Из гордости и смирения, фанфик, джен

[vinyawende]

Обзорам

[L]vinyawende[/L] выкладывает фик "<a href="http://vinyawende.diary.ru/p207534791.htm">Из гордости и смирения</a>" Нолофинвэ, Феанаро и другие, джен, драма, агнст, АУ после угрозы мечом, [MORE=спойлер]изгнание обоих участников конфликта по приговору Финвэ[/MORE]

Неожиданно устроила себе новогоднее развлечение: написала самый длинный в своей жизни фик (24000 слов), причем выкладывала его в процессе написания, чего никогда раньше не делала. Мне понравилось Все-таки внимание читателей к тексту заряжает энергией, и это очень здорово!

А момент, когда Феанаро грозит брату мечом, моя любимая АУ-развилка, получается. Как-никак уже третий фик с ней написала.

Название: Из гордости и смирения
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: Нолофинвэ, Феанаро, Финвэ, Анайрэ, Финдекано, Турукано, Аракано, Арэльдэ, новые персонажи, упоминаются Индис, дочери Финвэ, сыновья Феанаро, Нерданель, Ингвэ, Мелькор, валар
Рейтинг: R (16+)
Жанр: АУ, драма, агнст
Размер: макси, 24 320 слов
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: Фик написан на Драббл-Фест в Арде по заявке: "Валар не призывают к суду Феанаро. Нолдоран сам должен разобрать это дело. АУ" Феанаро грозил брату мечом на глазах у множества нолдор, и это всколыхнуло весь Тирион, но никакой реакции валар не следует. Тогда Финвэ принимает сложное для себя решение, надеясь, что оно принесет благо народу нолдор. Окажется ли он прав, и что это решение принесет сыновьям Финвэ, их семьям и самому Финвэ?
Примечание автора: 1 год Древ - примерно 9,8 обычных лет. 144 дня Древ - примерно 1,5 обычного года.

Пролог

В час полного расцвета Тельпериона Таникветиль казалась особенно сияющей и совершенной. Далекой и неприступной. Финвэ, король нолдор, смотрел на великолепную белую вершину долго, так долго, что стало больно глазам, а гора, конечно, никак не отвечала на столь пристальное его внимание. Ни она, ни те, чьим домом она была.
Ни одного слова не пришло из Ильмарина, от Короля и Королевы Арды. Хотя они знали, что произошло утром этого... нет, уже прошедшего... дня, сперва на Совете, который созвал Финвэ, а потом на ступенях дворца. Конечно, знали. Если даже не видели и не слышали сами, об этом рассказали бы птицы.
Ссоры сыновей короля нолдор не новость в Амане, но когда Феанаро обнажил меч и приставил его к груди Нолофинвэ, все птицы разом испуганно умолкли, и долго еще не звучали их голоса.
Хотя кровь не пролилась. Конечно, не пролилась. Быть такого не может, чтобы Феанаро желал кому-то боли или смерти... тем более, брату. Нет, надо взглянуть правде в глаза: даже брату. Но все равно. Феанаро не стал бы всерьез причинять вред Нолофинвэ. Ни за что. Никогда. Он хороший маль... нет, достойный эльда. Конечно.
Но их с Нолофинвэ разногласия зашли слишком далеко. Отравили весь город, весь народ, а теперь, как ни крути, потрясли и самые основы Арды.
Нужно сделать что-то. Прекратить это разом.
Но как?
Финвэ не знал этого раньше, не знал и сейчас.
Он думал, после случившегося валар вмешаются, видя, что его сил и мудрости явно не достаточно, чтобы разрешить такое дело.
Но ни слова не пришло из Ильмарина.
Что это? Доверие? Уважение к его сану среди его народа? Или наказание за то, что он допустил такое?
И должен ли он теперь попытаться сам все решить? Или ему следует обратиться к валар за помощью? Просить? Умолять? Признать свою слабость? Сказать, что народ больше не доверяет ему? И сам он больше не доверяет себе?
Или, выпрямив спину и сжав зубы, попытаться поднять эту ношу? Как прилично королю нолдор, да и просто главе рода тоже. И как, похоже, желают валар. Или не желают?
Что выбрать? Гордость или смирение? И что в данном случае будет гордостью, а что смирением?
Финвэ совсем запутался.
И не у кого попросить совета. Разве что... Ингвэ... Он не отказался бы помочь. Но прийти с таким делом к другому владыке эльдар, тем более к Верховному королю... все равно, что просто переложить на него эту ношу целиком. Да и для Ингвэ дети Финвэ — родичи... Но не все они. А так еще хуже. Нет. Нельзя обращаться к Ингвэ. Жаль. Он мудр и часто видит скрытое от других.
Впрочем, в одном можно быть уверенным: что бы Ингвэ ни посоветовал, в конце он обязательно сказал бы, что король нолдор — Финвэ, и что он как никто знает свой народ и способен действовать для блага нолдор, даже если сами нолдор слишком запутались, чтобы понять, в чем их благо. Нет, особенно, если это так. Нужно только положиться на свою мудрость и чутье. А потом, разумеется, следовать тому, что они подскажут. Без колебаний.
Да, Ингвэ точно сказал бы это. И может быть, даже оказался бы прав. Он обычно оказывается прав.
Финвэ глубоко вздохнул.
Ну что ж. Пожалуй. Он соберется с силами и примет решение. Вроде бы, быть королем у него всегда выходило лучше, чем в последнее время выходит быть отцом.
Вот он и рассудит дело как король.
А гордость это или смирение, и к добру это приведет или к худу, станет ясно потом.

Глава первая

Ошеломление. Возмущение. Ужас. Протест. Никогда еще ни одно решение своего короля нолдор не встречали с такими чувствами. Можно было бы даже сказать, что никогда и ничего нолдор не встречали с такими чувствами, если бы вчера на этом самом месте перед дворцом брат не грозил мечом брату.
Но то было странное, небывалое, немыслимое дело. А суд короля... Финвэ был мудр и милосерден всегда. Так терпелив, добр и мягок, как только возможно. Даже слишком добр и мягок, иногда думали некоторые, особенно молодые и горячие. И вот теперь такой суровый приговор. Изгнание для принца Феанаро.
В памяти каждого все еще раздавались гулко, подобно грому, слова: "До того как истечет этот день Древ, должен, ты, Феанаро, сын Финвэ, покинуть Тирион и не возвращаться, пока не истекут двенадцать лет Древ. Ты не должен брать с собой никакого имущества, кроме одежды, запаса провизии на полдюжины дней и оружия, пригодного для охоты. За пределами Тириона ты можешь оставаться на одном месте не дольше, чем проходит времени между двумя Смешениями Света. В дороге у тебя не должно быть спутников. С женой и детьми ты можешь встречаться за пределами Тириона не чаще одного раза в сто сорок четыре для Древ, встреча не должна длиться дольше, чем проходит времени между двумя Смешениями Света. Таково слово короля нолдор".
Народ, который герольды короля призвали на площадь, чтобы каждый мог быть свидетелем суда, загудел, как растревоженный улей. Поражены были все. Но те, кто любил принца Феанаро, особенно остро чувствовали несправедливость этого решения. Ясно, король и в самом деле в руках Нолофинвэ.
И тот стоял тут же, недалеко. Доволен. Даром, что глаза широко распахнуты, будто от ужаса. Даром, что такого выражения лица у него не было и вчера, когда он видел отточенную сталь у своей груди. Все — притворство и ложь. Все — его рук дело. Воплощение его замыслов.
Но прежде чем кто-то мог выкрикнуть это в полный голос, закричал, одновременно выступая вперед, сам Нолофинвэ:
— Отец! Разве плата за проступок не должна быть соразмерна вине, а суровость суда не смягчается милосердием? Ты сам всегда придерживался этих правил и учил других придерживаться их, — голос принца прозвучал странно уязвлено, словно Финвэ обманул его в чем-то. — Так почему же теперь твой приговор так жесток? Не произошло ничего столь ужасного, что требовало бы такой кары. Ссоры не редки между нами. Но ни один из нас никогда не желал разрушить мир в Тирионе или осквернить Блаженный Край убийством эрухино. Я не верю, что Феанаро угрожал мне смертью всерьез, — тут Нолофинвэ немного помедлил. — И я прощаю его.
Финвэ посмотрел на своего второго сына долгим пристальным взглядом, который посторонние наблюдатели могли бы назвать бесстрастным. Но Нолофинвэ знал своего отца очень хорошо, и он изумился, какую смесь чувств видит там, в глубине таких знакомых серых глаз: удовлетворение, как если бы на Совете все вдруг сами, без долгих споров пришли к решению, которое Финвэ считал самым верным, и предостережение, почти как будто он хотел крикнуть: "Не делай этого!", вот только кому? И тоску. Такую тоску, что о ней нельзя было сказать на языке эльдар, разве что прорычать или провыть по-звериному.
Нолофинвэ замер в замешательстве.
Но потом понял. Конечно! Финвэ было тяжело отсылать от себя Феанаро, которого он так любил. И все же Финвэ считал должным сделать это и делал. Значит, надо настаивать. Отговорить отца. И ради Феанаро, и ради самого Финвэ. Нолофинвэ не хотел, чтобы они страдали. Хотя еще вчера, говоря честно, судьба Феанаро не очень его заботила. Но вчерашний день сейчас казался очень далеким, незначительным. Почти нереальным.
— И ты прости его, отец наш и король! — продолжал Нолофинвэ. — Предадим вчерашний день забвению.
— Предадим забвению? — переспросил Финвэ. — Твои слова, что ты поддержишь любое мое решение, мне тоже следует забыть?
От этого вопроса замешательство Нолофинвэ стало еще больше. И даже на миг отразилось на его лице. Но только на миг. Он быстро овладел собой и ответил:
— Нет, это правда и всегда будет правдой.
— Тогда отчего сейчас ты идешь против моей воли? — спросил Финвэ.
— У меня не было даже мысли об этом, — искренне ответил Нолофинвэ. — Я лишь надеялся своими словами смягчить твое сердце. Хотя, быть может, я выбрал для этого не те слова, — признал он тут же.
Обычно Нолофинвэ не позволял чувствам взять над собой верх, говорил спокойно, ясно и убедительно. Если только это не было очередным столкновением с Феанаро, тут Нолофинвэ редко удавалось держать себя в руках так хорошо, как хотелось бы. И вот теперь приговор отца уж очень потряс его.
— Если моя речь показалась тебе непочтительной и дерзкой, я прошу прощения, — заключил Нолофинвэ и поклонился Финвэ.
— Это я прощаю тебе легко, — ответил Финвэ. — Но исполнить твою просьбу не могу, в каких бы словах ты ни выразил ее. Ибо, пусть ты и считаешь иначе, я вижу, что мир Амана под угрозой, и я должен остановить это. Ради народа нолдор. Ради всех эльдар. И ради долга благодарности, который связывает нас с валар, когда-то призвавшими в этот край квэнди. Двенадцати лет должно хватить и Феанаро, чтобы обдумать свои дела, и всему нашему народу, чтобы смута, вызванная вашими столкновениями, утихла.
Феанаро, который, выслушав приговор, замер в какой-то болезненной неподвижности, при этих словах Финвэ поморщился, но ничего не сказал.
— Все же срок наказания может быть уменьшен, — продолжал Финвэ. — Если ты, Нолофинвэ, разделишь участь Феанаро. Шесть лет Древ изгнания с теми же условиями для каждого из вас. Этого, вероятно, хватит, чтобы в Тирионе снова воцарился покой. И затем вы оба можете вернуться. Если ты согласишься. Если же нет, ничего не изменится. Мое прежнее решение останется в силе.
Толпа ахнула.
Но Нолофинвэ этого не слышал. Небо над его головой качалось и звенело, как будто оно было огромной фарфоровой чашей и теперь разбилось. Изгнание... Шесть лет Древ... покинуть родной город... оставить любимые и привычные занятия... друзей и семью... скитаться... Ужасно... Но участь Феанаро это облегчит. А разве не этого Нолофинвэ хотел еще недавно, когда выходил говорить перед отцом? И разве не был бы он сейчас смешон и жалок, если б ответил "нет"?
— Нет! Мне это не нужно! Ничего от него не нужно! — крикнул Феанаро так громко, что его услышал даже Нолофинвэ, и небо от этого странным образом перестало звенеть и качаться.
Финвэ ничем не показал, что слышал слова Феанаро, он смотрел только на Нолофинвэ, оставляя право решения — бремя решения — целиком второму своему сыну.
— Да, — ответил тот. — Я согласен.
— Что ж, — сказал Финвэ. — Отныне, мой приговор имеет силу над вами обоими. На шесть лет Древ.
И едва он произнес это, Нолофинвэ, словно удар, поразила ужасная мысль: по приговору можно раз в сто сорок четыре дня встречаться с женой и детьми. Но не с матерью. Для Феанаро это не имеет значения, потому что его мать в Мандосе, но мать Нолофинвэ здесь же, на площади. Обычно Индис принимала участие в решении спорных вопросов, но сегодня стояла среди зрителей. Попросил ли ее об этом Финвэ или она сама решила, что так будет правильнее, Нолофинвэ не знал. Да теперь это было уже и не важно. Главное, он совсем забыл о ней сейчас. Он вообще часто забывал о ней в последнее время. Глупец!
Что же делать теперь? Просить о снисхождении? Или перетерпеть? Шесть лет Древ... Нолофинвэ нашел взглядом мать. Она смотрела на него широко распахнутыми, полными слез глазами. Если б она в этот миг заплакала, он не выдержал бы. Просто не выдержал бы. Но Индис, заметив, что сын смотрит на нее, выше подняла голову и ободряюще улыбнулась.
Что ж, вероятно, они могли перенести эту разлуку. Ее поддержат Арафинвэ и сестры, а сам Нолофинвэ... давно не дитя и справится с этим как-нибудь.
Не нужно ни о чем просить.
Тем временем Финвэ заговорил снова.
— Условия изгнания уже были объявлены, — напомнил он, как будто кто-то мог об этом забыть даже через дюжину дюжин лет Древ. — И не будут изменены в сути. Но теперь, когда вы оба делите одну участь, вы можете облегчить ее друг для друга, если пожелаете, — продолжал он, обращаясь теперь к обоим сыновьям. — Ни у одного из вас в дороге не должно быть спутников, но вы можете стать спутниками друг другу. А через один год Древ, можете, если посчитаете, что примирились достаточно, чтобы не смущать напрасно чужих умов и сердец вашим раздором, вы можете снова предстать передо мной и просить о пересмотре приговора.
Финвэ поглядел на сыновей почти с надеждой.
Нолофинвэ едва сдерживался, чтобы не показать своего раздражения и разочарования. Бесполезные дополнения, которые не пригодятся ни ему, ни Феанаро. Это совершенно ясно. Нолофинвэ не должен был даже смотреть на брата в этот момент, чтобы угадать его мысли. Но он все же посмотрел: Феанаро теперь, когда все было решено без внимания к его словам, снова молчал, только губы кривились, не то презрительно, не то горько.
— Если же мой суд кажется кому-то из вас неправым, вы можете искать истины, справедливости и милосердия у тех, кто выше меня, — заключил Финвэ и поднялся, показывая, что все завершено.
Нолофинвэ только вздохнул. Конечно, он не мог оспаривать волю отца перед валар: это было бы предательством, а еще слабостью и бесчестьем. И уж тем более, Феанаро было бы странно искать правосудия у тех, кому он не доверяет и кого называет поработителями.
Нолофинвэ поклонился отцу, очень официально и церемонно, как вчера и как вообще обычно делал, если публично говорил перед отцом во время советов. Феанаро сделал то же, еще строже и официальней, если только возможно, а потом покинул площадь так быстро, что это можно было бы назвать бегством, если б кто-нибудь осмелился произнести такое.
Нолофинвэ смотрел ему вслед, почти завидуя, сам он едва чувствовал в себе силы, чтобы куда-то идти.


Глава вторая

Из ворот Тириона Нолофинвэ вышел незадолго до того, как к слабеющему золоту Лаурелин начало примешиваться разгорающееся серебро Тельпериона. Он мог еще задержаться, пока Лаурелин совсем не погаснет, но не хотел откладывать дело до самого крайнего срока. Все равно один-единственный час ничего не изменил бы, раз уж впереди теперь шесть лет изгнания.
Так что Нолофинвэ простился с домашними и отправился в дорогу. Он почти ожидал, что за воротами его встретило бы что-то странное, полностью неизвестное, чужое и, возможно, страшное. Что-то, чего никогда не видят эльдар, у которых есть дом, куда они могли бы вернуться, как только захотят, есть цель путешествия или свобода бродить, где угодно, оставаясь на месте, сколько пожелают, и пускаясь в путь по своему усмотрению.
Но окрестности Тириона, исхоженные, изъезженные за сотни лет Древ, конечно, были теми же, что обычно. Да и в себе Нолофинвэ никаких особых изменений не чувствовал. Все было точно так, как если бы он решил навестить родичей матери, живущих на Таникветиль.
За исключением того, конечно, что он не шел на Таникветиль. Совершенно точно. Ни на Такиквэтиль, ни в Альквалондэ, ни куда-либо еще, где его появление могло бы быть расценено как поиск убежища, попытка избежать власти короля нолдор.
Он сам обещал поддержать отца, сам выбрал оказаться под действием приговора, и теперь не собирался отступать от своего решения. Хотя горечь, гнев и обида на Феанаро, утихшие было на время суда, теперь возвратились с удвоенной силой и упорно нашептывали Нолофинвэ, что Феанаро, случись им поменяться местами, не стал бы говорить в его защиту, тем более, не разделил бы его наказание.
Не помогало делу и то, что дети Нолофинвэ — как сыновья, так и дочь — твердили то же весь день, пока продолжались его приготовления к уходу.
Правда, своим детям Нолофинвэ отвечал достаточно твердо:
— Я не Феанаро, я поступаю так, как подсказывают мне мои собственные понятия о чести. И только так.
Успокоить себя было труднее.
И счастье еще, что Анайрэ не упрекала его ни в чем. На прощание она только поцеловала его и сказала:
— Сто сорок четыре дня пролетят быстро, а потом мы увидимся. Приходи на место, где мы впервые встретились.
— Приду обязательно, — пообещал Нолофинвэ.
Он думал, что сто сорок четыре дня будут, вероятно, тянуться как вечность, но не сказал ничего вслух. Такое испытание выпало им по его милости, и раз уж Анайрэ не жаловалась, ему тем более не пристало.
Нужно было быть сильным. И нужно было выбрать, куда он пойдет, хотя бы в самых общих чертах. Впрочем, после того как Нолофинвэ услышал, что Феанаро собирался отправиться на север, это было, скорее, несложным вопросом.
Нолофинвэ не хотел видеть брата, желательно никогда, или, по крайней мере, не в ближайшее время, поэтому он решил свернуть к югу, как только представится такая возможность. Аман велик, и так они с Феанаро едва ли столкнутся. К тому же, южную часть, более населенную за счет земледельцев из народов ваниар и нолдор, Нолофинвэ знал лучше, чем северную.
Но пока он просто шел по очень знакомой дороге, приветствовал встречных эльдар, которые еще не знали о его изгнании, и для отдыха остановился тоже в привычном месте: под высоким и раскидистым дубом на обочине.
Припасов у Нолофинвэ с собой оказалось, пожалуй, больше, чем он обычно брал для шестидневного путешествия, но большую их часть ему вместе с коймасом принесла мать, и у него просто не хватило духу оставить что-то из этого. А теперь не хватало духу притронуться к этому. Все как будто еще помнило прикосновения ее рук, особенно хлеб. И он не увидит ее шесть лет Древ. Шесть лет... никогда за всю его жизнь они не расставались на такой срок. Или даже на половину этого срока. Или на двенадцатую его часть... Шесть лет...
Нолофинвэ смотрел на лепешки коймаса, и какая-то более хладнокровная и рассудительная, более ироничная его часть задавалась вопросом, собирается ли он, в конце концов, есть этот хлеб или только плакать над ним, словно ребенок, не проживший еще года Древ, а не взрослый мужчина, успевший прожить уже три сотни лет и вырастить собственных детей. И если он собирается все же плакать, он должен найти более уединенное место, чтобы сделать это... подальше от дороги... Или, возможно, он мог бы просто забраться на дерево...
Но ирония не очень-то помогала на этот раз, и Нолофинвэ уже рассматривал идею спрятаться где-нибудь в укромном месте вполне серьезно, когда прямо перед ним оказался другой путник. Незнакомый, но, судя по внешности и одежде, нолдо из Тириона.
— Айя, мой принц, — сказал незнакомец, поклонился Нолофинвэ и принялся вполне очевидно устраиваться рядом для привала.
Нолофинвэ наблюдал за ним, размышляя, должен ли сообщать каждому встречному о наложенных на него ограничениях. Тяжело было даже представить, как он будет делать это, а уж начать говорить и вовсе невозможно. Нолофинвэ глубоко вздохнул, собираясь с силами.
Но незнакомец избавил его от этого беспокойства:
— Не тревожься ни о чем, — сказал он тихо. — Я не собираюсь становиться твоим спутником, а случайные встречи в дороге не запрещены условиями приговора. Хотя едва ли твой отец узнал бы о нарушении условий. Разве что спросил бы помощи у валар, но вряд ли они стали бы потворствовать ему в такой несправедливости. К тому же он не отправлял вестников к Манвэ, мы знали бы.
— Мы? — удивленно переспросил Нолофинвэ.
— Твои друзья, мой принц, — ответил незнакомец.
— Но я... — начал Нолофинвэ.
— ... ты не знаешь меня, — заключил незнакомец. — Да. Но я знаю тебя, — тут он немного смутился. — Все в Тирионе знают.
— Не сомневаюсь, — довольно сухо откликнулся Нолофинвэ. Он не был в подходящем настроении для бесед, и особенно для таких странных бесед. И ему не нравилось, в каком тоне его собеседник говорит о Финвэ.
— Знают и любят, — продолжал незнакомец. — Многие. И они не оставят тебя и не забудут, только потому, что ты вынужден был уйти.
— Я сам выбрал это, — возразил Нолофинвэ.
Незнакомец смутился еще больше, опустил взгляд. Но продолжал:
— Ты не должен был бы делать такого выбора, если бы твой отец не предоставил его тебе. Это не было мудро с его стороны, и никто не одобряет его, никто в целом городе. Правда, некоторые делают так из-за Феанаро, — незнакомец поморщился. — Но нас больше, и ты мог бы в любой момент вернуться, и стать кор...
Нолофинвэ почувствовал, что просто не может это слышать, и так уже внутри все похолодело от гнева. Предлагать ему свергнуть отца!
— Нет, — очень резко и ясно произнес Нолофинвэ. — Я не вернусь в Тирион иначе, чем после окончания действия приговора. И никогда ни в чем не пойду против моего отца, единственного законного короля нолдор.
— Но мой принц, — начал было незнакомец.
Нолофинвэ не обратил внимания на его слова.
— Еще передай моим друзьям...
Нолофинвэ испытывал сильное желание сказать: "Что я не желаю ни знать их, ни слышать о них до конца Мира" или "что они сильно пожалеют о своем глупом предложении, когда я действительно вернусь через шесть лет", но первое было бы пустой вспышкой гнева, а второе угрозой, отложенной слишком надолго, чтобы ее можно было воспринять всерьез. К тому же, Нолофинвэ не знал, о ком идет речь: действительно ли его друзья, которым он говорил перед уходом, что собирается следовать приговору отца со всей честностью и доброй волей, так страшно не поняли его, или сообщение послал кто-то другой, кто-то, кого он на самом деле не назвал бы другом?
Выяснять подробности не особенно хотелось. Да и посыльный едва ли знал много об этом много. Он чуть не плакал, слушая ответ Нолофинвэ, и казался сейчас, а скорее всего, и был очень молодым эльда, недавно перешагнувшим рубеж совершеннолетия.
— Передай моим друзьям, что я забуду об этом разговоре, никогда не буду вспоминать о нем или пытаться проникнуть в детали. Это самая дружеская вещь, которую я могу для них сделать. Говоря по правде, гораздо более дружеская, чем я хочу сделать прямо сейчас. Так что пусть даже не думают подсылать ко мне еще кого-то с такими речами. А теперь уходи! Сейчас же!
Незнакомец поспешно собрал свои вещи и бросился прочь, как заяц, преследуемый собаками.
Нолофинвэ достал флягу с водой и сделал несколько торопливых глотков. Руки не дрожали, но внутри было пусто и холодно. Вернуться в Тирион и стать королем вместо отца! Кто мог даже подумать об этом? Кто предположил бы, что он может согласиться на подобное?
Невероятно. И жутко.
Никто из нолдор не поддерживает отца... Правда ли это? И чем это может обернуться для него? Сумеет ли он справиться с этим один? Теперь, когда Нолофинвэ нет рядом, чтобы поддержать его?
Беспокойство требовало выхода.
Так и не притронувшись к еде, Нолофинвэ снова вышел на дорогу. Хотелось немедленно броситься назад в Тирион, предупредить отца. Но он не мог так своевольно возвратиться, теперь даже больше, чем по одной причине.
Следовало, наоборот, скорее оказаться подальше от Тириона. Тогда отцу ничего не будет грозить. Нет смысла выступать против Финвэ, если его некем заменить. А Феанаро идея свергнуть отца совсем не понравится.
Уж в этом, если ни в чем другом, Нолофинвэ мог доверять старшему брату, как себе. И эта мысль неожиданно заставила его улыбнуться, несмотря на весь ужас ситуации.
Так, с улыбкой, Нолофинвэ зашагал прочь настолько быстро, насколько мог.


Глава третья

Решение углубиться в лес и скрыться там было сразу и очень хорошим, и очень плохим.
Хорошим, поскольку риск наткнуться на кого-нибудь был теперь куда меньше, чем на дороге. А Нолофинвэ уже устал от взглядов: любопытных, сострадательных или враждебных — вообще от взглядов. А еще больше устал ожидать, что любой — буквально любой — встречный нолдо может заговорить с ним о захвате власти в Тирионе. В то, что неведомые "друзья" легко угомонятся после первого отказа, Нолофинвэ, по зрелом размышлении, не особенно верил, и это делало его все более раздражительным и нервным каждый день. Нужно было, наконец, немного расслабиться, пока он не потерял способность мыслить здраво. Не говоря уже о том, что в лесу легче выбрать место для отдыха, спрятаться от дождя и сильного ветра и найти пищу. А взятые из Тириона запасы подходили к концу, хотя и не так быстро, как должны были, потому что большую часть времени Нолофинвэ не имел никакого желания есть.
Плохим же решение было, потому что мысль о бродячей жизни в чаще не прельщала его даже в детстве, когда он часами слушал отцовские рассказы о жизни у Куивинен и Великом Переходе. А во взрослом возрасте долгое пребывание под сумрачной сенью огромных деревьев действовало на Нолофинвэ, скорее, подавляюще, и это ощущалось еще острее теперь, в его нынешнем настроении и обстоятельствах.
Но все-таки Нолофинвэ поселился в лесу. Бродил без всякой цели до усталости, по пути собирал хворост для костра, искал ягоды, орехи, грибы и съедобные коренья. На крупных животных Нолофинвэ не охотился: это было бы трудно сделать одному, даже без лошади и собак, да к тому же большой запас мяса был в его положении вещью совсем не нужной и даже обременительной. Но он вполне мог подстрелить птицу или зайца, если они попадались ему на пути. Еще легче было бы подстрелить белку, но почему-то не получалось заставить себя воспринимать их как добычу. Так что на белок Нолофинвэ просто смотрел, а иногда подзывал и делился орехами. Пусть белки и не выглядели так, будто нуждаются в этом, зато у самого Нолофинвэ на сердце становилось чуть легче.
Силков Нолофинвэ не ставил — не любил их ужасно, да к тому же ему слишком часто приходилось переходить с места на место, чтобы использовать их было удобно. Нолофинвэ не оставался нигде дольше, чем от одного Смешения Света до другого. Конечно, вряд ли кто-то, кроме самого Манвэ, мог увидеть, что он делает здесь, но это был вопрос чести. Он решил соблюдать все условия приговора и соблюдал неукоснительно.
Впрочем, каждая следующая его стоянка мало чем отличалась от предыдущей. Настолько мало, что, чтобы не потерять счет дням, Нолофинвэ делал охотничьим ножом зарубки на толстой ветке, которую подобрал, как только вошел в лес, и с тех пор носил с собой.
Когда зарубок стало больше трех дюжин, Нолофинвэ почувствовал настоятельную, почти болезненную, необходимость услышать голос эльда, любого эльда. И это, в общем, было бы несложно сделать, если выйти из леса и вернуться на дорогу. Но кто знает, кого он мог бы встретить и какие вести получить там? Как раз вестей Нолофинвэ совсем не хотел. Никаких, потому что на хорошие не слишком надеялся. Лучше не знать ничего ни о чем и не терзаться лишний раз от бессилия.
— Лучше остаться в лесу, перетерпеть, — говорил он сам себе вслух.
Но собственный голос ничуть не успокаивал, становилось даже хуже — так странно, чуждо и одиноко он звучал здесь.
Тогда Нолофинвэ стал искать убежища в воспоминаниях. О друзьях и знакомых ему думать не хотелось, потому что эти мысли были слишком тесно связаны с беспокойством о том, что сейчас может твориться в Тирионе. А вот в память о семье, как ни странно, он мог погружаться почти без горечи.
Воспоминания обнимали, убаюкивали и приносили облегчение. Вот только они стали странно смешиваться с его теперешней монотонной реальностью. И скоро Нолофинвэ уже не способен был сказать, слышит ли голоса родных только в воображении или наяву.
Когда он рвал ягоды, аккуратно раздвигая ветви кустарников, рядом будто бы была мать и рассказывала о тех временах, еще до брака с отцом, когда часто бродила по лесам и полям Валинора. Когда взбирался на высокие деревья, чтобы осмотреть окрестности, словно бы появлялся отец и говорил о трудностях долгого пути в Валинор. И не раз Нолофинвэ оставался без дичи, потому что ожидал, что кто-то другой пустит стрелу скорее, и слишком поздно вспоминал, что с ним сейчас нет ни Арэльдэ или Финдекано — самых ловких стрелков в семье, ни других родственников. А иногда даже не вспоминал, просто надолго оставался стоять в недоумении.
Прочие родичи "навещали" его в основном во сне. Но и сны стало трудно отличать от действительности. Однажды Нолофинвэ приснилось, что к нему в лес пришла Финдис и они страшно поссорились, он потом несколько дней мучился от того, как мог быть столь резок с ней, пока не понял вдруг, что это не случилось на самом деле.
Но моменты ясности были коротки и становились с каждым разом еще короче. Даже притом, что Нолофинвэ догадывался, что с ним творится, он все еще не мог этому противостоять. И кто знает, чем бы все могло кончиться, если бы не медведь.
Медведь выскочил перед Нолофинвэ внезапно. Огромный, матерый, с мощными лапами и желтыми клыками. Выскочил и остановился в дюжине шагов, глядя Нолофинвэ прямо в глаза. Тот за долю мгновения успел подумать о многом. О том, что лук тут бесполезен. Да и охотничий нож немногим лучше. И как же жаль, что нет собак, которые могли бы очень пригодиться прямо сейчас. И другого оружия тоже нет. И глупо будет отправиться в Мандос вот так... Но выбирать, кажется, не приходится, и, по крайней мере, он не сойдет с ума окончательно...
Медведь равнодушно отвернулся и побежал в ту же сторону, откуда явился.
Нолофинвэ сел на землю и на мгновение спрятал лицо в ладонях. Ощущение было такое, что из него вышли все силы, как из разорванного кузнечного меха выходит весь воздух. Но разум прояснился.
Нолофинвэ очень ясно понимал, где он, что делает и как здесь оказался, хотя последнее, скорее, в общих чертах. И на этот раз он решил держаться за реальность как можно крепче. Первым делом проверил палку с зарубками: она нашлась в заплечной сумке. Зарубок на ней оказалось много, уже почти сотня.
Вот только никто, и особенно сам Нолофинвэ, не мог поручиться, что он в последнее время не пропускал дни или не ставил по нескольку зарубок в один и тот же день. При мысли об этом виски заломило, сердце неистово забилось, и стало трудно дышать. Нолофинвэ стиснул зубы и сжал кулаки, пытаясь совладать с собой и не уступить панике. Потом, во внезапном порыве, вынул нож и сделал надрез на ладони, не глубокий, но чувствительный.
Физическая боль слегка отрезвила Нолофинвэ, и он решил, что первым делом нужно найти воду и привести себя в порядок, а уж потом думать, что предпринять дальше.
С водой на этот раз ему повезло. Ручей был достаточно глубокий, широкий и не быстрый, так что Нолофинвэ смог не только напиться и умыться, но еще искупаться и осмотреть себя. Это было очень кстати, потому что захватить с собой из дому зеркало он не догадался. Впрочем, увиденное совсем не порадовало: хотя спокойная вода почти не искажала черты, лицо, отразившееся в ней, казалось чужим. И не только из-за худобы или бледности, просто этот эльда слишком явно был близок к безумию, хотелось отвернуться и не видеть его больше.
Но от себя никуда не деться, и Нолофинвэ снова упрямо стиснул зубы. Он не может, не должен позволить своему духу оказаться так ужасно и очевидно сломленным. Его жена и дети ждут встречи с ним, и ради них он должен быть сильным. Остаться собой. И он сможет.
Начать Нолофинвэ решил с чего-нибудь легкого. Нормальные эльдар обычно держат свои вещи в чистоте и аккуратно подрезают волосы. Так что и ему следовало выстирать одежду. Да и сумку тоже, а волосы расчесать и подровнять, потому что раньше они были у него точно до пояса, а теперь заметно длиннее, и еще отросли неравномерно.
Но и с этим иметь дело ему было не так уж просто. Что поранить ладонь было ошибкой, Нолофинвэ понял, уже когда умывался. Пустяковая рана приносила много беспокойства: давала о себе знать при каждом движении и то и дело начинала снова кровоточить. Со стиркой оказалось еще неудобнее. Одной рукой управляться было невозможно, двумя — больно, вода то и дело окрашивалась в красный цвет от его крови, а пытаясь выжать уже выстиранное, он пачкал кровью и ткань.
Наконец, Нолофинвэ кое-как удалось разложить вещи, по крайней мере, несколько более чистые, чем раньше, для просушки на берегу ручья. Рука болела нещадно, хотелось лечь, свернуться калачиком и скулить тихо-тихо. Тем более, здесь его слабости все равно никто не услышит и не увидит, так почему нет?
Но он собирался еще заняться волосами и не желал отступать от задуманного. Гребень и ножницы у него были. На то, чтобы разобрать спутанные влажные пряди ушла уйма времени. И даже еще больше времени Нолофинвэ провел, ничего не делая, а только ожидая, пока из его пореза снова перестанет течь кровь, пусть и ненадолго.
Когда дело дошло до стрижки, он был совершенно измотан и настроен закончить с этим поскорее. Получилось даже хуже, чем было, хотя, несомненно, короче.
— Буду заплетать косу, — решил Нолофинвэ и тут же заснул прямо на земле, рядом со своей все еще сохнущей одеждой.


Глава четвертая

Возможно, сон был именно тем, что Нолофинвэ с самого начала следовало сделать. Раньше стирки и особенно раньше стрижки. После отдыха сил у него ощутимо прибавилось, а рука заметно подзажила и, хотя еще продолжала болеть, больше уже не кровоточила.
Нолофинвэ оделся, сложил вещи обратно в дорожную сумку, волосы еще раз расчесал и собрал в косу. Потом поднялся чуть выше по течению ручья, напился и заполнил свежей водой свою флягу.
После этого Нолофинвэ почувствовал голод, впервые за долгое, пожалуй, чересчур долгое для его собственной пользы, время. Никакой отложенной про запас еды среди его скудных пожитков не было, и он не мог вспомнить ясно, когда в последний раз охотился или собирал что-то съедобное, кроме пары пригоршней маленьких и кислых плодов дикой яблони, которые случайно чем-то привлекли его дня два назад... или больше...
Нолофинвэ огляделся тем особым, очень цепким взглядом, которым голодный ищет что-то, что может быть съедено, и чуть не рассмеялся: берега ручья почти сплошь заросли стрелолистом. Чудесно! Нолофинвэ принялся выкапывать клубни ножом и ел их сразу, только промыв водой. Жареными они стали бы вкуснее, но не было мочи ждать. По крайней мере, сначала.
Когда голод несколько притупился, Нолофинвэ все-таки отложил часть клубней, чтобы испечь их в костре. Позже. Уже снова наступал час Смешения Света, и нужно было уходить.
Впрочем, Нолофинвэ в любом случае не мог бы остаться у ручья долго. Ему необходимо было выйти из леса, найти кого-то из эльдар и узнать, сколько времени прошло, а сколько еще осталось до условленной встречи с родными. О том, что он мог уже пропустить нужный день, Нолофинвэ просто запретил себе думать. Эта мысль свела бы его с ума вернее всего другого.
У Нолофинвэ не было ни малейшего понятия, где он находится или в какую сторону ему следует двигаться, но он не особенно волновался. Знал, что нужно просто идти, искать приметы, с детства знакомые каждому эльда, и скоро лес сам подскажет нужное направление. Это только вопрос концентрации внимания. Конечно, если в деле не замешаны никакие чары.
Так что Нолофинвэ смело тронулся в путь.
И к следующему Смешению Света успел сделать восемь более-менее широких кругов на одном и том же месте. Понял, что с концентрацией внимания у него все совсем не так гладко, как хотелось бы. Набрал хвороста, развел огонь снова на берегу того же ручья, только на этот раз ниже по течению. Испек клубни стрелолиста, с наслаждением съел их, почти обжигающе горячие и рассыпчатые, запил прохладной водой и отправился на Дорогу Грез.
Когда Нолофинвэ проснулся в следующий раз, было уже опять Смешение Света. И оно подходило к концу. Нолофинвэ быстро встал, взял вещи и побрел еще дальше вниз по течению ручья. Когда смешенный серебряно-золотистый свет сменился чисто золотым, Нолофинвэ остановился, бросил свою поклажу, сам снова лег, завернувшись в плащ, и проспал еще несколько часов.
В его грезах, к счастью, не было больше болезненных порождений утомленного разума и искривленных отражений нерадостной реальности, только легкие и освежающие творения Лориена, дарившие отдых уму и душе. И благотворное влияние этого не замедлило проявиться: хотя Нолофинвэ, покидая берег ручья, был на этот раз почти уверен, что еще вернется, кругами его больше не водило. А еще он случайно с самого начала выбрал верное направление для выхода из леса. Чистая удача!
Оставалось только идти и идти, пока не придешь. Это было совсем просто. Даже приятно. Теперь, когда у него была цель, Нолофинвэ чувствовал себя гораздо лучше. И собраннее. Он старался размеренно чередовать периоды движения и отдыха, находить и, что еще важнее, заставлять себя съедать достаточно пищи, чтобы восстановить силы. Для сна делал лежанку из листьев, а в дождь сооружал шалаш из веток. Или хотя бы искал удобные места на деревьях. Но ни в коем случае не позволял себе просто падать на землю и погружаться в грезы. Тем более не грезил сидя или на ходу. И даже готовил себе вместо простой воды отвар из трав. Чего не случалось с самых первых дней изгнания.
К тому времени, как Нолофинвэ подошел к опушке леса, он чувствовал себя куда здоровее и крепче, чем в день встречи с медведем. Напоследок придирчиво оглядев свое отражение в лезвии охотничьего ножа, Нолофинвэ остался в общем доволен. Может, этот эльда и не казался особенно счастливым или отдохнувшим, но изможденным безумцем, давным-давно не говорившим с квэнди и почти забывшим себя, он тоже не казался.
Так что можно было не опасаться, что он напугает любого встречного до сумасшествия и не сможет узнать, наконец, какой сегодня день. Впрочем, вероятно, некоторое волнение его появление все же вызовет. Мягко говоря.
Нолофинвэ поморщился, представив, какой поток эмоции и вестей может обрушиться на него при встрече с кем угодно.
Сможет ли его недавно обретенное хрупкое душевное равновесие выдержать это?
На мгновение на Нолофинвэ накатила паника. Захотелось повернуть обратно в лес, который, по сравнению с ожидающей впереди неизвестностью, казался если не любимым, то уж точно привычным и безопасным. Еще не хватало! Нолофинвэ потряс головой и решительно двинулся вперед.
И удача еще раз улыбнулась ему, прямо-таки ослепительно. Первым встречным оказался какой-то ваниа. Он не знал Нолофинвэ или, по крайней мере, ничем не показал, что знает. Спокойно ответил на вопрос, спросил, не нужна ли помощь, и, пожелав приятного дня, пошел своей дорогой.
Оказалось, Нолофинвэ все же пропустил несколько дней, но не так много, чтобы начинать волноваться об опоздании. Это известие принесло ему столько счастья, сколько он не помнил, когда испытывал в последний раз. Хотелось прыгать и бегать кругами, совершенно по-щенячьи. Быть может, свою роль тут сыграло еще и то, что Нолофинвэ впервые за долгое время оказался на открытом пространстве, которое нравилось ему всегда заметно больше леса.
Но оставаться там, дожидаясь других, возможно, не столь необременительных, встреч, Нолофинвэ не стал и все же повернул обратно к лесу и снова укрылся в его тени. Надо сказать, все-таки с облегчением.
Впрочем, облегчение не продлилось долго. Больше не нужно было торопиться куда-то, чтобы узнать что-то, да и на встречу с родными собираться было еще рано. Впереди оставалось десятка два дней, которые следовало чем-то заполнить.
Нолофинвэ привел в идеальный, насколько это возможно в лесу, порядок свою одежду и оружие. Хотя оружие не требовало ухода вообще, но все-таки это ненадолго заняло Нолофинвэ.
Затем он снова подровнял волосы, на этот раз с большим успехом. Но косу все равно заплетал – привык, да и хоть какое-то занятие.
Однажды Нолофинвэ набрал желудей и попытался испечь желудевый хлеб, который, как он слышал, квэнди ели, когда еще не знали пшеницы и других злаков. Хлеб получился со второго раза. Больше делать было решительно нечего.
А мучительно хотелось что-нибудь сделать руками, что-нибудь, что не касалось бы заботы о пропитании и обустройства очередной стоянки. Но не было ни инструментов, ни материалов ни для чего. Ладони почти горели, и тоскливо ныло где-то глубоко внутри. И впервые за все время изгнания Нолофинвэ с сочувствием вспомнил о Феанаро. Каково ему переносить это? Должно быть, еще тяжелее...
Душу кольнуло тревогой. Нолофинвэ, поймав себя на этом, криво усмехнулся. Словно ему мало своих забот, чтобы еще сожалеть и о брате. К тому же Феанаро всегда умел устроиться наилучшим образом. Не беспокоясь о других. Особенно о Нолофинвэ. И сейчас у Феанаро все, наверняка, идет очень неплохо. Лучше поволноваться о чем-нибудь другом, что этого действительно стоит...
С этой мыслью Нолофинвэ постарался снова забыть о Феанаро. Но это оказалось не так-то просто сделать, поэтому у него было еще несколько неприятных видений на Дороге Грез и несколько беспокойных дней, когда все раздражало его ужасно.
Наконец, недовольство улеглось, и Нолофинвэ вздохнул с облегчением. Но делать было по-прежнему нечего. Для резьбы по дереву нужны были просушенные куски дерева. Для плетения корзин — вымоченные прутья, а Нолофинвэ не мог оставаться на одном месте достаточно долго, чтобы сделать хорошие заготовки. Кроме того, у него не было топора, если уж говорить о кусках дерева.
Ничего подходящего в голову не приходило.
И Нолофинвэ плел невообразимое количество венков из цветов и листьев. Но не надевал ни один. Он просто оставлял венок там, где заканчивал его, или вешал на ветку дерева.
Кроме этого, Нолофинвэ занимал себя чтением следов на земле. Конечно, он и раньше их читал, поэтому встречи с волками, кабанами, лосями и прочими исконными обитателями этого леса не происходили по три раза на день, чему Нолофинвэ был очень рад. Одного неожиданного свидания с медведем больше, чем достаточно. Но теперь он не просто стремился избежать нежелательных встреч. Он читал на земле истории… о том как волчица учит охотиться волчат, и как зайцу сегодня все же повезло уйти от них, а несколько мышей, с другой стороны, оказались не так удачливы... и другие. Разные.
Это было по-своему любопытно. Хотя не очень. Надо было признать, что Нолофинвэ не слишком интересовался всем этим. И особенно не теперь, когда с каждым днем, приближавшим встречу с семьей, ожидание становилось все невыносимей, и он считал уже часы и мгновения. Пока не настал день, когда можно было отправляться в дорогу.


Глава пятая


Нолофинвэ не шел, а словно на крыльях летел, к лугу, где когда-то он, гуляя по окрестностям Тириона, встретил свою будущую жену. Теперь, правда, его немного беспокоила близость этого места к городу, но не настолько, чтобы отравить всю радость. Впрочем, Нолофинвэ был очень осторожен и не показывался никому по пути. Возможность встречи с незнакомцами и даже с друзьями по-прежнему пугала его.
Если бы он мог встретиться с семьей так, чтобы никто не узнал об этом и чтобы он сам ничего не узнал о Тирионе, Нолофинвэ предпочел бы сделать именно это. Он чувствовал себя сейчас слишком хрупким, чтобы снова сталкиваться с проблемами и волнениями народа нолдор. И был почти благодарен отцу, что долго еще не сможет войти в Тирион.
Однако теперь он, конечно, получит новости, от этого никуда не деться. И что это будут за новости? Впервые Нолофинвэ по-настоящему глубоко, глубже простого беспокойства, задумался, как могли развиваться события в Тирионе, после того как он устранился из них. Варианты выходили один мрачнее другого. И под конец к лугу Нолофинвэ уже бежал, почти ожидая, что в условленном месте никого не окажется.
Но они были там, все: Анайрэ, Финдекано, Турукано, Аракано и Арэльдэ. Такие же, как всегда, и будто бы другие, потому что он так долго их не видел... Нолофинвэ несколько мгновений просто смотрел. Они, почувствовав его взгляд, заметили его, бросились навстречу.
— Айя, отец!
Эти голоса были слаще птичьего щебета, слаще музыки.
Анайрэ не сказала ничего, но первой достигла Нолофинвэ и стиснула его в объятиях так крепко, что никто в целом мире сейчас не мог бы разъединить их. Нолофинвэ ответил ей тем же. Тут уж рядом оказались и дети.
Трое младших старались держаться храбро и не давать воли слезам, как сам Нолофинвэ. Правда, ни он, ни они не добились в этом заметного успеха. А Финдекано, как Анайрэ, решил, что это дело бесполезное, и плакал, не скрываясь.
Прошло немало времени, прежде чем все, наконец, успокоились немного и уселись подле друг друга прямо в высокой траве.
Нолофинвэ был бы не против просто сидеть вот так до нового Смешения Света и еще в сто раз дольше. Обнимать жену и дочку. Улыбаться, когда сыновья наперебой стараются, будто бы случайно, коснуться его. Смотреть на них на всех. Не говорить ни о чем важном. Только о белках и других созданиях, с которыми он свел более-менее близкое знакомство в последние сто сорок четыре дня.
Но спросить все-таки надо было. В конце концов, мир с его проблемами не перестанет существовать, только потому, что он, Нолофинвэ, сделает вид, что ничего не знает об этом и не хочет знать.
Нолофинвэ закончил рассказ про лису, утащившую у него уже ощипанного вальдшнепа, и глубоко вздохнул, собираясь, наконец, задать вопрос. Но Турукано заговорил раньше.
— Хорошо, что мы угадали! — воскликнул он вдруг, обращаясь ко всем, с видом эльда, который внезапно вспомнил что-то.
Нолофинвэ обвел родных вопросительным взглядом.
— Угадали, что ты живешь где-то в дикой местности, — пояснил Турукано, тем временем открывая свою сумку. — Так что по свежему мясу вряд ли скучаешь, — продолжал он. — И мы придумали другое угощение.
От объемного свертка, который он вынул, шел дивный аромат свежей выпечки, что заставило Нолофинвэ ненадолго выбросить из головы все неприятные мысли. Он не понимал, как соскучился по этому запаху. И сомневался, что помнит вкус.
Аракано и Арэльдэ расстелили на траве отрез чистого полотна и разложили на нем еду.
— Коймас есть тоже, — сказал Турукано. — Но его мы оставим тебе, на потом. Бабушка сказала, пригодится.
— Да, — кивнул Нолофинвэ и помолчал мгновение, чтобы справиться со слезами, которые опять отчего-то навернулись на глаза.
— А у меня, — громко и жизнерадостно, может быть, самую чуточку слишком, вмешался Финдекано. — Есть вот что.
И он достал из собственной сумки здоровенную копченую рыбину.
— От дяди Арафинвэ, — объяснил он, как будто могли быть какие-то сомнения. — И вот еще.
"Еще" было небольшим холщевым мешочком, в котором явно лежали части чего-то, хотя деревянные или металлические так, на взгляд, определить было нельзя.
— Что там? — спросил Нолофинвэ почти настороженно.
— Честно, понятия не имею, — ответил Финдекано. — Но дядя сказал, ты умеешь пользоваться этой штукой, он тебя учил, и вообще все очень просто... — тут Финдекано широко улыбнулся. — У меня от его рассказа осталось впечатление, что она сама ловит рыбу, хотя это вряд ли возможно.
Нолофинвэ тоже улыбнулся, но улыбка быстро погасла.
— Я даже не знаю, могу ли... — начал он.
— Дядя сказал, чтобы ты брал и не думал отказываться, — перебил его Финдекано. — Рыбалка, в конце концов, та же охота, только веселее, ну, это он так думает, не я, — тут Финдекано подмигнул отцу. — А еще сказал, что, если не возьмешь, он разыщет тебя, где бы ты ни был, и такое тебе устроит, никакой приговор не поможет.
Нолофинвэ не мог не рассмеяться.
— Сдаюсь, придется брать, — сказал он и сразу спрятал в свою дорожную сумку и мешочек, и аккуратно упакованный запас коймаса. Потом взял сдобную булочку, поднес к лицу, понюхал... откусил кусочек, медленно прожевал... таким же образом доел всю булочку до конца. Взял следующую и, вертя ее в руках, наконец, спросил:
— Как дела дома?
Первым ответил ему опять Турукано:
— Если ты имеешь в виду у нас дома, то все в порядке. А если вообще дома, то...
— Дедушка пожинает плоды своего собственного безумия, — заключил Финдекано.
Нолофинвэ почувствовал, как кровь в жилах замерзает.
— Что, был мятеж? — с ужасом спросил он.
— Нет, нет! — перебивая друг друга, закричали сыновья.
— Не было никакого мятежа, — твердо заверила Нолофинвэ Анайрэ. — Можешь быть спокоен.
— Хотя к нам действительно приходили раз или два, — с усмешкой начал Финдекано.
— ... или двадцать, — тихо, но ехидно добавила Арэльдэ.
— ...с предложением его возглавить, чтобы ты мог вернуться домой, — продолжал Финдекано.
— И мы почти соблазнились, — вступил Аракано.
— Это вы почти соблазнились, я нет, — возразил Турукано.
Нолофинвэ слушал, онемев от изумления.
— Дети! Это не повод для шуток, — оборвала странный обмен репликами Анайрэ.
Все четверо пристыженно потупились. Потом за всех сказал Финдекано:
— О, мы увлеклись немного, простите. Конечно, никто не соблазнялся. — И добавил, почти с обидой: — Даже если бы кому-то из нас такая идея могла понравиться, мы все равно знали бы, что ты, пап, не будешь рад. Зря ты так побледнел. Мы, на самом деле, хорошо соображаем, по крайней мере, иногда.
— Финьо, — мягко начал Нолофинвэ. — Я просто...
Но тот только махнул рукой и улыбнулся.
— Ничего.
На несколько мгновений повисло не вполне удобное молчание, которое нарушил Турукано.
— В общем, никто не захватил дедушкину корону, — сказал он. — Хотя я думал, Феанаро собирается сделать это.
— Я тоже, — вставил Аракано.
— И я, — встрепенулась Арэльдэ.
Финдекано только кивнул. И все они посмотрели на Нолофинвэ.
— Я был уверен, что Феанаро не станет так поступать, — сказал он, вспомнил некоторые свои мысли по дороге на эту встречу и поправился: — Почти уверен.
— Но ты не был там в то время, в начале, — возразил Турукано.
— Да, — поддержал его Аракано.
— Вы так говорите, будто он нарочно! — тут же обиделась за отца Арэльдэ.
— Да нет же! — воскликнул Аракано. — Отец, мы вовсе не это...
— Я знаю, знаю, — поспешил успокоить его Нолофинвэ. — Продолжайте. Так что было в начале моего, — он помедлил мгновение, — и Феанаро, изгнания?
— Его сыновья все время куда-то исчезали из города, — сказал Турукано с возмущением, поймал взгляд Финдекано и чуть спокойнее продолжал: — Сыновья Феанаро, я имею в виду. Все время. Не все сразу, конечно. А так, то одни, то другие. Они нарушали условия приговора, постоянно. С первого дня нарушали.
В голосе опять прорвалось возмущение, Турукано поморщился, досадливо махнул рукой и замолчал.
— И поэтому мы думали, что они что-то готовят, — продолжил за брата Финдекано. — Ждали, что это будет. Планировали, как мы станем этому противостоять и, — он усмехнулся горько, — что будем делать, если противостоять этому не получится. Но Феанаро так и не появился. И ничего не произошло. Я думаю, и не произойдет, потому что — все мы знаем Феанаро — если бы он хотел что-то сделать, то сделал бы уже тысячу раз. А он ничем не дает о себе знать.
— Да к тому же, — заговорил Аракано. — Его сыновья больше никуда не ездят. То есть никуда вообще, даже в свои обычные исследовательские поездки, и сегодня они тоже никуда не поехали.
— Они могли выехать позже, после нас, — заметил Турукано.
— Не было никаких приготовлений к поездке, — покачал головой Аракано. — Я знаю это вполне точно. И судя по тому, как они ведут себя в последнее время, — Аракано задумчиво закусил губу на мгновение. — Похоже, как будто они боятся встретить кого-то.
— Глупости, — решительно возразила Арэльдэ. — Кого им бояться?
Нолофинвэ вздохнул.
— Возможно, Феанаро, — предположил он.
Все посмотрели на него с явным недоумением.
— Если они были достаточно глупы, чтобы убеждать его возглавить мятеж против нашего отца, он может быть сейчас очень сердит на них, — объяснил Нолофинвэ.
— Ну, он особенно не обращал внимания на дедушку в последнее время, когда призывал всех идти обратно в Эндорэ и все такое, — осторожно заметил Финдекано.
Нолофинвэ покачал головой.
— Не обращать внимания — одно дело, а навредить — совсем другое, — сказал он.
— Но ведь не обязательно было бы вредить ему, — чуть нахмурился Аракано. — Можно было просто...
— Просто что? — резко спросил Нолофинвэ. — Отобрать у него народ, которым он правил столько лет, город, который он построил, и семью также, потому что пережить такое не могла бы никакая любовь? И не навредить? Как! — в конце Нолофинвэ уже кричал.
Аракано вздрогнул.
— Я не думал об этом так подробно, — признал он.
Нолофинвэ перевел дух и не стал больше ничего говорить.
— Но сыновья Феанаро все еще могли бы попытаться сделать это, даже без Феанаро, — тихо произнес Турукано.
— Зачем? — удивился Финдекано.
— Я не рискнул бы предположить, что кто-то из наших кузенов "хорошо соображает", как ты говоришь, — ответил Турукано.
При этих словах Финдекано и Арэльдэ оба вскинулись, готовые, по старой памяти, возразить, но остановились.
— И сейчас они очень злятся на дедушку, — продолжал Турукано.
— Мы тоже, — напомнил Финдекано.
— Да, — согласился Турукано. — Но в нас-то я могу быть уверен!
Его слова вызвали общий смех, к которому и сам он охотно присоединился.
— Между прочим, они тоже могли бы уже дюжину раз попробовать, — заметила Арэльдэ, когда все отсмеялись.
— И мне кажется, только попробовать они и могли бы, — добавил Аракано. — Без Феанаро у них ничего не выйдет.
— Может и так, — сказал Турукано. — Тогда, в худшем случае, дедушка выставит из города и их.
— И у него останется еще меньше родственников, которых он мог бы видеть, — хмыкнул Финдекано. — Хотя, учитывая, что никто из семьи с ним не разговаривает, он мог бы с таким же успехом не иметь родных вообще. Конечно, кроме бабушки.
— Еще дядя Арафинвэ, — подсказал Турукано.
— Дядя почти все время в Альквалондэ, — ответил Финдекано. — Не считается.
— А тетя Лалвенде? — спросил вдруг Аракано с лукавой улыбкой.
— "Кричать на кого-то" еще не значит "говорить с кем-то", - преувеличенно терпеливо отозвался Финдекано.
— Стойте! — вмешался Нолофинвэ. — Ваша тетя кричит на дедушку?
Странно было слышать такое, особенно о Лалвенде.
— О, да, — ответил Финдекано. — Примерно раз в две дюжины дней или около того все жители Тириона и, я думаю, все жители Альквалондэ, включая тех, кто находится на расстоянии нескольких миль от берега, могут слышать, что именно она думает об этой истории с изгнанием.
Нолофинвэ закрыл глаза и покачал головой. Лалвенде! Милая, дорогая маленькая сестренка, всегда готовая неустрашимо броситься на его защиту.
— И что отвечает отец? — спросил Нолофинвэ.
Арэльдэ фыркнула.
— Ничего, — ответила она. — Он только слушает и молчит. Все время. На самом деле, именно поэтому с ним все перестали разговаривать. Без толку.
Нолофинвэ почувствовал, как по спине побежал холодок. Он думал, что у отца могут быть неприятности из-за всего этого, но не ожидал неприятностей такого рода.
— Все, кроме бабушки, — повторил Финдекано, прежде чем Нолофинвэ мог что-то сказать. — Не понимаю ее. Она должна быть сердита больше всех. Но она все ему прощает. Все. Разве так можно!
— Я тоже не понимаю, — отозвалась Арэльдэ. — На ее месте я не стала бы скрывать своего отношения к этому делу.
— А на своем скрываешь? — поднял брови Аракано.
— Ты знаешь, что я имею в виду, — отмахнулась Арэльдэ.
— По-моему, как раз перед ней он чувствует себя очень виноватым, — заметил Турукано.
— Я такого не замечал, — возразил Финдекано.
— Вот женишься и станешь замечать, — пообещал Турукано.
— Поверю на слово, — ответил Финдекано.
— Кстати, отец, тебе привет от Эленвэ, — вспомнил Турукано.
Нолофинвэ улыбнулся и кивнул, собираясь спросить, как поживает его невестка. Но Турукано уже говорил дальше:
— Так вот, перед ней он чувствует себя виноватым, и, возможно, даже предпочел бы, чтобы она кричала на него или не говорила с ним. Может быть, бабушка это знает и именно поэтому...
— О, нет, — вдруг горячо перебил брата Финдекано. — Только не это! Я лично предпочитаю думать, что она терпелива и ласкова с ним, даже если он не заслуживает этого, потому что любит его и потому что на свете нет никого добрее и терпеливее нее. А не что она делает это нарочно, чтобы так наказать его за его ошибки. В конце концов, бабушка бывает терпелива и ласкова со мной, когда я не заслуживаю этого тоже, и я не хочу каждый раз думать, не означает ли это, что она безумно разгневана, — заключил он и посмотрел на отца. — Кажется, я где-то опроверг сам себя?
— Не переживай, — ответил Нолофинвэ. — В твои годы со мной такое тоже случалось. Да и сейчас иногда случается, — признался он. — Хотя не уверен, может ли это тебя утешить.
— Да! — улыбнулся Финдекано.
— Отлично! — Нолофинвэ тоже улыбнулся. — Но должен заметить, что все, о чем вы только что рассказали, довольно жестоко по отношению к вашему дедушке, и...
— Ну вот, — вздохнул Турукано. — Нашелся еще кто-то, кто готов простить ему все и сразу. Я так и знал.
— Все это знали, — откликнулся Финдекано.
— Но это не значит, что мы должны простить так же легко то, что он сделал с тобой, отец, — сказал Аракано.
Арэльдэ только посмотрела на Нолофинвэ очень решительным и твердым взглядом.
Впрочем, взгляды у всех у них были решительными и твердыми. И хотя Нолофинвэ знал, что должен, по справедливости, попытаться переубедить их, сердце щемило от нежности. От радости, что они так любят его. И он только склонил голову, пряча не совсем подобающую случаю улыбку.
— Отец! — откинул его Финдекано.
Нолофинвэ посмотрел на него.
— А как ты вообще узнал про мятеж? — спросил Финдекано.
— Ко мне тоже приходили с предложением возглавить его, — ответил Нолофинвэ. — Но только один раз. Больше я не дал им такого шанса.
— О, — сказал на это Финдекано. — А нам постоянно твердили, что не смогли тебя разыскать, чтобы спросить, потому мы и думали, что ты живешь где-то далеко от любых эльдар.
— Как видишь, не совсем правда и не совсем неправда, — невесело усмехнулся Нолофинвэ.
Но на душе у него стало легче. Даже, пожалуй, совсем легко. Впервые с той злополучной встречи на дороге.
Он вдруг вспомнил о булочке, которую во все время разговора продолжал держать в руках, и с наслаждением отправил ее в рот целиком. Тут же все, как по команде, обратили внимание на еду. Напряженная беседа разожгла голод, и его явно стоило утолить.
А еще стоило поговорить о чем-нибудь более приятным. На этом, не сговариваясь, сошлись все, так что разговор перетек к более безопасным и легким темам. Нолофинвэ в нем участвовал мало. Он наслаждался присутствием родных и в то же время чувствовал себя утомленным обилием впечатлений, как ребенок. Он почти дремал, растянувшись около Анайрэ.
Пока Турукано вдруг не подскочил, не засобирался куда-то и не потянул с собой братьев и сестру, говоря на ходу:
— Мне надо вам кое-что рассказать.
— С ума сошел! — возмутилась Арэльдэ. — Потом расскажешь, а сейчас времени осталось мало.
Она была права. Следующее Смешение Света неумолимо приближалось.
— Нет, сейчас, — упрямо возразил Турукано.
Финдекано вопросительно посмотрел на брата и внезапно поддержал его:
— Да, сейчас!
Вдвоем они повели куда-то Аракано и Арэльдэ, которые продолжали возмущаться на ходу.
— Что случилось? — забеспокоился Нолофинвэ.
Анайрэ покачала головой с улыбкой.
— Кажется, Турукано решил дать нам немного времени вдвоем, — сказала она.
— В самом деле, — прошептал Нолофинвэ и умолк, не глядя на жену, собираясь с силами. А потом решительно поднял на нее глаза и спросил: — Ты сердишься на меня? За то, что я сделал на суде?
— Нет, — без раздумий ответила Анайрэ и продолжала, с каждым словом все более горячо: — Там, на суде, был тот же эльда, за которого я когда-то выходила замуж: самый благородный, самый смелый, самый великодушный. Всякий, у кого есть глаза, мог увидеть, что его достоинства не померкли, а сила духа не стала меньше, несмотря на смуту, обиды и потрясения. И хотя я любила бы его в любом случае, — при этих словах Анайрэ протянула руку и нежно погладила пальцами лицо Нолофинвэ, от виска до подбородка. — Сейчас было бы особенно глупо сердиться на него именно за то, что когда-то пленило мое сердце так быстро и невозвратно.
Нолофинвэ поймал ее руку и поцеловал кончики пальцев.
— Сомневаюсь, что этот эльда когда-либо обладал такими достоинствами, — сказал он, особенно выделяя слово «такими».
— А я всегда их видела и сейчас вижу, — ответила Анайрэ и упрямо тряхнула головой, очень похоже на Арэльдэ.
— Ну что ж, — вздохнул с притворной скорбью Нолофинвэ. — Тогда мне остается только попытаться соответствовать. — И добавил полностью серьезно: — Возможно, я сумею однажды.
Анайрэ хотела еще что-то сказать, может быть, возразить ему, но он помешал ей заговорить, быстро потянув к себе. Она вскрикнула, удивленно и радостно. И в следующий момент высокая некошеная трава полностью скрыла их обоих.


Продолжение в комментариях