопрос, зачем этот барьер нужен, уже стал отчаянно смутным. Но он точно нужен, и Маэглин будет его держать. Всегда будет его держать.
— Ну вот, — тем временем произнес Моргот, и голос его прозвучал неожиданно вкрадчиво, даже, пожалуй, сочувственно, если бы можно было допустить, что чудовище, по чьему приказу с пленными сотворили такое, способно на сочувствие. — Теперь ты видел, что в моем царстве случается с теми, кто не хочет в чем-нибудь идти на встречу моим желаниям. Это случится и с тобой, если ты продолжишь притворяться, будто не знаешь, где Гондолин.
Моргот вздохнул, давая понять, что эта возможность его не радует, хотя Маэглин, опять глядевший на него неотрывно не в силах отвернуться, почему-то на этих словах видел в чертах Моргота предвкушение.
Но говорил Моргот иное:
— Зачем обрекать себя на нескончаемые бессмысленные муки? Ты можешь уйти отсюда живым, здоровым и даже свободным. Если ответишь на мой вопрос. Можешь даже получить награду. Любую награду. Скажи, чего ты желаешь больше всего на свете? Скажи, незачем таиться...
После увиденных ужасов, голос убаюкивал, если не самого Маэглина, то остатки его разума точно. И он уже не помнил, что все, что говорит Моргот, — ложь. И сам не понял, как выдохнул:
— Идриль.
Больше всего на свете Маэглин желал ее. При одном упоминании о ней нутро обдало влажным жаром, приятным, в отличие ото всего, что он чувствовал.
Моргот не спросил, кто такая Идриль. Позже, в другом месте, Маэглин понял почему: Идриль родилась еще в Валиноре, когда Моргот шнырял среди нолдор, вмешиваясь в их дела, так что ее имя было ему известно.
Моргот только понимающе кивнул и сказал:
— Хорошо, Идриль будет твоей, даю слово. Только скажи мне, где Гондолин.
Гондолин. Где Гондолин... Маэглин все еще знал это. Он мог бы сказать, да... Но...
— Даже Гондолин может быть твоим! — продолжал тем временем Моргот словно в порыве щедрости. — Забирай его, если хочешь, правь им, как пожелаешь. Я только хочу знать, где Гондолин. Он не нужен мне навсегда.
Что-то во всем этом было неправильно. Совершенно неправильно. Но...
— Подумай сам, — уговаривал Моргот. — Идриль и Гондолин, жизнь и свобода. Или муки, вечные муки, без надежды на избавление. Подумай сам. Подумай.
Чем больше Моргот твердил свое "подумай", тем меньше Маэглин был способен на это.
Моргот перестал говорить, и на некоторое время воцарилось молчание.
Потом Маэглин тысячу... нет, тысячи раз мысленно возвращался к этому моменту, задаваясь вопросом, зачем Морготу нужны были посулы, пусть даже насквозь лживые? Зачем уговаривать, если уже решил запугать? Неужели Моргот все-таки не был уверен, что сможет в конце концов сломать его? "Отродье Финголфина"? Не потому ли самого Маэглина тогда не тронули — тумаки от орков, полученные еще по дороге, не в счет — что боялись вызвать в нем сопротивление, которого не смогут преодолеть?
Если так, выходит, Моргот с приспешниками верили в Маэглина и его наследие больше, чем сам Маэглин. Намного больше.
Маэглин же чувствовал себя пустым и слабым.
Когда Моргот снова заговорил и спросил:
— Ты скажешь мне, где Гондолин?
Маэглин ответил:
— Да.

***

Глава четвертая

Восемь орков держали Маэглина, пока воплощенный падший дух, тот самый, что прежде показывал пленников, вливал ему в глотку "чудодейственный эликсир". От этого пойла его тело и внутри, и снаружи словно бы плавилось и кипело, Маэглин орал и вырывался, не помня себя, но его заставили выпить бутыль до последний капли.
А когда он очнулся, у него болело все, от кишок до кончиков ресниц, но в зеркале, которое протянул ему тот же дух, отразился бодрый и здоровый эльф, ни следа побоев или истощения. Будто и не было этого всего. Будто он не в Ангбанде, а дома... в Гондолине.
Гондолин. Гондолин! О нет, Гондолин! Он же... что же...
Разум мерзкое питье тоже прояснило. Даже слишком. Но нельзя этого показать. Надо выбраться отсюда, во что бы то ни стало выбраться отсюда.
По лицу Маэглина прочесть обуревавших его чувств было невозможно — слишком оно кривилось от так и лезшей в нос вони. Обоняние тоже заработало в полную силу, может, и острее, чем должно было.
— Сейчас подлатаю и твое тряпье, — объявил прислужник Моргота.
Маэглина обдало жаром, будто ткнули факелом в лицо. Он чуть не выронил зеркало, но все же не выронил и теперь мог видеть там не только здорового, но и прилично одетого себя.
— Дольше дня не продержится, — предупредил тем временем падший айну, тяжело переводя дух, видно, колдовство далось ему с трудом. — Как только сможешь, переоденься, а это все сожги. Понял меня?
Вопрос был задан таким тоном, что сомневаться не приходилось: если Маэглин сейчас же не ответит утвердительно, прислужник Моргота с удовольствием его пнет, и не раз, даже рискуя испортить всю работу.
— Понял, — отозвался Маэглин.
Выбраться отсюда. Лишь бы выбраться, а потом...
— Прежде чем я верну тебя туда, откуда орки взяли, с тобой желает еще поговорить наш Повелитель, — заявил его злобный собеседник, наконец справившись с дыханием.
Впрочем, злобности это не убавило.
Маэглина тут же снова затошнило, почти как во время памятного "осмотра" Ангбанда. Но от предстоящей новой встречи с Морготом или от того, что этот вонючий — в прямом смысле слова — майя назвал Моргота их общим повелителем, Маэглин не мог бы точно сказать.
Однако никакого выбора у него не было. И майя, и орки выглядели более чем готовыми заставить его идти, куда велено, если он сам не пойдет. Так что Маэглин с усилием подавил рвотный позыв и пошел. Обратно в тронный зал Моргота.
— Никаких следов, — удовлетворенно заметил Моргот, оглядев его, — под этим взглядом у Маэглина кожа снова будто горела, а кости превращались в лед — и тут же насмешливо добавил: — Но ты, я надеюсь, не думаешь, что, выйдя отсюда, сможешь забыть о нашем соглашении и первым же делом предупредить своих жалких сородичей о моих планах?
Именно так Маэглин и собирался поступить. Наверное. Нет, наверняка. Он, правда, еще не сформулировал этого так определенно, даже про себя.
— Нет! — громыхнул Моргот, словно услышав его мысли, хотя барьер аванирэ Маэглин не опускал ни на мгновение, как учил Рог. — Мы теперь союзники навечно. И предать меня не получится. Я буду наблюдать за тобой, — продолжал Моргот не так громко, но еще более жутко. — Каждое мгновение. Куда бы ты ни пошел, что бы ни сделал — я увижу это. Что бы ты ни сказал — я услышу это. Если ты попробуешь помешать мне или проболтаться — ты снова окажешься здесь, быстрее, чем можешь представить, и участь твоя будет страшнее, чем все, что ты недавно видел, взятое вместе. А если ты попытаешься умереть без моего на то позволения, я и это расценю, как попытку помешать. Сам ко мне прибежишь, а не сможешь бежать — приползешь, умолять станешь сделать с тобой все, что я пожелаю. Ты понял меня?
— Понял, — отозвался Маэглин так же исправно, как перед этим отвечал другому айну.
Выбраться отсюда. Только выбраться.
— Ты понял меня? — снова спросил Моргот, и сила, жестокая беспощадная сила, в его голосе была настолько осязаема, что прямо вынуждала распластаться по полу.
Однако облегчения это не принесло. Маэглин понимал, что хочет услышать Моргот. Но не мог, просто не мог сказать такого...
И пока эти мысли носились у него в голове, губы его уже торопливо выговаривали:
— Да, Повелитель.

***

Глава пятая

Гигантская летучая мышь несла Маэглина в своих железных когтях очень осторожно. Никаких следов. Нет и не появится. И на то, что тварь уронит его с высоты на камни, можно было даже не надеяться. Конечно же. Его очень аккуратно поставили на ноги. Действительно в том самом месте, где он несколько... дней? недель? эпох?.. назад повстречался с орками.
Теперь вокруг было пусто, не считая тяжело, но быстро удаляющийся летучей мыши в небе. Маэглин остался совершенно один.
Но даже и в одиночестве, он чувствовал - затылком, спиной, позвоночником, будто превратившимся в каменный столб, - чувствовал на себе взгляд Моргота. Тот самый взгляд, под которым Маэглин каждую секунду сгорал заживо и замерзал до смерти одновременно.
Моргот и вправду продолжал следить за ним. А значит, если только Маэглин не хотел вернуться в Ангбанд на вечное мученье, он должен был незаметно войти в долину, возвратиться в Гондолин и притвориться, что с ним ничего не произошло.
Незаметно войти в долину... Маэглин делал это много раз после своих тайных вылазок. И раза два чуть не попался. А что если сейчас он и впрямь попадется? Весь город узнает, что Маэглин покидал кольцо Окружных гор. Что он рисковал безопасностью Гондолина. Может быть, тогда кто-нибудь заподозрит даже, что...
Это ведь не будет означать, что он нарочно выдал планы Моргота, верно? Или будет? Плечи горели от тяжелого злого взгляда. Странно было, что этот жар не сопровождается запахом горелой плоти.
Его плоти...
Нет, и думать нечего о том, чтобы переполошить весь город.
Да если бы он и смог и Моргот не велел бы его за это немедленно доставить обратно в Ангбанд, что ждало бы его?
В городе Тургона не так много установленных королем законов, которые никогда и не под каким видом, ни для какой цели нельзя нарушать без его личного на то позволения. Всего один. И когда все узнают, что Маэглин, Маэглин, которому Тургон так доверял, которого так возвысил, презрел его волю, кем они сочтут Маэглина? Как посмотрят на него?
Он станет для них навеки последним из последних. Ничтожным обманщиком и предателем.
Сама мысль об этом была невыносима. Но...
Он сказал Морготу, где Гондолин. И не только это. Ведь рассказав самое главное, остановиться было уже нельзя. Да и без толку.
Так что Моргот спрашивал, а Маэглин отвечал. И, кажется, они даже условились, что, когда армия Моргота подойдет к Гондолину, Маэглин окажет все возможное содействие... изнутри. Нет...
Нет, не кажется. Именно так и было.
Нет! не мог же он согласиться на такое!
Но согласился.
Как он мог согласиться?
Что если Моргот все-таки проник в его разум?
Но он не опускал барьер аванирэ. Ни разу, ни на мгновение.
Если Маэглин в чем и был уверен, так только в этом.
Но мог ли он быть уверен на самом деле?
Барьер аванирэ ощущался как всегда цельным и надежным, но значило ли это что-нибудь?
Маэглин не знал.
После того, как ему показали пленников, и до того, как в него влили жуткое восстанавливающее снадобье, он не мыслил ясно. Что если в какой-то момент... Это, наверное, происходит быстро?
Можно ли не заметить, как Враг проник в твой разум и захватил его? Или нельзя?
Или можно. Или нельзя. Можно или нельзя. Нельзя или можно. Можно или нельзя. Нельзя...
Чего нельзя? Нельзя говорить Морготу, где Гондолин. Но Маэглин сказал.
Нельзя опускать барьер аванирэ. Но, может, Маэглин и это сделал?
После того как он назвал имя Идриль, все стало совсем уже стран...
Он назвал имя Идриль! Да, он назвал имя Идриль.
Как он мог произнести его там? Перед Врагом?
Значит, еще раньше? До того, как Моргот спросил, чего он желает больше всего, его разум уже был захвачен?
Или нет?
Или это все он сам? Неужели это он сам?
Или его разум захвачен?
Маэглин не знал, какая из этих возможностей более отвратительна. Каждая из них была достаточно ужасна, чтобы свести с ума. А уж они вместе... И неизвестность... Она мучила нестерпимо. Хотелось закричать в голос и никогда, никогда не останавливаться.
Но он должен был знать... он должен был понять... Если его разум захвачен...
Маэглин стиснул зубы до хруста, как будто это могло помешать мыслям разбегаться из его головы. И, странным образом, это действительно помогло.
Если его разум захвачен, Моргот может заставить Маэглина вернуться в Ангбанд, как и грозил сделать, если Маэглин попытается умереть. Маэглин слышал о таком, от эльфов, которые прибились к армии Гондолина во время отступления с Нирнаэт. Жуткие истории о порабощенных, которые упорно стремились вернуться к своему поработителю, цепляясь за тела, даже уже слишком разрушенные, чтобы продолжать жить. Их приходилось обезглавливать или закалывать в сердце, чтобы дух мог освободиться и отправиться в Чертоги Мандоса.
Такое может случиться и с Маэглином. Если его разум захвачен. А если нет, все закончится. И уж по крайней мере он точно узнает, захвачен его разум или нет. Если броситься с высоты в пропасть... Маэглин даже знал подходящее место, где он уж точно разобьется насмерть.
Но если его разум захвачен... Вдруг очень живо представилось, как он, весь разбитый и изломанный, выползает из пропасти, оставляя на камнях кровавые следы и ошметки плоти, и ползет, упорно ползет по камням, по земле, по пеплу... к вратам Ангбанда. Как сам умоляет впустить его.
Тут ноги перестали держать Маэглина, и он упал прямо на тропу, по которой брел. И долго лежал так без сил. А когда пришел в себя достаточно, чтобы подняться, осмотрелся и увидел, что давно уже в долине Тумладен. Места были даже слишком знакомыми: его мастерская, та из них, которая располагалась за пределами города и в которую он часто и надолго удалялся, если был занят каким-то особенно важным и сложным замыслом... его мастерская находилась неподалеку.
А там у него всегда хранились кое-какие припасы. И рядом вода, можно будет, наконец, напиться в волю и вымыться, и отдохнуть... и сжечь надетые на нем заколдованные тряпки. Не потому, что так велел тот майя, а потому что они воняют Ангбандом.
Маэглину обязательно станет легче, когда он избавится от них. И он сразу же придумает, как быть дальше.
Подбадривая себя такими рассуждениями, Маэглин повернул к мастерской.
Взгляд Моргота, который Маэглин чувствовал все так же остро, будто хлестнул его по спине. То ли наказывая за промедление, то ли, наоборот, подталкивая по новому пути.



***

Глава шестая

Маэглин долго пил из ручья, потом еще дольше мылся. Наконец надел одежду, которая нашлась в мастерской. Это была простая одежда, для работы. Но и одежда, в которой он покинул Гондолин, была простая. Вряд ли кто-то заметит разницу. А если заметит, то едва ли обратит внимание. А если обратит внимание, то уж точно не захочет сказать об этом вслух.
Все знали, что Маэглин не вмешивается в чужие дела и больше всего не любит, когда кто-нибудь вмешивается в его.
Так что никто не станет требовать от него отчета. Во что он одет? Чем занят? Где был столько времени? Кстати, сколько времени? Этого и сам Маэглин не знал... Если судить по погоде, отсутствовал он не так уж долго, чуть больше, чем две дюжины дней... или даже не больше. А он, бывало, уходил на месяцы. Правда, в таких случаях Маэглин обычно говорил хотя бы Тургону, куда и зачем идет и когда примерно собирается возвратиться.
А на этот раз он, конечно, не предупреждал, что отлучка затянется.
Но можно будет что-нибудь придумать.
Маэглин, собиравшийся еще раз поворошить остатки своей одежды в огне, замер прямо посреди движения. Потом с усилием выпрямился.
Что ж? Выходит, он уже все решил? Он никому ни о чем не расскажет? Правда притворится, что ничего не было? И станет ждать, пока Моргот нападет на Гондалин? Как же так? Он же хотел... Он должен...
"Если попробуешь помешать мне или проболтаться..." — даже воспоминание об этом голосе заставляло содрогнуться.
И взгляд, взгляд Моргота, все еще преследовал Маэглина, даже в его собственной мастерской, хотя Маэглин смутно надеялся, что здесь жуткое ощущение наконец исчезнет. Но нет, стены не защищали. Привычные инструменты не отвлекали, не звали к делу, как бывало прежде – всю жизнь Маэглина.
Его спина и руки, грудь и лицо горели, сколько он ни освежал себя водой из ручья. А нутро было застывше холодным, как бы близко он не пододвигался к огню.
Моргот продолжал смотреть на него.
Маэглин все-таки затолкал горелые тряпки глубже в огонь, потом развернул одну из лепешек лембаса, которые тоже хранил в мастерской. Откусил от нее и не почувствовал вкуса. Как будто жевал землю или пепел. Не понимая, в чем дело, он продолжал жевать, потом попробовал проглотить... Но ничего не вышло. Маэглин еще несколько мгновений боролся с собой, затем выплюнул полупережеванный хлеб в огонь.
Некстати вспомнилось, что он слышал о пленных орках: они предпочитали умереть с голоду, но не есть лембас. Неужели и он теперь?..
Ну нет, орком он не стал. И слугой Моргота не стал. Он не клялся Тьмой. Никто и не говорил ему клясться Тьмой.
Но он назвал Моргота повелителем. Повелителем. Это воспоминание вызвало противную горечь во рту, и Маэглин еще раз сплюнул в огонь. Но легче не стало.
Он не приносил клятву Тьмой, но назвал Моргота Повелителем. И может быть, Моргот захватил его разум. Он не слуга Моргота. Он раб. Раб, который не сумел убежать вовремя и теперь уже не сумеет.
Эта мысль отняла у Маэглина те небольшие силы, которые появились, после того как он утолил жажду и вымылся. Он долго сидел, глядя куда-то в пространство прямо перед собой и ничего не видя. А наконец очнувшись, увидел, что огонь, в котором он сжег свою одежду, потух и зола остыла.
А он так и продолжал сжимать в руках едва надкушенную лепешку лембаса.
Маэглин уставился на эту лепешку, как будто ничего непонятнее в жизни не видел.
Что теперь с ней делать? Выбросить?
Казалось, надо было. Раз он не мог ее есть. Но — вот странно, после всего-то, уже случившегося! – дух его почему-то восставал против идеи выбрасывать благословленный хлеб. Нет уж! Раз Маэглин собирался его съесть, он его и съест, во что бы то ни стало. И если этот хлеб на вкус как пепел, значит, он будет есть пепел.
Приняв решение, Маэглин начал отщипывать от лепешки маленькие кусочки и глотать их. Почти не жуя — так было легче. Хотя не сказать, что легко. Он мог бы с таким же успехом заставить себя глотать камни того же размера.
Но когда лепешка была съедена на треть, все неприятные ощущения вдруг исчезли, и вместо них Маэглин почувствовал вкус лембаса — точно такой, как обычно! И едва не лишился чувств от облегчения.
Это все мерзкое зелье! Оно опалило ему рот и горло и заставило иначе воспринимать вкус пищи. А теперь, когда лембас начал усваиваться и оказывать свое благотворное действие, Маэглину стало лучше.
Действительно лучше, а не как будто бы лучше, а на деле еще отвратительнее, как после зелья!
Тем не менее, он продолжил есть медленно и осторожно, просто на всякий случай. К тому моменту, когда Маэглин доел лепешку до конца, он уже не чувствовал ни боли, ни усталости, ни, тем более, голода.
Еще бы! Целая лепешка лембаса могла почти безнадежного умирающего превратить в просто тяжело раненого с немалым шансом на выздоровление. Маэглин же определенно не был умирающим.
Нет. Он не умирал. Но все еще не знал, что делать. И чувствовал на себе взгляд Моргота. Тут лембас бессилен был помочь.
Может, когда Маэглин вернется в Гондолин, за высокими белыми стенами Моргот все-таки перестанет видеть его? Может быть. Да. Надо идти в Гондолин. А там уж Маэглин решит, как поступить. Обязательно решит.
И в любом случае, больше ему деваться некуда.
С этой мыслью Маэглин вышел из своей мастерской, и хотя предчувствия никогда не были его сильной стороной, закрывая дверь, он отчего-то не сомневался, что больше не вернется сюда.

***

Глава седьмая

В Гондолин Маэглин вошел на рассвете. Нежные золотисто-розовые тона расцвечивали белые стены и делали город настолько прекрасным, что от его вида щемило в груди. А высоко в небе, много выше всех гондолинских башен, включая и королевскую, парил орел. Один из Великих орлов Манвэ всегда оберегавших город.
Теперь не уберегут!
Не уберегут, потому что даже в сердце Гондолина, на его главной площади, Маэглин по-прежнему чувствовал взгляд Моргота. Тот продолжал преследовать его неотступно. Спасения не было и не могло быть.
Отчаяние накрыло Маэглина, словно черная туча, превратив для него ясное утро в непроглядную темень. Но всю свою жизнь — или всю жизнь, сколько он мог помнить, по крайней мере, — Маэглин прекрасно умел держать свои чувства при себе. А если что-то нельзя было совершенно скрыть, то выдавать его за другое.
Так что горожане, которые попадались ему по пути, вовсе не видели отчаявшегося и потерянного, терзаемого сомнениями и страхом, виной и болью эльда. Они видели, что лорд Маэглин вернулся, и вернулся он не в духе, а потому, если они не хотят, чтобы их настроение тоже оказалось испорчено, лучше им убраться с его дороги, да поскорее.
Что они и делали без особого труда и даже без недовольства. У каждого есть свой характер, который не обязан всегда быть легким, в конце концов. К тому же, все знали, что Маэглин уходил к шахтам и, потом, наверное, к своей дальней мастерской. А раз задержался там дольше обычного, но вернулся недовольный, значит, что-то не задалось. И сильно не задалось.
Каждый мастер мог такое понять.
Так что, если за спиной Маэглина и слышался шепот, звучал он сочувственно. Это раздражало нервы, помогая скрыть истинные, более глубокие переживания.
Направился Маэглин прямиком в свой дом, который сейчас стоял совершенно пустым. Перед очередной отлучкой Маэглин всегда отпускал эльдар, ведущих для него хозяйство, чтобы они могли заняться... ну, чем бы они не занимались, кроме этого. А когда возвращался в город, посылал за ними снова. Но пока его дом был пуст.
Сомневаться в этом не приходилось, но все равно, Маэглин позволил себе расслабиться, только оказавшись в личных покоях, в спальне, куда совсем уж никому хода не было. И сразу заметался, не находя места. Он кружил по комнате, трогал знакомые вещи, гладил прочный и на вид надежный камень стен... Но успокоиться не мог.
Взял в руки свой меч. Это всегда, с тех пор как Маэглин достиг первых успехов в воинском мастерстве, заставляло его почувствовать себя более собранным и уверенным.
Но не на этот раз. Сейчас, глядя на превосходный клинок, Маэглин, как нарочно, подумал о том, какая удача, что он не взял этот меч с собой, когда уходил в очередную вылазку из долины... слишком приметная вещь, трудно было бы скрыть пропажу. Оружие-то Маэглину не вернули, когда отпускали из Ангбанда.
Словно в ответ на эту мысль, взгляд Моргота опалил его сильнее прежнего, а внутри все сжалось в комок от холода. Руки вдруг ослабели, перед глазами все поплыло...
Маэглин торопливо отложил меч и подошел к своей постели.
Он редко пользовался ею, чаще устраиваясь на кушетке или даже просто в кресле, когда ему нужно было ступить на Дорогу Грез. Но сейчас... возможно, если он позволит своему телу настоящий отдых, ему станет лучше и он сможет мыслить более ясно?
Как мог быстро, Маэглин избавился от своей одежды и скользнул под одеяло.
Оно было мягким, так что не раздражало горящую кожу, даже, казалось, немного успокоило ее. И оно было теплым. Очень теплым. Может быть, Маэглину удастся согреться. Хотя бы немного. Может быть...
С этой неясной надеждой, Маэглин закрыл глаза и заснул глубоко, как не спал с детства. Так глубоко, что никакие видения, ни хорошие, ни дурные, не могли достичь его разума.


***

Глава восьмая

Пробудившись, Маэглин действительно почувствовал себя несравнимо лучше. И тело его, и дух были расслаблены и безмятежны, как редко когда бывало. Он не испытывал ни чрезмерного холода, ни жара, только приятное прикосновение к коже ткани и льющегося из окна уже в полную силу солнечного света. Он не помнил, что с ним произошло.
Целую минуту или даже две.
Потом все вернулось.
Орки. Ангбанд. Моргот.
"Ты скажешь мне, где Гондолин?"
"Да".
"Ты понял меня?"
"Да, Повелитель".
Тут же Маэглин почувствовал себя так, словно лежит не в собственной постели, а на полу в тронном зале Ангбанда. И Моргот смотрит на него.
После перерыва, это ощущение было еще гаже, еще невыносимей.
Маэглина начала бить крупная дрожь. И сколько он не кутался в свое одеяло, как ни сжимался под ним, стараясь сохранить тепло, оно больше не могло его согреть.
Тогда Маэглин заставил себя встать. Его шатало, как от слабости после тяжелой раны, но, сделав несколько кругов по комнате, он немного расходился, и, хотя холод не оставил его нутро, дрожь стала так же не видна, как не были видны ожоги на бледной коже, в то время как осязание продолжало говорить Маэглину, что она горит.
Совладав таким образом с собой, Маэглин оделся. Не в те вещи, которые, прежде чем заснуть, бросил кучей на полу, а в более приличное для города одеяние. Теперь в большом, в рост, зеркале, он отражался точно таким же, как всегда.
Или точно таким же, как после приема снадобья в Ангбанде.
Кто может заметить разницу? Может ли он сам?
Устав разглядывать свое отражение, в бесплодных попытках прочесть в собственных глазах ответ на эти и иные каверзные вопросы, Маэглин решил выйти из дому.
Но куда идти, он совершенно не представлял.
Большую часть времени, если король Тургон не призывал его к себе по делам города или для личных бесед, Маэглин проводил за работой или же разделяя свои умения с другими мастерами и рудознатцами, теми, кто считал его своим лордом и назывались Домом Крота.
Но... Работать под взглядом Моргота? Говорить с ближними под взглядом Моргота?
Стоило только представить это, как к горлу подкатывала тошнота. Впрочем, едва ли Маэглина действительно могло стошнить — лепешка лембаса, съеденная в мастерской, давно уже стала просто воспоминанием, его желудок был пуст.
Это, в конце концов, и подало Маэглину идею, куда направиться. В королевском дворце была большая трапезная зала, куда мог зайти кто угодно — хоть лорд, хоть самый славный мастер, хоть самый последний горожанин — и поесть в любое время.
Туда Маэглин и надумал сходить.
Когда он вошел в трапезную, его приветствовали с подобающим для лорда и родича короля уважением. Маэглин отвечал всем с подобающей вежливостью, но за столом сел так, чтобы и справа и слева от него и напротив оказались пустые места, показывая, что не желает ни с кем бесед, а хотел бы остаться наедине, если не со своими мыслями, то со своим обедом, определенно.
Это никого не удивило. Немногословность Маэглина была в городе общеизвестна.
Так что Маэглин мог подкрепить свои силы, не будучи потревоженным.
По крайней мере, пока он не смотрел по сторонам и не думал о том, как эти эльдар, которые сейчас ели похлебку из оленьих потрохов, клали ломтики сыра на свежий хлеб и запивали еду травяным отваром... как все они вопили бы от ужаса, если бы могли хоть на мгновение представить, что Моргот знает, где Гондолин. Что Маэглин...
Но они не могли, а потому спокойно и с удовольствием ели, причем некоторые оживленно переговаривались и даже смеялись.
Маэглин тоже ел. Старательно глядя только в свою тарелку. Ему еда удовольствия не доставляла. Но и уходить не хотелось. Странное дело, он не мог смотреть на окружающих эльдар, но их голоса будто успокаивали его, и взгляд Моргота становился будто бы не таким пристальным и тяжелым. Нет, он все еще чувствовался, но не так, как когда Маэглин был один в своих покоях.
Так что Маэглин сидел в трапезной долго. Намного дольше, чем нужно было. Чем следовало.
Сидел до тех пор, пока не услышал радостное:
— Ты вернулся, хинья!

***

Глава девятая

Привычка короля Тургона называть его хинья (что на квенья означало "дитя мое") в домашней обстановке — при этом считая домашней всякую обстановку, когда они оба не были очевидно заняты делами города или Маэглин не был в своей мастерской окружен учениками — могла раздражать Маэглина сколько угодно. Когда он раздумывал об этом где-нибудь подальше от Тургона. А пока Тургон был рядом и говорил это, раздражаться не получалось — слишком очевидной была привязанность в его голосе.
Но сейчас Маэглин не думал об этом совершенно. И без того в его уме разразилась настоящая буря. Тургон! Как же Маэглин не вспомнил, что Тургон может тоже сюда зайти. Он частенько это делал. А Маэглин так и не решил, что скажет ему. Как вообще будет говорить с ним! Как...
Но избежать встречи не было ни малейшей возможности. Так что Маэглин встал и обернулся на голос. Нехотя. Почти ожидая, что взгляд короля Гондолина причинит ему теперь то же страдание, что взгляд Могрота.
И в некотором смысле его худшие предположения оправдались.
Нет, Тургон не знал и не догадывался ни о чем, произошедшим с Маэглином с тех пор, как тот в последний раз покинул Гондолин, так что в его взгляде не было ни разочарования, ни гнева, которые страшили любого, кому доводилось хоть раз не то что навлечь их на себя, но хотя бы засвидетельствовать — уж очень разительно они отличались от обычного сдержанного и великодушного нрава Тургона.
Маэглину не пришлось столкнуться ни с чем подобным. Вместо этого во взгляде Тургона он читал все то же, что видел там множество раз прежде: удовольствие от встречи, доверие и... нежность, затаенную, но не слишком глубоко. Не так глубоко, чтобы Маэглин не мог ее видеть.
Раньше этот взгляд заставлял Маэглина гордиться собой, еще выше поднимать голову и расправлять плечи, потому что его одарил своей благосклонностью такой эльда... и по заслугам.
Теперь же Маэглина рвали на части два противоречивых стремления. С одной стороны, хотелось броситься прочь, убежать и скрыться от этого взгляда, потому что чего бы теперь ни заслуживал Маэглин, но уж точно не благосклонности Тургона. С другой, хотелось броситься к Тургону, взять его руки в свои, а то и обнять... потому что его взгляд был как бальзам ко всем невидимым ранам Маэглина, как щит между ним и опасностью худшей, чем смерть. Потому что, как ни скверно сейчас стало Маэглину, он больше не чувствовал на себе взгляда Моргота.
Это было странно. Более чем просто странно. Однако поразмыслить над такой странностью не представлялось возможным. Ведь Тургон, в отличие от самого Маэглина, не стоял на месте. Он приблизился и заключил племянника в объятия.
Маэглин почти забыл, как дышать, и с трудом ответил на этот родственный жест. Но он часто был неловок в таких ситуациях, так что особого внимания Тургона его теперешняя скованность не привлекла. Как и то, что объятие длилось несколько дольше обыкновенного, потому что на этот раз Маэглин не спешил отстраниться первым, как бывало.
Наконец Тургон мягко отстранил его от себя, и они оба расположились для беседы тут же в трапезной. Маэглин занял стул, на котором до этого уже сидел, Тургон — свободный стул слева.
После этого Тургон сказал:
— Хорошо, что ты объявился! А то я уже начинал беспокоиться. Конечно, долина сокрыта, а стража бдительна, и с тобой не могло...
О, если бы так!
А впрочем, долина была сокрыта, еще недавно. А стража и теперь бдительна. Во все глаза следит, как бы в долину не пробралось какое-нибудь лихо. Сторожить долину, чтобы оттуда кто-то не выбрался, дозорные не привыкли. Именно поэтому Маэглину всегда сложнее было незаметно вернуться обратно, чем выйти наружу. Если бы только стража была и в самом деле бдительна... Если бы в тот злополучный день Маэглин не покинул кольцо Окружных гор. Но без толку сожалеть сейчас.
И Маэглин беседовал с Тургоном, исправно отвечая на его вопросы.
Да, шахты. Потом мастерская. Да, увлекся работой, потерял счет дням. Нет, похвастаться на этот раз нечем. Увы.
А что, если сию минуту, прямо тут, не давая себе времени на раздумья, сказать правду? Признаться, что его захватили орки, и в плену...
Но сначала придется рассказать о том, как он оказался в таком месте, где его вообще могли захватить орки. Тогда уж Тургон не посмотрит на него так, как теперь.
Больше всего на свете Тургон дорожит тайной Гондолина. Только в ней видит спасение своего народа.
Даже Идриль, которая с упорством, удивлявшим Маэглина, — но не особенно удивлявшим остальных знавших ее эльдар — снова и снова возвращалась к необходимости покинуть Гондолин, уже после того, как решение не уходить никуда было принято... даже ей Тургон в конце концов просто запретил заговаривать на эту тему.
Она послушалась, кажется, из чистого изумления.
Что сделает Тургон, узнав, как Маэглин нарушил установленный им закон?
"Ну, во всяком случае, не сдерет с тебя кожу заживо", — горько сказал сам себе Маэглин.
А вслух все еще продолжил говорить о другом.
Да, немного расстроен. Чуть-чуть устал... Нет, не сильно. Пустое, беспокоиться вовсе не о чем. Да, конечно, он знает, что, если ему понадобится помощь или совет, он всегда может обратиться к Тургону. Разумеется.
А что сделает Тургон, когда узнает, что Маэглин не просто ослушался его, но и рассказал Морготу, где Гондолин?
"Он точно не посадит тебя на цепь в подземелье до конца вечности," — ответил снова сам себе Маэглин.
А вслух все еще отвечал об ином.
Да, он тоже соскучился. И рад вернуться. Наверное, на этот раз ему и впрямь надо отвлечься от работы. Отдохнуть. Что? Давно пора и самое время? Спасибо, дядя! Нет, нет, беспокоиться точно не о чем.
Признаться! Признаться сейчас. Пока этот разговор не окончен. Пока лжи не стало еще больше.
Но Маэглин даже не знает, сможет ли рассказать, если решится сделать это. Если Моргот захватил его разум... Что, если он так и не сумеет ничего открыть Тургону, зато Моргот будет знать о его попытке? Что ждет его тогда?
Но сейчас Маэглин не чувствовал на себе взгляда Моргота.
Надо попытаться! Сейчас же. Скорее!
Да, да, конечно, им стоит побеседовать в более непринужденной обстановке. Сегодня вечером или завтра. Когда Маэглин отдохнет с дороги. Да, непременно.
На этом Маэглин с Тургоном попрощались. Тургон – тепло, Маэглин – едва сдерживая отчаяние.
Тургон направился к той двери трапезной, которая вела вглубь дворца. Маэглин стоял и смотрел ему вслед. На выходе короля перехватил мастер Энердиль, и дальше они пошли вместе. Маэглин еще успел не без любопытства подумать, о чем это прославленный камнедел решил побеседовать с Тургоном...
Но тут все мысли разлетелись из его разума, как испуганные птицы. Потому что как только Тургон скрылся из виду, на Маэглина снова навалилось уже слишком знакомое ощущение: взгляд Врага. Тяжелый, обжигающий и леденящий одновременно.
Хотелось броситься за Тургоном. Немедленно. Рассказать ему правду. Молить о спасении. Принять любую кару... Что угодно, только бы быть рядом с ним и не чувствовать взгляда Моргота.
Вместо этого Маэглин вышел из трапезной через ту дверь, что вела прямо на улицу и зашагал прочь. На вид целеустремленно, а на деле – вовсе не представляя куда и для чего.


***

Глава десятая

Маэглин бродил по городу, нигде не останавливаясь, до самого вечера. На улицах, среди эльдар, ему было не так нестерпимо жутко, как в одиночестве своего дома. И все казалось, что, если он будет идти достаточно быстро, то сбросит со своих плеч эту тяжесть — взгляд Моргота.
Но тот следовал за ним неотступно.
И в конце концов Маэглин, утомленный бессмысленным бегством, вынужден был остановиться.
Произошло это не где-нибудь, а на площади Малого рынка, перед жилищем Салганта, лорда Дома Арфы. Окна были ярко освещены, из них наружу лилась музыка. Великолепная, чарующая музыка.
Салгант был беспечным, хотя и великодушным, лордом, чересчур осторожным полководцем и переменчивым советчиком — присоединялся со всей искренностью и жаром к мнению любого, кому удалось тронуть его красноречием... Но его музыкальный дар был бесспорным и блистательным.
Это признавали абсолютно все. Включая и Маэглина. Однако на его отношение к Салганту это мало влияло — он не особенно любил музыку, а в тех умениях, которые Маэглин по-настоящему высоко ценил, Салгант был не силен... строго говоря, откровенно жалок. И то, что на Советах Салгант присоединялся чаще всего к мнению Маэглина, а вне Советов одно время искал его дружбы, только усугубляло дело.
Поэтому Маэглин общался с Салгантом еще меньше, чем с другими лордами Гондолина — не считая, разумеется, Туора — и до сих пор в его доме был не больше полудюжины раз, хотя слышал, что музыкальные вечера там бывают чуть ли не ежедневно.
И вот теперь, может быть, потому что дух Маэглина был смятен, а разум расстроен, музыка вдруг не просто тронула его, а ошеломила. Он стоял и слушал, не в силах заставить себя уйти. А иногда, почти против своей воли, делал шаг к дому Салганта.
К счастью, в этот час на площади не оказалось никого, кто мог бы заметить странное поведение Маэглина. Но, конечно, Салгант и его гости заметили бы, появись вдруг Маэглин у них на пороге. А ему вовсе не нужен был переполох и приветственные речи. Так что следовало как можно скорее взять себя в руки и уходить.
Но хотелось слушать и слушать. И... почему собственно Маэглин должен был привлекать к своему приходу всеобщее внимание? Когда-то, в доме отца, он прекрасно умел незаметно проходить туда, куда желал, и видеть и слышать то, что считал нужным, даже если это не предназначалось для его глаз и ушей.
Теперь, правда, ему давно не приходилось этого делать. Маэглин, всеми уважаемый лорд Гондолина, имел право войти куда угодно открыто и властно заявить о себе. И Маэглину это нравилось.
Но старых умений он не растерял.
Так что очень скоро Маэглину удалось, не привлекая к себе внимания, устроиться в гостиной Салганта, в менее освещенной ее части, где черные одежды Маэглина не так бросались в глаза. И тут почти забыть себя, слушая музыку. Время от времени музыку сопровождало и пение... это нравилось Маэглину меньше, но, на удивление, не раздражало. Хотя сам он не открывал рта, даже когда пели все остальные гости.
И все же ему было почти хорошо. Лучше, чем в любое другое время с того момента, как... Нет, не надо сейчас об этом думать. Надо слушать музыку, только слушать, позволить ей унести себя...
Должно быть, музыка и впрямь унесла его далеко, очень далеко, поэтому Маэглин и не заметил, как Салгант обратил внимание на его присутствие. Опомнился только, когда тот уже стоял перед ним с полным кубком вина и говорил:
— Честь и радость видеть тебя в моем доме, лорд Маэглин.
Маэглин поблагодарил и кубок принял, при этом думая о том, что нужно как можно скорее отделаться от Салганта и выбираться отсюда.
Но Салгант, на удивление, и сам не стал докучать ему, вместо этого вернулся к своей арфе и заиграл.
Уйти, пока он играет, было совершенно невозможно. Так что Маэглин сидел и слушал, время от времени отпивая из кубка. Вино казалось легким, но пьянило на диво быстро. Голова у Маэглина начала слегка кружиться, когда он выпил едва ли половину. Но это ощущение ему неожиданно понравилось, и время от времени он позволял себе сделать еще глоток.
И слушал музыку, конечно. Теперь отдаваться ее потоку было еще легче, чем прежде.
Но все-таки Маэглин не был пьян, так что, когда уже глубоко за полночь гости начали расходиться, он тоже заставил себя подняться. Пока гостей не стало слишком мало, что и уйти, не привлекая к себе особого внимания. Бесед с гостеприимным хозяином — или с кем бы то ни было — он и теперь совершенно не желал.
Так что, хотя музыка все еще играла, Маэглин вышел из освещенного дома в ночную темень и направился, наконец, снова к себе.

***

Глава одиннадцатая

Дом Маэглина был по-прежнему пуст, в его распоряжении целиком и полностью, но он снова затворился в спальне, словно лишь там мог найти спасение. Только вот именно там никакого спасения не было и в помине.
В темноте, тишине и одиночестве глухих предрассветных часов Маэглин еще явственнее ощущал на себе взгляд Моргота. И памятью возвращался в Ангбанд. И слышал, как гремит в ушах вражий голос.
"Идриль и Гондолин, жизнь и свобода. Или муки, вечные муки, без надежды на избавление. Подумай сам. Подумай".
Да уж. Надо было подумать. Подумать о том, что Моргот - Враг, господин лжи и оков. И конечно, он никогда, никогда не отпустит Маэглина. Не позволит ему ускользнуть от мучений.
Этот выбор не был на самом деле выбором.
Разница только в том, знает Моргот, где Гондолин, или нет.
И теперь он знает. Знает именно потому, что Маэглин сказал ему.
"Где Гондолин? Говори!"
"Ты скажешь мне, где Гондолин?"
Какая алчность звучала в голосе Моргота каждый раз, когда он произносил имя сокрытого города. Какое нетерпение! Какая... мука?
В то время Маэглин не понимал этого, слишком занятый своим собственным ужасным положением. Но теперь явственно слышал эти ноты в голосе Врага. Моргот так жаждал знать, где Гондолин, что его желание само по себе причиняло ему боль. Особенно когда вожделенное знание было уже так близко, но не давалось в руки.
Выходит, Маэглин тогда имел, в каком-то смысле, столько же власти мучить Моргота, сколько Моргот имел власти мучить Маэглина. Выходит, они были там, в тронном зале Ангбанда, на равных: беспомощный, связанный по рукам и ногам, поставленный на колени пленник и падший вала, способный причинять страдания одним взглядом. Они были на равных.
Но Маэглин сказал "да". И этим сам растоптал себя и возвысил Моргота. Теперь у него не было над Врагом никакой власти, у Врага же была вся власть над ним.
Вся власть. Навсегда.
Но у Врага не было власти над Тургоном. Если сказать Тургону правду...
То что?
Что предпримет Тургон? Неизвестно.
Чего он точно не станет делать, так это сидеть сложа руки, дожидаясь, пока Моргот соберет достаточно большую армию, чтобы разорить его город и перебить его народ.
Но что? Что он может сделать? Не победит же Моргота, в самом деле? Это ему не под силу... Это не под силу никому. Теперь Маэглин точно знает, он ведь видел Моргота и говорил с ним.
Зачем открывать правду, раз толку все равно не выйдет?
Зачем рисковать?
Ведь Моргот узнает. Узнает...
"Куда бы ты ни пошел, что бы ни сделал — я увижу это. Что бы ты ни сказал — я услышу это..."
И что тогда?
"...окажешься здесь, быстрее, чем можешь представить, и участь твоя будет страшнее..."
Моргот заберет его обратно в Ангбанд. Как? Когда? После того, как захватит Гондолин. Нет, Моргот может забрать Маэглина в Ангбанд даже раньше... Гораздо раньше... Сразу.
Летучая мышь ведь принесла сюда Маэглина, она может и унести его обратно! Когда угодно. Путь ей известен.
Потому что Маэглин сказал Морготу, где Гондолин!
Но орлы! Орлы Манвэ охраняют долину. Они не позволят! Если заметят. Если успеют...
У Гондолина большая армия. В ней немало искусных лучников. Которые очень не любят летучих мышей... по крайней мере, тех летучих мышей, что служат Морготу.
Но что если и лучники не успеют? Или не захотят утруждать себя ради Маэглина? Ведь они тоже узнают, что он сказал Морготу, где Гондолин. И не станут защищать его.
Или станут, если им велит Тургон.
А если не велит?
Быть может, Тургон решит, что возвращение к Морготу — как раз то, чего заслуживает Маэглин?
Тогда Маэглина ничто не спасет.
Но Тургон никогда не примет такого решения. Он добр и великодушен. Как эльда и как король. Но это до сих пор... А что будет, когда он узнает, что Маэглин сказал Морготу, где Гондолин? Не будет ли он тогда достаточно разъярен, чтобы...
Нет. Конечно, нет... Как бы ни был велик гнев Тургона, он никогда не отдаст Маэглина Морготу.
В худшем случае, Маэглина казнят. И все для него закончится. Он отправится в Чертоги Мандоса. Это будет, вероятно, облегчением, после всего...
Если Маэглин отправится в Чертоги Мандоса. А если Моргот заставит его вернуться в Ангбанд?
"…попытаешься умереть без моего на то позволения, я и это расценю, как попытку помешать".
Но если Тургон казнит Маэглина за предательство, нельзя же считать, что сам Маэглин так решил? Это несправедливо. Но кто ждет справедливости от Моргота?
От Моргота можно ждать только истязаний.
"...приползешь, умолять станешь сделать с тобой все, что я пожелаю..."
Вконец измученный воспоминаниями, размышлениями и ужасом, а кроме того, холодом и жаром, которые не оставляли его ни на мгновение, Маэглин свернулся клубком на полу. Из горла его по временам вырывались то рыдания, то горестный вой раненого зверя... но он не замечал этого.
Если бы кто-нибудь сейчас мог услышать его или, тем более, увидеть, не осталось бы никаких сомнений, что с Маэглином что-то не так. Что-то очень-очень сильно не так, как следует. Но дом был пуст, а его стены слишком надежны, чтобы хоть намек на творившееся с Маэглином донесся наружу.