Кроме пыли и пепла, фанфик, джен, драма, агнст, АУ, в работе, пост 2

[vinyawende]

АПД: добавила вторую половину восьмой главы. Появился Первый Дом, как я и говорила раньше.
АПД: добавила половину восьмой главы.

Фик перерос максимальный размер дайри-поста, поэтому создаю вторую запись.

В честь этого проспойлерю еще больше сюжета: во-первых, освобождение уже состоялось, так что, если кто-то не начинал читать в ожидании этого момента, то уже можно Хотя до конца фика еще далеко. Во-вторых, в этом фике много не только лично Нолофинвэ, но и вообще Второго Дома, если вы любите их так, как люблю их я, или еще больше, присоединяйтесь! В-третьих, если вы любите Первый Дом, не расстраивайтесь, их, пока, кроме Феанаро, не было. Но они еще появятся.

Главы 1-6 здесь.

Название: Кроме пыли и пепла
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: Феанаро, Нолофинвэ, дети Нолофинвэ, сыновья Феанаро, дети Арафинвэ, другие персонажи, Моргот, слуги Моргота
Рейтинг: R (16+)
Жанр: ддрама, агнст, АУ, даркфик, Hurt/comfort
Размер: макси, 65 000 слов
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: Феанаро в Битве-под-Звездами не умер, а попал в лапы Моринготто. История его плена и освобождения.
Примечания: Про рейтинг: поставила R из-за начальных отрывков с Феанаро в Ангамандо, правда, я старалась избежать графического описания насилия, но все-таки Ангамандо есть Ангамандо. Про сюжет: непосредственное отношение к сюжету имела подсмотренная на ФБ-Инсайде заявка: Феанор|Финголфин. АУ, в которой Феанора подвесили на скале, а брат помчался его спасать.

Феанаро

— Феанаро! Феанаро!
Из забытья Феанаро вырвал тот же голос, но на этот раз он слышался не снизу, а ближе. Открыв глаза, Феанаро увидел перед собой лицо другого эльда. Того самого эльда, который смотрел на него от подножья скалы. Вот только вблизи стало очевидно, что это не отец. Это Нолофинвэ!
Вдобавок к балрогам и остальному, ему начал мерещиться единокровный брат. А впрочем, даже странно, что до сих пор его не было.
— Теперь и ты будешь мучить меня, — сказал Феанаро.
Это не вызывало у него почти никаких чувств: одной пыткой больше, одной пыткой меньше, какая ему теперь разница. А вот Нолофинвэ глянул на него с выражением чистейшего ужаса на лице. Что было очень странно, потому что раньше такого выражения Феанаро у него ни разу не видел. Даже когда... Никогда. Он бы непременно запомнил.
— Это я — Нолофинвэ, — сказал тем временем Нолофинвэ.
Как будто и без того не ясно.
— Я сейчас освобожу тебя и заберу отсюда.
А вот это уже совершенно не было ясно. Фраза распалась на не имеющие никакого смысла звуки, как будто Нолофинвэ говорил на прежде неслыханном и не подчиняющемся никаким известным законам языке.
— Что? — переспросил Феанаро.
— Я заберу тебя отсюда, — повторил Нолофинвэ, проговаривая слова очень медленно и четко.
Так что теперь Феанаро мог не сомневаться в их значении. Но вот смысла все это по-прежнему не имело. Потому что Нолофинвэ не мог желать его освободить. Потому что Нолофинвэ не мог оказаться здесь. Потому что освобождение вообще невозможно.
Но все-таки Нолофинвэ был здесь, и говорил, что освободит его, и это не было похоже ни на одно из прежних мучительных видений.
— Не понимаю, — сказал Феанаро и для верности покачал головой, забыв, что лишний раз шевелиться в его нынешнем положении не следует.
Нолофинвэ говорил еще что-то, Феанаро, борясь с разрывающей череп болью, разобрал только:
— ...постарайся тоже держаться за меня, слышишь?
Феанаро подтвердил, что слышал, и не стал признаваться, что слышал далеко не все. Вместо этого он несколько мгновений раздумывал, стоит ли делать, как говорит Нолофинвэ, или лучше оттолкнуть его, пока есть возможность?
Но все-таки решил, что, даже если все окажется очередным жутким миражом, терять ему давно уже нечего, и, собравшись с силами, обхватил Нолофинвэ свободной рукой. После чего Нолофинвэ обнажил меч и рубанул по цепи: раз, другой, третий.
Каждый удар отдавался в теле Феанаро, как будто мечом рубят его. Он сдерживал — впервые за долгое время — свои крики, боясь, что они заставят Нолофнвэ остановиться. Но вот Нолофинвэ пошатнулся и, чтобы не упасть, инстинктивно схватился за цепь, почти повис на ней.
Тут Феанаро сдержать крика уже не мог. Сквозь собственный хриплый вопль он вдруг услышал шепот:
— Прости, прости...
И именно тогда поверил, что это все на самом деле. Уж слишком явно этот шепот не принадлежал Ангамандо, где никто и никогда, ни наяву, ни в грезах, не просил прощения за причиненную боль.
Значит, Нолофинвэ действительно пришел, чтобы освободить его. Только все равно не получится. Надо было сказать ему, и, хотя каждое слово давалось с неимоверным трудом, Феанаро заставил себя произнести:
— Это железо заклято против эрухини, его не взять нашей сталью. Ты не сможешь. Не сможешь.
Хотел еще добавить, что, из такого же железа Моринготто состряпал себе венец. Только уже не было сил. Сознание опять ускользало.
А Нолофинвэ вдруг снова схватился за цепь, на этот раз двумя руками, и резко рванул ее. Феанаро подумал, что такой боли он не выдержит. Но не выдержала все-таки цепь. Одно из звеньев распалось, и Феанаро начал падать.
Сколько раз Феанаро мечтал о падении как об освобождении! Но теперь испытал дикий ужас при мысли, что разобьется о камни на дне ущелья именно сейчас, когда настоящее освобождение, о котором он так долго даже мечтать не мог, стало возможным.
Вдруг его подхватили чьи-то руки. Руки Нолофинвэ. Феанаро чувствовал, что они дрожат от недавнего напряжения, но держат его крепко. И ужас отступил. Даже когда они вдвоем все же стали падать куда-то, страшно уже не было.
Хотя они, казалось, продолжали падать бесконечно. Или падали снова и снова... А может, все это ему только чудилось. Феанаро не знал наверняка, потому что силы совсем покинули его. Как будто, стоило только порваться цепи, и тело сразу вспомнило, что Воплощенные не предназначены для того, чтобы жить без пищи, воды и отдыха, на одних только страданиях.
И Феанаро уже не мог думать, открыть глаза, заговорить или пошевелиться. Только проваливался глубже и глубже в сон, и сквозь пелену этого сна пробивались лишь немногие, самые яркие ощущения: свежий, по-настоящему свежий, ветер на его лице... прикосновение мягкой ткани к коже, словно кто-то накрыл его одеялом или завернул в плащ... отвар из листа жизни на его сухих и жестких губах... крошки коймаса во рту, такие маленькие, что они буквально таяли на языке, и ему не приходилось давиться... И руки, которые продолжали его держать... биение сердца другого эльда, которое он мог слышать совсем близко... и голос, который все повторял и повторял, что теперь никто больше не причинит ему вреда... а еще пел... От этого боль во всем теле пошла на убыль... И спать хотелось даже больше...
Наконец, они вроде бы совсем перестали падать... и раздалось разом множество голосов эльдар, и многие руки стали прикасаться к нему... Феанаро не хотел, чтобы к нему прикасались, но поделать ничего не мог... Правда, эти руки, казалось, не стремились причинить ему большой боли... А когда над ним запели несколько голосов, некоторые из которых были определенно знакомыми, Феанаро перестал чувствовать боль вообще. Впрочем, все остальное он тоже перестал чувствовать, погрузившись в очень глубокий сон, где не было видений, ни хороших, ни дурных.
Потом до него все-таки стали снова долетать голоса эльдар. Голоса, не искаженные болью. Для Феанаро они звучали, как самая прекрасная музыка, и он наслаждался ими, не стараясь вникнуть в суть сказанного, потому что это было бы слишком большим усилием.
Так что он просто спал и слушал. Позволяя словам течь мимо него и оставаться в памяти, но не в сознании. И хорошо, иначе смысл речей напугал бы его. А так это были только мелодии, и их печаль не умаляла для него их красоты.
Три голоса. Два женских и один мужской. Мужской голос принадлежал Нолофинвэ, женские вроде бы не были знакомы Феанаро. Может, он и слышал их когда-то и где-то. Но давно и нечасто.
— ...все раны. Но если не избавиться от наручника в ближайшее время, он умрет.
— Верно, этот металл забирает его силу. И нашу, когда мы пытаемся воздействовать на него Песней. Кажется, это какое-то заклятие Моринготто.
— Да, он так и сказал...
— Кто?
— Феанаро.
— Не может быть!.. Я хотела сказать, Государь, что он не должен был быть в состоянии говорить, к тому времени, когда ты его нашел. Не больше, чем сейчас.
— И тут я тоже согласна. Он слишком истощен, чтобы сказать слово, не говоря о связных фразах.
— Тем не менее он говорил со мной. Там, на скале. А вот после уже нет. Я думаю, все дело именно в цепи: пока он был прикован, она не давала ему умереть, но теперь убивает. И наша сталь этот наручник действительно не берет, о чем он тоже меня предупредил. Мы все уже перепробовали…
— Кроме одного, Государь.
Голос умолк. Надолго.
— Чего? Говори же.
— Нужно отнять руку выше наручника, тогда металл больше не сможет влиять на него.
— Что ты такое говоришь?! Леди Эсте никогда бы...
— Здесь нет леди Эсте! Здесь только мы.
— Нет. Это невозможно. Так страшно покалечить его теперь, когда все уже позади! Я запрещаю. Я обещал, что ему больше не причинят вреда.
— Государь, ты король, а я целительница. И в ином случае я сказала бы, что у короля нет власти приказывать мне в вопросах исцеления. Но сейчас... Я покорюсь твоей воле, что бы ты ни решил. Только помни, если мы ничего не предпримем, нам придется увидеть его смерть, очень скоро.
— Сколько времени у нас остается? Прежде чем ничего нельзя будет сделать?
— До заката, Государь. Самое большее — до заката.
Потом, кажется, кто-то снова пел. И много. Но Феанаро опять заснул крепко и не запомнил этого.
В следующий раз голосов снова было три. Все три принадлежали мужчинам и были Феанаро давно знакомы.
— Я ненавижу говорить такое, но нет, отец, ничего не получится. Песни Силы тут не помогут.
— Финьо прав, дядя. А жаль. Если бы мы знали, как Песней заставить этот наручник открыться, мы, наверное, могли бы и Ангамандо заставить обрушиться на голову его хозяину. Однако, боюсь, это не будет так легко. Ничто из этого.
— Конечно, Финдо... Ладно, спасибо вам обоим...
— Да за что тут бла...
— За то, что вы, по крайней мере, попробовали. Идите отдыхайте, вам теперь это нужно.
— Тебе это давно нужно.
— Я еще побуду здесь.
— Хорошо, отец, зови меня, если понадоблюсь.
Послышались удаляющиеся шаги, и голосов осталось два.
— Дядя?
— Да?
— Там, на горе, ты ведь смог порвать цепь, так, может быть...
— Финдарато! Ты ведь смог перейти Хэлкараксэ так же, как и я. Думаешь, мы сумели бы сделать это снова? Завтра? Сегодня? Если бы оно стало в дюжину раз длиннее?
Последовавшее за этим вопросом молчание было настолько тяжелым и горьким, что Феанаро почувствовал это и попытался ото всего отрешиться, снова погрузиться глубже в сон, но не смог. А молчание длилось и длилось.
Наконец, оно все же было нарушено.
— Прости, я не должен был спрашивать.
— Нет, это я не должен был так говорить с тобой, ты ничем не заслужил этого. Но правда в том, что я не знаю, как порвал цепь, и не думаю, что мог бы сделать это снова, даже если б открыть широкий наручник было не сложнее, чем разомкнуть одно-единственное звено. Придется отыскать другой способ, вот только…
Пока слова звучали, атмосфера ощутимо изменилось, как будто воздух очистился после грозы, и Феанаро все-таки опять крепко заснул.
А потом до него опять донесся голос Нолофинвэ, но произносил этот голос уже совсем другое.
— Да, да, я знаю. Пора.
— Это не целители, отец. Всего лишь я.
— Турьо! Не ожидал тебя здесь увидеть.
— Я тоже не думал, что приду. Но я здесь. Способа открыть наручник так и не нашлось... И руку придется отрезать. Большая потеря для мастера. Если он проживет достаточно долго, чтобы осознать ее. Я понимаю, я ведь и сам мастер. Потерять руку! Утрата отравит дни до конца вечности. Каждый час! Каждую минуту! Только в грезах можно будет забыть о ней. И тем больнее снова вспомнить!.. Я отдал бы руку, не задумываясь, если бы только это могло вернуть мою жену.
— Турьо...
— И любой, потерявший близких в Хэлкараксэ, будь он хоть какой мастер, думаю, поступил бы так же. Ты ведь сделал бы это ради Аракано, правда?
— Турьо, их нельзя вернуть! И месть не поможет.
— Я знаю, отец. Знаю. Но разве не было бы справедливо, если б и он познал, наконец, чувство потери, столь же ужасное, как наше? Я задавал себе этот вопрос целый день. И временами мне казалось, что "да" будет самым верным ответом. Но... боюсь, Эленвэ была бы отвратительна сама мысль о такой справедливости. Поэтому вот, возьми.
— Что это?
— Кинжал не из эльфийской стали. Я много говорил с местными эльфами в последнее время. У них, почти у каждого, есть оружие, сделанное наугрим — Детьми Ауле. Я выменял этот клинок на один из своих. Действительно интересная вещь, и другая, непохожая на наши. А главное, Моринготто вряд ли успел встретить много наугрим. Так что едва ли он думал о них, пока творил свои заклятия.
— Ты уверен? Глупый вопрос! Попробуем. Посвети мне. Нет, просто постой рядом.
Феанаро, хотя по-прежнему не понимал смысла слов, почувствовал, что собирается произойти что-то важное.
Голоса затихли, слышался только скрежет металла о металл. А потом оглушительный треск.
— Отец!!! Это наручник или клинок?!
— То и другое, Турьо. То и другое.
В этот момент Феанаро испытал такое неимоверное облегчение, какое не сумел бы выразить в полной мере, даже если бы к нему вернулась способность ясно мыслить и говорить. А уж в своем нынешнем положении Феанаро не мог этого выразить вообще никак и только в очередной раз глубоко заснул.
Так что невозможно было сразу заметить какую-то особую благую перемену в его состоянии, вызванную совершившимся, наконец, полным освобождением от моринготтовых оков. Но все же перемена произошла. Подлинное исцеление началось.


Нолофинвэ (1/2)


— Отец, проснись! Проснись!
Обеспокоенный голос Финдекано резко вернул Нолофинвэ с Дороги Грез в реальность. Хотя, прежде чем окончательно вернуться, Нолофинвэ еще успел подумать: "Торосы!!!" Но никаких торосов, конечно, не было. Он заснул в лагере на берегу Митрима, и теперь Финдекано будил его, потому что... Следующей мыслью стало: "Феанаро!!!" Это был свежий, недавно обретенный страх. Но, перед тем как Нолофинвэ ушел из Дома Исцеления, его уверили, что теперь, когда заклятый наручник снят, за жизнь бывшего пленника можно не опасаться. По крайней мере, ближайшие несколько часов. Так что же...
— Помнишь, я говорил, что отправил, как ты просил, весть в южний лагерь, но птица, вернувшись, не принесла никакого ответа? — говорил тем временем Финдекано.
Нолофинвэ не без усилий вспомнил, что что-то такое действительно слышал, до того как целители ошеломили его идей отрезать Феанаро руку, чтобы спасти жизнь.
— Так вот, я тогда еще понял, что они скоро приедут сюда. Только думал, это случится днем, и у нас будет время подготовиться, когда ты отдохнешь... — Финдекано вздохнул. – Но наши дозорные уже видели их отряд, гораздо ближе к лагерю, чем я предполагал. Они прибудут самое позднее к рассвету.
К рассвету. К закату. Нолофинвэ внезапно почувствовал, что начинает ненавидеть такого рода крайние сроки. Больше всего сейчас он хотел несколько часов покоя. Но сыновья Феанаро и покой несовместимы, и было бы странно не догадаться, что теперь встречи с ними не избежать.
Но, по крайней мере, никто не умирает. Пока что. Надо постараться, чтобы так оно и оставалось.
— Народ волнуется, — заключил Финдекано.
А как же иначе. Разумеется. Терпение его народа не бесконечно. Нолдор вообще не славятся терпением. И если никто не сказал слова против появления в этом лагере самого Феанаро, из-за перенесенных им страданий, которые были более чем очевидны, и так же — Нолофинвэ знал, что это верно — из любви к своему королю, то появление здесь еще и сыновей Феанаро — дело другое.
— Понимаю, — сказал Нолофинвэ. — Дай мне немного времени, я выйду к ним.
Финдекано с явным облегчением кивнул и ушел.
Нолофинвэ тщательно привел себя в порядок. Его народ видел своего короля разным, но для этого разговора он мог быть только одним — безупречным. Во внешнем облике не меньше, чем во всем остальном.
Когда Нолофинвэ наконец вышел из дому, он обнаружил, что лагерь гудит от напряжения и от голосов эльдар, вышедших на улицу. Что ж, тем лучше, его услышат многие сразу, не надо будет возвращаться к этому снова и снова.
Но начинать говорить Нолофинвэ не спешил. Он молча стоял в паре шагов от порога своего дома и ждал. Его заметили, весть о его присутствии распространилась быстро. Голоса стали стихать, взгляды обращаться к нему, и вот Нолофинвэ уже оказался под прицелом множества глаз, в тишине настолько абсолютной, насколько она вообще может быть в месте, переполненном встревоженными эльдар.
Нолофинвэ продолжал ждать. Наконец кто-то, стоявший достаточно далеко, чтобы его нельзя было увидеть и узнать за спинами остальных, крикнул:
— Мы слышали, что сыновья Феанаро скоро будут здесь. Ты собираешься принять их? Говорить с ними, словно ничего не случилось? Словно они не предали нас?
В другое время Нолофинвэ сказал бы, что любой, кто желает говорить с ним и получить ответ, должен говорить, не скрываясь. Сейчас он не стал напоминать об этом. Он понимал, что для его народа все это очень тяжело, и не хотел увеличивать груз больше, чем необходимо.
Вслед за первым голосом послышались другие. Сердитые, горькие, возмущенные и испуганные.
— Ты забудешь обо всем?
— Или уже забыл?
— Ты и нам прикажешь забыть?
— Забыть все страдания?
— Смерть наших родных?!
— Конечно, ты их родич.
Последняя фраза была уже не вопросом. И даже не упреком. Она была ударом наотмашь. Вспомнилось вдруг: "... Не одной ли они с ним крови?" Нет! Речи Феанаро в Тирионе определенно не были тем, о чем стоило думать, если Нолофинвэ хотел сохранить ясную голову. А ясная голова ему сейчас была очень нужна. Теперь, когда настала пора дать ответ.
Нолофинвэ заговорил нарочно негромко и четко.
— Я ваш король, — сказал он. — Вы однажды признали меня своим королем и продолжаете признавать каждый день. И, я знаю, вы ожидаете, что я буду править мудро и милосердно, и никогда не потребую от вас чего-то, что запятнало бы душу и омрачило сердце. До сих пор я старался оправдать ваше доверие со всей доброй волей и всеми силами, какие у меня есть. Разве я подвел вас, нолдор?! — Тут Нолофинвэ резко повысил голос.
Произнося это, он почувствовал, как у него темнеет в глазах. Ведь иногда, в минуты самой глубокой скорби и усталости, сам Нолофинвэ думал, что подвел свой народ. И уже не раз. И подвел ужасно. Что если сейчас кто-то бросит это ему в лицо? Чем он сможет защититься? Но если теперь проявит слабость, он уж точно подведет их. Еще больше.
Так что Нолофинвэ собрался с силами и продолжал:
— Так почему же теперь вы толкаете меня к этому? Вы говорите мне закрыть двери перед детьми, чей отец был потерян для них, хуже чем мертв. Не давать им увидеть его. Требуете, чтобы я отказался от милосердия. Ожесточил душу. Стал глухим к голосу разума и сердца. Вы думаете, я могу быть с ними одним, а с вами другим? И, отступив далеко от того, что сам полагаю должным и правильным, я не изменюсь? Не сделаю шага к падению? А затем не увлеку за собой и вас? Глубже, чем вы можете себе представить?
Нолофинвэ обвел взглядом толпу, ожидая, осмелится ли кто-нибудь возразить ему. Нолдор дрогнули. Они опускали глаза. Беспокойно переминались на месте. Бормотали: "Нет... Нет, Государь!.. Мы вовсе не хотели этого... Мы... " Некоторые заплакали беззвучными, но видимыми в свете звезд слезами.
Нолофинвэ ждал ответа. Его не было. Наконец, один голос, звучащий так, словно его обладатель удерживался от слез из последних сил, произнес:
— Значит, ты простишь их, потому что так велит тебе милосердие?
Нолофинвэ ответил сразу:
— Милосердие велит мне не быть жестоким. Не длить их горя. Не радоваться отчаянию. А позволить утешиться. Что же до их прошлых дел, то я не стану ни забывать о них, ни делать вид, что они ничего не значат. Не думаю, что я мог бы, даже если бы захотел. И я не говорю вам, что вы должны простить. Только будьте милосердны! Не проявляйте открытой враждебности! Таково мое слово.
Теперь он сказал все, что мог, оставалось только ждать ответа его народа и принять его, каким бы он ни был, потому что власть короля имеет свои пределы, и Нолофинвэ знал, что подошел к ним вплотную.
— Да!
— Да, Государь!
— Мы поступим по твоему слову!
— А ты прости нас за нашу...
— ... слабость...
— и не держи на нас зла.
Они разошлись, пристыженные и утомленные, но спокойные.
Нолофинвэ остался, опустошенный и встревоженный. И скрылся снова в доме так скоро, как только смог. Там он сел на подоконник в самой дальней от входа комнате и закрыл глаза, стараясь отрешиться от всего и успокоиться.
Но это ему никак не удавалось. Слишком ясно Нолофинвэ осознавал: то, через что ему пришлось пройти только что, покажется легким, как только он должен будет столкнуться с сыновьями Феанаро. И кроме того, он не мог перестать гадать, сколько эльдар из его народа все еще втайне чувствуют себя преданными и оставленными им. И что, если Турукано тоже...
Чего бы только не отдал Нолофинвэ, чтобы узнать, что поистине думает обо всем этом его средний сын. Но как о таком спросишь, если Турукано сам не захочет сказать?
Словно в ответ на эти мысли, под окном послышались голоса.
Один из них принадлежал Финдарато.
— Это было очень сурово! — воскликнул он. — Знаешь, в какой-то момент я сам вынужден был опустить глаза, потому что мне казалось, что дядя смотрит прямо на меня, и я не мог открыто выдержать этого взгляда. А тем, кто говорил с ним в начале, и кто молчал, но был с ними согласен, наверняка пришлось намного хуже.
— И ты тут же их всех пожалел, мой добрый друг, — ответил ему Турукано с самой крошечной толикой иронии.
Нолофинвэ замер, забыв дышать. Он понимал, конечно, что этот разговор не предназначен для его ушей. Но не мог заставить себя уйти и не слушать.
— А ты разве нет? — удивился Финдарато. — Ведь ты, наверняка, лучше меня понимаешь, что движет ими, — тут он смутился и запнулся. — Я хочу сказать...
— Я понимаю, что ты хочешь сказать, — прервал его неловкие объяснения Турукано. — И что ими движет, я тоже понимаю, в самом деле. Но вот где они окажутся, если будут следовать этим порывам души?
Финдарато долго не отвечал ничего, ожидая, видимо, разъяснений. И Турукано продолжал:
— Может быть, на южном берегу.
— В поисках мести, ты имеешь в виду? — спросил Финдарато.
— В метафорическом смысле, — ответил Турукано. — Ты слышал истории о том, что некоторые обитатели южного лагеря при встрече с обитателями нашего лагеря начинают краснеть, бледнеть, хвататься за голову и твердить, что теперь, когда они знают, через что мы прошли, нет им больше покоя? Наверняка слышал. Раз даже до моих ушей эти истории дошли, хотя мне никто не рассказывает их специально. Ты веришь в это?
Финдарато промолчал, но сделал, кажется, какое-то движение, может, кивнул, а может, пожал плечами.
— Я верю, — продолжал Турукано. — Потому что, как ни соблазнительно думать, что они — чудовища, не имеющие с нами ничего общего, они такие же нолдор, как и мы. И мой отец далеко не единственный здесь, у кого на том берегу есть родичи. А когда-то, не так уж давно, все мы были народом короля Финвэ, и для него не было разницы между ними и нами. Я верю, — повторил Турукано. — Но все это не имеет значения, потому что, если даже они больше никогда не смогут спать спокойно, те, кто заснул сном смерти, не проснутся, и, если не смогут есть, это никого не избавит от испытанных мук голода. Как бы ни терзала их совесть, наши прошлые страдания не станут от этого небывшими и даже не уменьшатся. И их утраченного покоя им никто не вернет. Никогда.
— Ты прав во многом, — печально отозвался Финдарато. — А может быть, и во всем, — тут он тяжело вздохнул. — Но как, по-твоему, это связано с тем, что произошло здесь сегодня?
Турукано с готовностью ответил:
— Наш народ, осознанно или не очень, — тут в его голосе опять явно послышалась ирония. — Избрал себе лорда, который пока не заставил, и, можно надеяться, не заставит их сделать ничего такого, одно воспоминание о чем лишит их покоя до конца вечности. Но "не заставит" одновременно очень во многих случаях означает и "не позволит", потому что это две грани одного и того же. Пока король не сделал ничего, чтобы потерять доверие народа, в этом он вправе требовать повиновения. Полного. Наш король хорошо сделал, напомнив сегодня об этом. И я говорю так не потому, что он мой отец.
— Может быть, — задумчиво отозвался Финдарато. — Может быть.
— Совершенно точно, — возразил Турукано и усмехнулся невесело: — Так же точно, как то, что наши родичи с южного берега непременно сделают что-нибудь такое, отчего всем здесь, включая отца, захочется немедленно выставить их вон.
Финдарато рассмеялся. Нолофинвэ тихо улыбнулся. По поводу сыновей Феанаро у него самого были примерно те же мысли. Но теперь, когда он знал, что, по крайней мере, Турукано понимает его и одобряет, он мог с этим справиться. С этим и с чем угодно.

Нолофинвэ (2/2)

Через несколько часов, когда рассвет наступил и отряд сыновей Феанаро действительно приблизился к лагерю, а Нолофинвэ встал у открытых ворот, чтобы видеть, как они приближаются, его уверенность снова пошатнулась.
Дело было даже не в величине отряда, а в лицах его предводителей. Могло показаться, что они собрались брать лагерь штурмом, и ничто их не остановит. Ничто. Даже распахнутые ворота.
На миг Нолофинвэ испытал ужас, подумав, что обрек свой народ на новые страдания. Конечно, его воины были не менее сильны, и их было больше. Но они не были готовы драться сейчас. Нолофинвэ сам позаботился о том, чтобы они не были готовы.
"Прекрати! — мысленно приказал он себе. — У сыновей Феанаро нет никакой причины нападать на наш лагерь".
И так же мысленно себе возразил:
"А для всего, что они делали раньше, у них были причины?"
"Раньше воля Феанаро была достаточной причиной. Для них. Сейчас он не может сказать им, что делать".
"И возможно, на этот раз, так еще хуже. Ты знаешь, что они собираются предпринять без его руководства? Ты думаешь, они сами это знают?"
Пока Нолофинвэ предавался таким мрачным раздумьям, отряд обогнала большая белая собака. Хуан, пес Тьелкормо. Он стрелой полетел вперед, добежал до Нолофинвэ, понюхал полу его плаща и принялся с удивительной скоростью наматывать вокруг него круги, как щенок в первый раз выпущенный на прогулку в поле. При этом уши его развевались на бегу так, что невозможно было не рассмеяться. И действительно скоро послышались смешки, как со стороны отряда сыновей Феанаро, так и из-за спины Нолофинвэ, где его народ наблюдал за происходящим.
Сыновья Феанаро, видя щенячий восторг Хуана, которому такое поведение было совсем не свойственно, ошеломленно остановились, и шестеро из них при этом вопросительно посмотрели на Тьелкормо. Тот отвечал им таким же недоуменным взглядом.
А Хуан тем временем решил, что набегался достаточно, и разлегся на земле у ног Нолофинвэ, подставляя ему огромный живот. Нолофинвэ ничего не оставалось, кроме как наклониться и погладить длинную и густую белую шерсть.
Выпрямившись, Нолофинвэ увидел, что у Тьелкормо стало такое лицо, будто это он сам, а не его пес сделал что-то, совершенно не соответствующее случаю.
— Хуан, ко мне! — позвал Тьелкормо.
Хуан в ответ перекатился со спины на живот и посмотрел на хозяина, склонив голову на бок, а потом проворчал по-собачьи что-то неясное, но все вместе оставляло четкое ощущение, что он пытался сказать: "Сам иди сюда!"
— Хуан, что ты творишь! — воскликнул Тьелкормо. — Не время для шуток.
Он спрыгнул с лошади, намереваясь, видимо, попробовать все же отогнать от Нолофинвэ свою собаку. Прежде чем ситуация могла стать еще более неловкой, Нолофинвэ сказал:
— Приветствую вас, лорды дома Феанаро! Думаю, вы хотели бы как можно скорее увидеть своего отца. Я отведу вас к нему. Пусть ваши спутники и ваши кони останутся здесь. Боюсь, лагерь переполнен.
Вот так. И ни слова о родстве. Или о предательстве. Или о том, каково народу Нолофинвэ видеть своих лошадей, несущими чужих всадников, хотя это зрелище неожиданно остро поразило самого Нолофинвэ, и остальных, конечно, не меньше.
Но если бы Нолофинвэ ждал, что его усилие будет замечено или, тем более, оценено, он был бы разочарован. Он, впрочем, на подобное не слишком надеялся. У него не было власти над сыновьями Феанаро, ни реальной, ни даже формальной. А умение хотя бы иногда просто сделать, что сказано, и не создавать лишних проблем ни себе, ни другим никогда не входило в число достоинств, которыми славился род Феанаро.
Никто не двинулся с места. А Куруфинвэ, неприязненно поглядев на Нолофинвэ сверху вниз, спросил:
— Почему мы должны верить, что это не какая-то ловушка?
Этим он заработал несколько раздраженных, но не изумленных взглядов от своих братьев. Из чего Нолофинвэ сделал вывод, что говорить за всех должен был кто-то другой, но, как заставить Куруфинвэ не говорить за всех, когда он не должен, они пока не выяснили.
Это могло бы показаться даже забавным, при других обстоятельствах. Но сейчас Нолофинвэ был слишком занят, борясь с собственным моментально вспыхнувшим гневом и стараясь удержать рвущиеся с языка ответы, ни один из которых не облегчал положения: "Какая еще ловушка?! Зачем?! Совсем ума лишились?" или "Не хотите верить, так убирайтесь вон, я сожалеть не буду!" Ловушка! Они перепутали его с Моринготто?! Возможно, ему следует отнестись к ним так же и захлопнуть ворота у них перед лицом.
Нолофинвэ слышал, как у него за спиной поднимается ропот, пока негромкий, как потрескивание сухих веток. Но достаточно одной искры его гнева, чтобы разгорелся пожар. Напрасно он опасался, что его воины совсем не готовы драться, они почти готовы. Единственное слово одобрения, и...
— Пока у вас есть мое слово, а позже вы все увидите своими глазами, — очень ровно произнес Нолофинвэ.
Вместо огня — вода. Ропот затих.
Прежде чем Куруфинвэ мог дать какой-то ответ, который — Нолофинвэ не сомневался — был бы еще более оскорбителен, заговорил Майтимо:
— Да, я думаю, мы увидим, — сказал он и спешился.
Смотрел он при этом не на Нолофинвэ, а куда-то ему за спину, где — Нолофинвэ не нужно было оборачиваться, чтобы убедиться в этом — стоял Финдекано. Что ж, по крайней мере, старший из сыновей Феанаро все еще не думал, что Финдекано мог бы участвовать в каком-то хитроумно подготовленном обмане. Значит, не весь разум испарился.
Оказавшись на земле, Майтимо, не колеблясь и не оборачиваясь, пошел к воротам. За Майтимо следом двинулся сначала Тьелкормо, к которому тут же подбежал Хуан, потом — в свою очередь спрыгнув с коня — Макалаурэ. За ним — Амбаруссар. Только двое сыновей Феанаро оставались сидеть верхом. Они обменялись взглядами, и Карнистир последовал за братьями. Куруфинвэ несколько мгновений смотрел на это, стиснув зубы, потом тоже спрыгнул и последним зашагал к воротам.
В самых воротах он остановился, обернулся и поднял руку, глядя на своих воинов.
"Если он сейчас еще что-нибудь скажет про ловушку, я не могу ручаться даже за себя," — мрачно подумал Нолофинвэ.
К счастью, сын Феанаро не произнес ни слова и, наконец, миновал ворота. Нолофинвэ вошел следом за ним и дал дозорным знак ворота не закрывать. С таким количеством эльдар с обеих сторон, ни один, самый тупой, враг сюда не сунулся бы, даже окажись он действительно рядом.
Нолофинвэ обогнал одного за другим всех сыновей Феанаро и пошел впереди, показывая дорогу. Впрочем, дорога, скорее всего, была и так им знакома. Дом Исцеления разместили в постройке, лучше всего подходившей этой цели, а значит, скорее всего, и возводившейся именно для этого.
У входа в Дом Исцеления Хуан остановился и сел на землю с видом очень умной и воспитанной собаки, которая будет ждать здесь. Тьелкормо кивнул ему. Куруфинвэ посмотрел мрачно, остальные не обратили особого внимания, торопясь войти в дом.
Нолофинвэ открыл дверь в комнату, где лежал Феанаро. Целителей внутри не оказалось, но можно было услышать их присутствие где-то в дальних помещениях, и Нолофинвэ понял, что они просто вышли, увидев приближение посетителей, с которыми не желали сталкиваться.
Сам Нолофинвэ, пропустив в комнату своих племянников, тоже за ними не пошел и постарался закрыть дверь поплотнее. Они наверняка не хотели бы, чтоб он видел их в такой момент, а он не хотел этого видеть, потому что жалость к ним — последнее, что ему сейчас нужно. Он должен оставаться спокойным и хладнокровным, и не брать на себя больше, чем в силах выдержать его народ.
Но дверь не могла помешать ему слышать. Вот кто-то закричал, как от боли, и голос узнать было нельзя. Затем послышались рыдания. Кто-то упал. Или опустился на колени. Кто-то толкнул стол или, возможно, попытался опереться на него, но не смог. И снова рыдания...
Нолофинвэ вышел из Дома Исцеления и остановился на пороге. Отсюда было уже не слышно, если не прислушиваться специально. Хуан при виде него несколько раз приветственно махнул хвостом. Он всегда был дружелюбным псом, но Нолофинвэ не помнил, чтобы раньше Хуан радовался ему так, как сегодня. Что же изменилось?
Нолофинвэ посмотрел на собаку вопросительно. Хуан в ответ поглядел на него с выражением: "Мы оба знаем". Нолофинвэ покачал головой, уже невесть что мерещится от усталости. Как может собака, даже самая умная, знать вещи, о которых Нолофинвэ и хозяину ее еще не рассказывал? И не собирался рассказывать. Во всяком случае, не обо всем.
От этой мысли Нолофинвэ перешел к еще очень свежим и болезненным воспоминаниям о собственном походе в Ангамандо и на время потерялся в них.
Вдруг дверь в комнату Феанаро с силой распахнулась, и оттуда вылетел Куруфинвэ.
— Мы забираем его, немедленно! — объявил он.
При этом его била крупная дрожь, и Нолофинвэ сомневался, что он сам без помощи мог бы добраться хоть до ворот, не говоря уже о том, чтобы перевозить куда-то больного, который недавно еще был умирающим.
Но стоило Нолофинвэ открыть рот, чтобы возразить, как Куруфинвэ продолжал:
— И ты не сможешь нам помешать!
— Если не сможет он, помешаю я, — произнес внезапно очень твердый женский голос. — Сейчас ваш отец не сможет пережить даже путешествие отсюда до озера, а уж тем более вокруг него.
Нолофинвэ едва не вздрогнул. В памяти эхом отозвалось: "Здесь только мы... У короля нет власти приказывать мне в вопросах исцеления..." В чем уж точно нельзя было обвинить леди Нинквиндиль, так это в недостатке храбрости для исполнения ее обязанностей целителя.
Она прошла по коридору и остановилась перед Куруфинвэ без страха, хотя не могла не видеть, как он схватился за рукоять меча. Казалось, она не дрогнет, даже если он в самом деле попробует разрубить ее. Нолофинвэ не был настолько хладнокровен. Он быстро преодолел расстояние, отделявшее его от них.
Но вмешиваться не понадобилось. За спиной Куруфинвэ появился Тьелкормо и положил руку ему на плечо.
— Она права, брат, — сказал он.
— Что ты в этом понимаешь, — огрызнулся Куруфинвэ.
— Больше, чем мне хотелось бы.
С этими словами Тьелкормо втянул брата обратно в комнату, и, даже не глядя на остальных участников сцены, захлопнул дверь.
— Государь, — так же бесстрастно, как прежде, сказала Нинквиндиль и слегка склонила голову в знак уважения, а потом снова удалилась.
Нолофинвэ на этот раз не стал уходить. Первая буря эмоций там вроде бы уже улеглась, а узнать, что на уме у его племянников, определенно стоило. Так что Нолофинвэ позволил себе прислушаться.
И не был удивлен, когда первым услышал голос Куруфинвэ.
— ... его здесь. Я все еще думаю, что тут должен быть какой-то подвох. Должен. Я просто чувствую это!
— Да, разумеется, подвох, — отозвался Майтимо. — Ты твердил о нем с тех пор, как мы получили сообщение от Финдекано. Говорил, что это не может быть правдой, что все — часть какого-то сложного обмана.
— Да, я говорил такое, — признал Куруфинвэ. — В конце концов, это было гораздо более вероятно, чем...
— Чем правда, — теперь послышался голос Карнистира.
— Да, — сказал Куруфинвэ. — Но в любом случае, здесь никому нельзя доверять. Отец не просто так решил оставить их в Арамане. Никому нельзя доверять! — повторил он с еще большей горячностью. — А меньше всех — Нолофинвэ. И не смотрите на меня так, отец согласился бы со мной, если бы был здесь! — было похоже, что он сказал это не думая, просто по привычке.
— Но отец здесь! — воскликнул голос, принадлежавший одному из Амбаруссар, невозможно было на слух определить, которому из них.
— И это все меняет, не так ли, — добавил второй, очень похожий.
— Все? — Куруфинвэ явно не собирался сдаваться. — Еще неизвестно, как ему удалось вытащить отца из Ангамандо, может, он сгово...
— Не произноси этого! — вдруг приказал Майтимо. — Не смей! Это отвратительное оскорбление, и мы не вправе говорить так о том, кто спас нашего отца, даже если он не может нас слышать.
Нолофинвэ за дверью только мрачно усмехнулся. От ослепительного взрыва гнева его спасло только осознание, что он подслушивает чужой разговор. Из-за этого Нолофинвэ чувствовал себя все же несколько виноватым и потому меньше уязвленным чудовищными словами.
— Майтимо прав, Курво, — вмешался тем временем Карнистир. — Ты должен попытаться успокоиться.
— О да! — тут же взвился Куруфинвэ. — И совсем не удивительно слышать это от тебя, ведь ты безупречен, когда дело касается уместности!
— Меня не заботит уместность, — сказал Карнистир. — Только правдивость. А ты сейчас... — он тоже повысил голос, но закончить фразу не успел.
— Перестаньте все, — вдруг вмешался Тьелкормо. — Ваши крики беспокоят отца.
Нолофинвэ за дверью пораженно замер. Насколько он знал, Феанаро не беспокоило ничто: ни голоса, ни прикосновения, ни еда или питье... Только боль он определенно мог чувствовать, но от боли его избавляли целители, так что Феанаро просто спал, что бы ни происходило вокруг него или с ним.
И вот теперь он реагировал на голоса. Может быть, просто пришло время. Или же голоса сыновей могли достичь его лучше, чем любые другие. Но об этом нельзя было думать слишком много, иначе Нолофинвэ не сможет сказать им то, что должен непременно сказать в конце концов.
— Наши крики? — едко переспросил Куруфинвэ. — Или то, как ты теребишь его волосы? Прекрати его гладить!
— Нет, — в свою очередь подал голос Макалаурэ. — Не прекращай, до этого было хуже. Хотя не представляю, как тебе хватает духу. Кажется, даже слишком пристальный взгляд способен причинить ему боль.
— Это наш отец, а не очередной раненый и истощенный волк, которого ты подобрал, странствуя по Аватару! — продолжал Куруфинвэ, не обращая внимания на Макалаурэ.
— Я знаю, — ответил Тьелкормо. — К сожалению. — Его голос был необычно тихим и очень горьким. — Если бы он был раненым истощенным волком, я забрал бы его отсюда, не колеблясь ни мгновения, потому что знал бы: никто в целом мире не позаботится о нем лучше, чем я. Сейчас я ничего не знаю. Как и ты. И ужасно боюсь сделать что-нибудь такое, что навредит отцу еще больше. И то, что я чувствую себя так, словно сама Арда вдруг поднялась на дыбы и ударила меня по лицу, не помогает, конечно… - Тьелкормо судорожно вздохнул. - Его волосы совсем поседели, как это вообще возможно...
Куруфинвэ не ответил, но снова послышались рыдания. На этот раз сдавленные, словно кто-то изо всех сил сдерживал их, но не мог сдержать. Нолофинвэ поспешно отошел от двери обратно ко входу в Дом Исцеления, где все так же терпеливо ждал Хуан. Нолофинвэ присел перед ним на корточки и осторожно протянул руку.
Хуан вильнул хвостом, разрешая себя погладить, и Нолофинвэ тут же воспользовался позволением. Шерсть под рукой была очень мягкой на ощупь. Это успокаивало.
Почувствовав, что овладел собой настолько, насколько это вообще возможно в сложившихся обстоятельствах, Нолофинвэ вернулся к двери в комнату Феанаро. Теперь он нарочно не прислушивался к тому, что приходит внутри — подходящего момента, чтобы войти, все равно не существовало. Значит, подойдет любой.
Нолофинвэ помедлил мгновение, решая стучать или нет. В итоге все-таки постучал и тут же вошел, прежде чем кто-нибудь мог велеть ему убираться вон. При виде Нолофинвэ все сыновья Феанаро повскакивали на ноги: и Тьелкормо, который стоял на коленях у изголовья ложа Феанаро, и Майтимо, который тоже стоял на коленях, но только в ногах этого ложа, и Карнистир с Куруфинвэ, которые сидели на полу, причем Карнистир обнимал Куруфинвэ за плечи. Те, кто стоял уже и так, при виде Нолофинвэ неестественно замерли, точно окаменели.
Некоторое время все только смотрели друг на друга. Наконец Майтимо шагнул вперед и сказал очень официально:
— Лорд Нолофинвэ, я хочу говорить с тобой от имени всего рода Феанаро.
Его тон хорошо соответствовал бы тому, которым Нолофинвэ приветствовал сыновей Феанаро у ворот, но теперь было уже несколько поздно для этого.
Нолофинвэ ответил:
— Лучше не стоит. Не думаю, что могу выдержать сегодня больше оскорблений, чем я уже услышал.
В течение нескольких секунд Майтимо побледнел, покраснел, снова побледнел и затем сказал:
— Вероятно, я не нанес бы тебе жестокого оскорбления, поблагодарив за то, что ты вызволил нашего отца из плена Моринготто.
— Кто знает, — холодно отозвался Нолофинвэ. — Возможно, любые слова, которые ты мог бы сказать, походили бы для меня на "спасибо" не больше, чем мой честный ответ походил бы для вас на "пожалуйста".
— И каким он был бы, твой честный ответ? — спросил Майтимо, бледнея еще больше.
— Я сделал это не ради вас, — ровно ответил Нолофинвэ.
— А ради чего? — вмешался Куруфинвэ. — Мы жаждем узнать.
Нолофинвэ посмотрел на Куруфинвэ, и увидел, что Карнистир положил руку ему на плечо и сжал, по-видимому, до боли. Но вопрос был уже задан. И Нолофинвэ не видел причин не отвечать.
— Ради вашего отца и отчасти ради моего.
— Ну да, скажи еще, что ты его любил, — тут же ощетинился Куруфинвэ и уточнил: — Нашего отца, я имею в виду.
"Что ж, по крайней мере, даже он не высказывает сомнений, что я любил своего отца, а то ведь и такое бывало" — с горечью подумал Нолофинвэ, а вслух сказал:
— Он мой брат.
— Отец не согласился бы, — возразил Куруфинвэ.
И был, конечно, прав.
— Я не собираюсь спорить об этом, с кем бы то ни было, — ответил Нолофинвэ резче, чем хотел.
От этого температура в комнате как будто упала на пару градусов, и у сыновей Феанаро на мгновение сделались такие лица, словно только гордость мешает им отступить на пару шагов.
После этого воцарилось очень неудобное молчание. Прервал его Амбарусса, самый младший из сыновей Феанаро, если только Нолофинвэ не потерял окончательно способность их различать.
— Скажи, как ты освободил его, — попросил он. — Мы пытались и не могли, мы думали, это вообще невозможно!
Это была именно просьба. Без тщательно — или не слишком — скрытого внутри яда. Или сомнения. Или чего-то еще. И Нолофинвэ сам чуть не отступил на два шага от неожиданности.
Остальные шестеро молчали, но жгли Нолофинвэ взглядами. И он вдруг решил, что не будет ничего скрывать, а просто покажет им все точно, как было. Тогда не останется места для возмутительных предположений. В конце концов, что ему таить? Отчаяние? Слабость? Слезы? Мольбы? Почему он должен стыдиться этого перед ними? Кто они для него?
"Почему ты вообще должен стыдиться этого хоть перед кем-то?" — прозвучал в его голове голос, очень похожий на голос матери.
Отчего Нолофинвэ укрепился в своем решении. И сказал:
— Откройте разум, я покажу вам, как все случилось, через осанвэ.
Это был, возможно, самый безумный план в его жизни, кроме перехода через Хэлкараксэ и похода в Ангамандо. Осанвэ во всем Белерианде не пользовался никто, с тех пор как Моринготто засел в своей крепости. Боялись, что он мог бы проникнуть в открытый для осанвэ разум и захватить сознание эльда.
Так что Нолофинвэ ожидал новой волны яростных возражений, но сыновья Феанаро сняли барьеры аванирэ едва ли не быстрее, чем он успел договорить. Все-таки у них были самые необычные представления об осторожности и о том, когда стоит проявлять ее, а когда нет.
"С появлением Новых Светил и потерей своего горячо ненавидимого пленника Моринготто наверняка слишком напуган и зол, чтобы пытаться захватить наши умы. Все обойдется как-нибудь," — сказал себе Нолофинвэ.
После чего тоже снял барьер аванирэ и установил осанвэ со всеми сыновьями Феанаро сразу, и разделил с ними свои воспоминания от того, как запел песню поиска, и до того, как орел унес его прочь с Феанаро.
Держать осанвэ с семью собеседниками одновременно было непросто. К тому же, между ними никогда не было близости, которая облегчила бы задачу, так что, когда все закончилось и барьеры аванирэ вернулись на своим места, Нолофинвэ едва стоял на ногах.
Впрочем, его племянникам приходилось не лучше, хоть и не из-за осанвэ. Их, похоже, само видение лишило остатков спокойствия, а заодно и дара речи.
Наконец Куруфинвэ с видимым трудом произнес:
— Орел Манвэ, — в голосе его недоверие и страх мешались с чем-то еще, совсем уж неопределимым. — Когда отец узнает, он будет...
Голос Куруфинвэ сошел на нет. Или у него не было сил говорить дальше, или он не знал, чем завершить свою фразу.
Нолофинвэ сделал глубокий вдох, чтобы собраться с силами, но это привело только к резкой боли где-то за ребрами. Нужно было скорее сказать все, что необходимо, и закончить разговор.
Нолофинвэ заговорил, стараясь, чтобы его голос звучал спокойно и твердо:
— Теперь, когда вы убедились, что ваш отец здесь, что о нем заботятся и вы не можете пока забрать его в свой лагерь, вы наверняка хотите остаться здесь с ним. Это невозможно.
Шум крови в ушах сильно мешал сосредоточиться. Все-таки осанвэ было плохой идеей. Но, по крайней мере, действительно обошлось без Моринготто.
— Что?
— Да как...
— Ты...
Не позволяя перебить себя, Нолофинвэ продолжал:
— Вы не можете оставаться здесь постоянно. Тем более все сразу. Только один из вас, — тут он остановился.
Нолофинвэ продумал все заранее, еще до того, как сыновья Феанаро появились в лагере. Он был готов сказать: "На полдюжины часов раз в полдюжины дней", но, глядя на них и помня, что Феанаро мог слышать их голоса, и, таким образом, они, возможно, были лучшим — или единственным — ключом к его подлинному возвращению к жизни, Нолофинвэ сказал:
— На шесть часов, раз в три дня.
— Ты понимаешь, насколько это подло? — резко спросил Карнистир.
И Нолофинвэ понял, что сейчас станет мишенью для его специфической правдивости, благодаря которой он и прославился вздорным нравом, потому что в половине случаев это все имело к правде довольно мало отношения.
— Ты получил власть над нами, — продолжал Карнистир, — и теперь используешь ее, чтобы наказать нас за что-то, в чем, как тебе кажется, мы виновны.
"Что-то", "как тебе кажется", кровь в ушах Нолофинвэ застучала сильнее. Перед глазами поплыли пятна, тут же превращаясь в мертвые лица эльдар... Вероятно, им обоим повезло, что у Нолофинвэ сейчас просто не было сил, чтобы ударить своего собеседника, поскольку это уж точно не сделало бы вещи проще.
Впрочем, слова тут тем более не могли помочь. Но Нолофинвэ все равно попытался ответить:
— Наказание, — сказал он, заставляя себя казаться спокойным. — Это что-то, что происходит, если поступок мог привести к самым ужасным последствиям, но не привел. А когда последствия настолько ужасны, что хуже не может быть, всякое наказание бессмысленно, даже если бы я хотел или мог его назначить. Вам просто придется иметь дело с последствиями. Ваше присутствие тревожит мой народ, поэтому вы не можете...
— Ты серьезно считаешь, что нас интересует мнение семидесяти тысяч бесполезных глупцов, которых ты зовешь своим народом? — перебил его Куруфинвэ.
— Нет, — ответил Нолофинвэ. — Это часть проблемы. А кроме того, их больше не семьдесят тысяч, только пятьдесят. И каждый из них знает, что вы считаете их бесполезными глупцами. Поэтому ваше присутствие здесь — сложный вопрос, и возможно, было бы лучше, если бы вы вообще...
Прежде чем Нолофинвэ мог договорить, вмешался Майтимо.
— Хорошо, — быстро сказал он. — От имени рода Феанаро я принимаю твои условия.
На этот раз никто не возразил.