А знаете, что я вчера и сегодня сделала,
Название: Воинство Арафинвэ
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: много новых персонажей из нолдор, Арафинвэ, упоминаются Эарендиль, Эльвинг, валар
Рейтинг: PG-13 (12+)
Жанр: драма
Размер: мини, 5988 слов
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: в войске, которое Арафинвэ возглавлял на Войне Гнева, были тысячи нолдор, и невозможно рассказать о каждом из них. Но можно рассказать о некоторых и надеяться, что эти отдельные кусочки мозаики дадут хорошее представление о картине в целом. Каждая главка - отдельная маленькая история.
Предупреждение: правда очень много новых персонажей и странных имен на квэнья.
читать дальшеАлмарвэ
читать дальшеМатеринское имя Алмарвэ — Везучий — он получил сразу после рождения. Но долгое время никакого особого везения не замечал. Разве что природные драгоценные камни словно сами шли в руки, если у него бывала охота искать их. Но такое в дни Полдня Валинора случалось нечасто, в то время он — ученик Феанаро, гораздо больше ценил кристаллы, которые мог сам создать в своей мастерской.
Позже, когда Алмарвэ отправился вслед за своим учителем и лордом на север, везение тоже никак себя не проявляло да и не требовалось. Валар не пытались вернуть уехавших, хотя кое-кто и опасался этого поначалу; земля Амана все еще была щедра, а руки нолдор — искусны в работе.
На новом месте устроились хорошо и быстро, и не было в то время у Алмарвэ несчастья большего, чем собственное упрямство, из-за которого он, хоть и тосковал по Тириону-на-Туне и оставленным родичам, в гости не ездил. Впрочем, почти все его родичи были тут же, в Форменоссе, в Тирионе оставались только дед и бабушка, родители его отца. Но деда Алмарвэ с детства обожал, а потому совсем не рад был разладу с ним и скучал ужасно.
Когда погасли Древа, стало не до тоски. И тем более не до удачи. Казалось, ничего хорошего, светлого вообще не может больше быть в мире. По крайней мере, до тех пор, пока Враг не поплатится за свои преступления. А значит, Врага нужно было найти и покарать. Сейчас же, немедленно.
Или хотя бы так скоро, как возможно.
Начались лихорадочные сборы. Длились они долго — почти целый год Древ — но в памяти остались как один бесконечно длинный безумный день. Или, вернее, бесконечно длинная безумная ночь.
Время одновременно и не двигалось, и летело. Только в Альквалондэ оно возобновило нормальный ход.
Может, потому что Алмарвэ увидел светильники на набережной. Они были точно такие, как раньше. Как в тот день, когда Алмарвэ впервые взглянул на них. И как еще раньше, когда нолдор только сделали их. Не просто создали, а придумали специально для Лебяжьей гавани, в подарок наконец-то прибывшим на этот берег друзьям.
Среди тех нолдор, что работали над светильниками, был и дед Алмарвэ, поэтому в светильниках ему всегда чудилось что-то знакомое, даже родное. Хотя теперь болезненное, ведь дед так и остался в Тирионе.
Наверное, именно боль отрезвила его. И Алмарвэ изумился, когда услышал приказ:
— Занять корабли!
"А как же телери?" — подумал он.
И словно в ответ прозвучало:
— Гнать! Гнать телери прочь! Пусть не смеют стоять у нас на пути!
Так нолдор вошли в город во второй раз.
И вот уже со всех сторон раздавались крики, звуки ударов, потом лязг металла и снова крики, теперь другие. У Алмарвэ меч тоже был, но еще прежде, чем он успел хотя бы подумать пустить оружие в ход, кто-то столкнул его в воду, и выплыть Алмарвэ уже не сумел.
Потом Алмарвэ долгое время был уверен, что именно в этом причудливо явило себя его предсказанное, но доселе дремавшее везение. Он не был виновен даже в мысли об убийстве другого эльда, не говоря о чем-то большем, и из Мандоса возвратился быстро, не успело пройти даже полсотни новых, коротких лет от появления Солнца и Луны.
Только это оказалось горькое счастье — странно тихий и пустынный Тирион, хотя, как Алмарвэ понял потом, уже понемногу оживающий. Напряженные, словно в постоянном ожидании следующего удара судьбы, лица, хотя уже понемногу начавшие расслабляться. Новый король, о котором Алмарвэ прежде никогда не знал много да и не стремился узнать...
Теперь Алмарвэ не знал, что делать со своей жизнью. Не помнил, зачем в Чертогах желал обрести тело, и, с тех пор как первая радость возрождения прошла, чувствовал себя потерянным.
Конечно, родители его отца — единственные оставшиеся в Валиноре родичи — были рады его возвращению и даже не поминали о прежних раздорах, уже одно это стоило того, чтобы жить, но Алмарвэ упорно казалось, что между ними все время стоит отсутствие других родных, о которых не было и не могло быть никаких вестей.
А еще его угнетало, что сам он не сделал выбора, его судьбу решил случай. И пусть об этом не знал доподлинно никто, кроме Мандоса, Алмарвэ не в силах был забыть.
К счастью, в Тирионе всегда можно было найти себе дело — город, оставленный столь многими, остро нуждался в заботе. И Алмарвэ ушел в это с головой. Брался за все, чтобы наполнить свою жизнь смыслом. Одного лишь сторожевого лагеря в Калакирья тщательно избегал, не желая даже для тренировок брать в руки меч. В возможность битвы с Врагом он больше не верил. По крайней мере, для себя.
Однако явился Эарендиль, и будущая война с Моринготто стала реальной, как никогда. Алмарвэ теперь отчаянно желал принять в ней участие. Но в то же время боялся: вдруг ему, именно ему, не будет позволено уйти на этот раз? Он уже уходил и умер, даже не успев покинуть этот берег. А мог бы стать и убийцей.
Алмарвэ готовился, стараясь нагнать упущенное время, но при этом каждую минуту ждал, что вот сейчас окликнут, отзовут в сторону и запретят.
Не запрещали.
А потом по городу разнеслись вести:
— Телери согласились перевести войско в Эндорэ!
— Они не могли отказать в просьбе валар!
— Это Эльвинг убедила их!
— Король Ингвэ лично был там...
— И король Арафинвэ, и королева Эарвен...
— Мандос сказал им, что ни один из тех, кто проливал кровь в Альквалондэ, не ступит на борт!
Не приходилось сомневаться, что все это правда, и все имело значение. А ни один из тех, кто проливал кровь в Альквалондэ, и впрямь не ступит на борт. Ведь никто из них еще не покидал Чертогов Ожидания.
Поняв это, Алмарвэ успокоился. Не важно как и почему все случилось раньше. У него есть второй шанс, а это куда больше, чем у многих других. И уж он постарается использовать свое везение, как можно лучше.
И дед на этот раз, конечно, должен признать, что все иначе, потому что все действительно иначе.
Однако Алмарвэ все равно волновался, и, пожалуй, совсем избежал бы разговора с дедом, если бы мог. Но нельзя же было ускользнуть, даже не попытавшись объясниться или хоть попрощаться. Снова.
Так что Алмарвэ все же собрался с силами и пришел к деду, говорил долго и взволнованно. Наконец, спросил:
— Теперь ты не назовешь самонадеянными глупцами тех, кто собирается уходить?
Хотел произнести это легким тоном, но не вышло, получилось настороженно.
— Не назову, — ответил дед и вдруг улыбнулся: — Надеюсь, буду прав. Ведь и сам я иду.
Мгновение Алмарвэ смотрел на него, стараясь осмыслить сказанное, а потом, не находя слов для ответа, тоже улыбнулся.
От облегчения почти кружилась голова. И пусть впереди их ждал трудный и опасный путь, но, по крайней мере, в поход на Врага они теперь отправлялись вместе.
Манекилмо
читать дальшеТяжело было покидать Тирион, но возвращаться — стократ тяжелее. Вот так — не совершив ничего, не успев даже по-настоящему уйти из Валинора, но уже переступив через кровь родичей, пусть и пролитую не ими, слишком задержавшимися в пути, чтобы помочь. Чтобы помешать. Чтобы сделать хоть что-нибудь!
Манекилмо знал, что вернуться надо, необходимо. Знал с того самого мгновения, как чье-то лихорадочное осанвэ поведало ему о братоубийстве в Альквалондэ. Не ведет к благому концу дорога, начавшаяся с такого, не нужно было слов Мандоса, чтобы понять это.
Но одно дело — знать, а решиться — совсем другое. Вернуться надо и совершенно невозможно. До оцепенения страшно. До омерзения унизительно. Бежать, бежать без оглядки! Как можно дальше! Куда угодно! Как угодно! Не видеть больше никогда ни валар, ни телери, ни нолдор, оставшихся в Тирионе. Даже не думать о них. Запретить себе вспоминать.
Надо вернуться! Надо! Но нет сил идти. Хоть ползком! Да, точно. Ползти и выть от ужаса и отчаяния. Утратить разум, ничего не сознавать. Может, так даже лучше...
Манекилмо живо представил себе это и содрогнулся от отвращения. Спина невольно стала прямее. Голова поднялась выше. Как любой нолдо, он был горд. Горд своими умениями, мудростью, силой. Умения оказались бесполезны, мудрость обернулась глупостью, сила — бессилием. А гордость никуда не делась. Нужно было самому сломить ее. Смириться, повернуть сейчас.
Но он не мог. Никогда бы не смог, даже если бы у него была вся вечность мира, чтобы решиться...
Однако вечность не понадобилась. Откуда-то появился Арафинвэ. Спокойный, не знающий сомнений. По крайней мере, внешне.
— Я возвращаюсь. Кто со мной, нолдор?! Кто готов внять словам Валар?! Кто не боится прислушаться к голосу собственного орэ?! У кого достанет сил?!
Голос был тверд. Во взгляде сверкала решимость. Арафинвэ приковывал к себе все взоры, как светильник во тьме. И силы, которых, по правде говоря, недоставало ни у кого, пробуждались в глубинах феар, давали возможность шагнуть вперед.
Манекилмо сделал шаг, не отводя глаз от лица Арафинвэ. Так потом и шел до самого Тириона, глядя на Арафинвэ, даже когда толком не мог различить его далеко впереди. Главное было смотреть. Не отвлекаться, не позволять себе задумываться, не поддаваться ужасу. Смотреть и идти. Идти и смотреть. До тех пор, пока они не вернутся домой, что бы ни ждало их там. Пока не предстанут пред очами валар.
***
Перед тронами валар Арафинвэ говорил за всех один, остальные стояли вокруг Кольца Судьбы молча, склонив головы. Но время от времени каждый украдкой смотрел на Арафинвэ, то ли чтобы поддержать его, то ли чтобы самим черпать силу в его примере — никто, пожалуй, не сказал бы наверняка. Манекилмо уж точно не сказал бы.
Он остро чувствовал только одно: после этого решения, этого возвращения и этого суда они все связаны с Арафинвэ, какая бы судьба ни была им уготована. Для них он вождь, владыка. Даже для тех, кто раньше едва знал его. Едва видел, как Манекилмо.
Приговор валар был до странности мягок и созвучен этим мыслям.
Арафинвэ отныне — король нолдор Тириона. Его народ не виновен в убийстве родичей и не подлежит наказанию.
Нужно возвращаться домой и просто жить. Это было в каком-то смысле хуже, чем любая кара. Тяжелее. Но они должны были справиться.
Арафинвэ так и сказал, когда вернулся после Кольца Судьбы в Тирион:
— Будем жить. Мы справимся.
А после все сбылось по слову короля, хотя и не в том порядке. Сначала они в основном только справлялись: с необходимостью наладить какое-то подобие нормальной жизни и уберечь от запустения город, в котором осталась едва ли пятая часть жителей. С собственным отчаянием. Работать приходилось много и тяжело, зато усталость освобождала голову от большой доли мрачных мыслей.
Манекилмо в редкие минуты отдыха почти со страхом думал, что будет, когда большинство насущных проблем окажутся решены. Да и не он один. Нолдор с горьким весельем говорили друг другу:
— Еще пожалеем, что не выросли поганки.
Но напрасно они беспокоились. Как только у них появилось время для чего-нибудь, кроме самых рутинных дел — а случилось это где-то вскоре после восхода Новых Светил — явился вестник валар и объявил, что ущелье Калакирья остается отныне единственным открытым проходом в Валинор и потому нуждается в особой защите.
Так что нолдор построили у входа в ущелье новое укрепление и условились поочередно нести там стражу. Ко всеобщему изумлению за тем же самым туда стали приходить и ваниар. В доспехах. С копьями и арфами. Но иногда и с мечами и луками.
На удивленные вопросы они отвечали только:
— Так нужно. День битвы с Врагом настанет, и мы должны быть к нему готовы.
В их предсказания не особенно верилось, но это было лучше, чем ничего, и Манекилмо проводил в лагере много времени. Учился воинскому искусству у одних, учил ему же других. Ждал. Не ждал. И все-таки ждал. Чего-то. И как-то сам не заметил, как за ожиданием перестал справляться и начал жить. Почувствовал в себе силу и способность радоваться жизни, а еще надежду, с которой легче встречать новый день.
Но ждать Манекилмо не перестал. Даже когда помирился с Леринэль, и они, наконец, поженились. Даже когда маленький Манекилмион спал у него на руках. И уж конечно, не когда вдруг понял — по разгоревшейся вдруг в груди обжигающей боли — что там, за Морем, его родных, ушедших когда-то с Нолофинвэ, нет больше.
Боль была единственной вестью, которая иногда доходила в Валинор с востока.
И в такие моменты нельзя было усомниться, что день битвы с Врагом настанет. Не может не настать.
Поэтому, когда явился Эарендиль и по Валинору разлетелись вести сперва об ужасах Эндорэ, а потом о предстоящем, теперь уже совсем скором, новом походе, Манекилмо не сомневался.
— Самое время пройти эту дорогу заново, — только и сказал он.
С другим началом и другим концом. Непременно с другим, как бы ни было тяжело.
Эктарон
читать дальшеУ Эктарона почти не осталось сил. Каждый шаг давался мучительно, на одном только упрямстве. Не падать, не умирать — идти. Идти. Идти. Идти. Идти. Идти...
"Торосы!!!"
Услышав этот мысленный крик, Эктарон вскинулся. Крик не означал, что кто-то видит торосы. Они здесь были повсюду, и видели их все постоянно, а еще перебирались через них, тоже постоянно. Нет, крик значил худшее — самый жуткий из всех кошмаров Хэлкараксэ! — льдины пришли в движение, и возникают новые торосы. Здесь. Сейчас.
А значит, надо бежать. Участь раздавленных ледяными глыбами — ужасна. Эктарон не раз видел это, и иногда, в минуты слабости, думал, что согласен на что угодно, примет с радостью любую смерть, но только не эту.
Так что бежал он отчаянно. Забыв, что силы на исходе. Не заботясь, что может провалиться в трещину и утонуть. Чувствуя, как ледяная гора мчится за ним, становясь все больше. Настигает...
Несколько мгновений ослепительной, невыносимой, немыслимой боли. Наверное, Эктарон дико кричал и, быть может, добавил чудовищных воспоминаний тем, кто выжил в тот раз и должен был идти дальше. Но потом все закончилось, и был уже Мандос.
А еще потом — Тирион. Город, одновременно родной и изменившийся, оправившийся от удара, проживший больше пяти сотен лет под Новыми Светилами. И был Эарендиль — вестник из Эндорэ. И новый поход, к которому все готовились день и ночь.
Такого Эктарон не ожидал.
Впрочем, возможно, он видел это на гобеленах памяти в Чертогах Ожидания. Что-то же заставило его выйти из Мандоса. Что-то заставляло выходить и других, погибших во Льдах и знавших, что все их родные — в Эндорэ или в том же Мандосе, и возрождение не приблизит встречу.
Они выходили и тут же включались в подготовку, как в давние безмятежные времена включались в общие песни и танцы. И это никого не изумляло и не вызывало гнева. Хотя Эктарон не мог поначалу побороть некоторой робости.
Даже сквозь радость возрождения он слишком хорошо помнил, как когда-то уходил отсюда, всерьез полагая тех, кто остается позади, слабыми духом и неспособными на решительные действия. И вот теперь... Он не мог думать об этом без стыда, не жгучего, но ощутимого.
Должно быть, такие мысли читались у него на лице. Или в глазах.
— Не терзай себя, — сказал ему однажды его напарник по тренировке с мечами.
Тренировка как раз кончилась, но Эктарон вздрогнул, как если бы пропустил удар.
— Не терзай, — повторил опять напарник. — Что было — прошло. Теперь сбываются самые безумные из надежд. То, чего весь город ждал целую эпоху, и веря, и не веря. Я — больше не веря, — он покачал головой, будто удивляясь сам себе. — Но час настал. Мы идем, чтобы призвать Врага к ответу. За все, что он сделал с нашими родичами, с нами, с Ардой. За все. Мы едины и иной цели у нас нет. Так и должно было быть. Только так и могло быть, — с каждым словом он говорил все более горячо. — Время ли сейчас изводить себя сожалениями?
Эктарон не был знаком с этим нолдо. Знал о нем только, что он искусный фехтовальщик, родился еще в дни Древ и с тех пор не умирал. Но его слова вдруг подействовали, как совет лучшего из друзей, мудрейшего из наставников, ближайшего из родичей, — согрели душу и привели в порядок мысли.
Да, в прошлом у Эктарона были заблуждения, которые не делают ему чести, и теперь ничего уже не исправить. Но можно признать свои ошибки и жить дальше. Быть частью общего дела, сейчас, когда эльдар снова идут в поход на Врага: идут в мире с собой и друг с другом, в союзе с родичами, унося благословение валар и память о доме, в который они однажды вернутся. Вернутся, когда исполнят свой долг.
И он, Эктарон, тоже. А если ради победы придется снова умереть, это будет не большая... Нет, это будет очень большая цена, но Эктарон без колебаний отдаст ее.
Орталиндо и Анарнильдэ
читать дальшеЧас заката Анара был самым светлым и прекрасным в Валиноре, а кроме того, единственным временем, когда в сторожевом лагере в Калакирья не занимались упражнениями в воинском искусстве. Во всякий другой час мечники, лучники и копейщики сменяли друг друга на тренировочных площадках, чтобы совершенствовать свои умения при свете дня и в ночи, в ясную погоду и в жестокие бури... Но на закате обитатели лагеря собирались на стенах, чтобы полюбоваться зрелищем.
Кто-то смотрел молча, кто-то пел негромко, но все были одинаково захвачены видом. Даже те, кто помнил сияние Древ, не говоря уже о других, родившихся при Новых Светилах.
"И как только язык у некоторых поворачивается говорить, что этот свет запятнан прикосновением Тьмы," — возмутилась Анарнильдэ. Возмутилась, разумеется, по осанвэ, ей явно необходимо было разделить с кем-то свои чувства.
Орталиндо только вздохнул. Опять Анарнильдэ где-то услышала что-то не то и расстроилась. Новые Светила Анарнильдэ очень любила, особенно — в полном соответствии с именем — мило ей было Солнце, и каждую чужую неосторожную фразу о нем Анарнильдэ воспринимала как личную обиду.
Орталиндо считал, что напрасно она все допускает так близко к сердцу, но всерьез переубеждать уже не пытался. Слишком давно знал Анарнильдэ, чтобы надеяться на успех: дружили они столько, сколько каждый из них себя помнил. Ровесники, живущие на одной улице, ученики одних наставников, они были друг другу ближе иных кровных родичей. И речи Анарнильдэ о том, как глупо, что кто-то может считать свет Анара отравленным ядом Унголиат и тосковать по чему-то иному, когда перед глазами такая красота, Орталиндо знал наизусть и мог бы сам пересказывать.
" Но Древа действительно были отравлены, до того как появились последний цветок и последний плод," — тоже по осанвэ возразил Орталиндо, скорее в силу привычки, чем из-за чего-то еще.
В таких разговорах ему всегда доставалась роль защитника старших эльфов, тех, кто видел свет Древ и до сих пор оплакивал его. Хотя, если уж совсем честно, Орталиндо тоже любил свет Солнца и Луны и вовсе не был рад, когда при нем говорили о яде.
Неприятнее этого, пожалуй, было только услышать ненароком чьи-нибудь рассуждения о том, что раньше, под истинно благим светом, дети росли крепче духом и телом, а теперь они как цветы среди камней: радуют сердце и взгляд, но страшно отвернуться, чтобы ненароком они не завяли, пока ты не смотришь на них.
Впрочем, такие речи уже почти не звучали. Дети Первой Эпохи выросли и вполне доказали, что они крепки не меньше, а может, и больше прочих, и уж точно не собираются увядать. При этой мысли Орталиндо хотелось смеяться — такую силу он в себе чувствовал. Особенно теперь, когда подготовка к походу, о котором давно уже говорили, развернулась по-настоящему.
Будет поход, будет возможность использовать свою силу, чтобы поквитаться с Врагом и его слугами. За все. И за Новые Светила, которые Враг затронул еще до их появления, а не уничтожил лишь потому, что не сумел добраться до них. И за Древа, света которых теперь уже никому и никогда не увидеть. И за старших братьев, которые были и у Орталиндо, и у Анарнильдэ, но которых ни один из них не знал, потому что те ушли из Валинора еще до их рождения.
Да, настало время призвать Врага к ответу за все злые дела.
"Думаешь, мы сделаем это?" — спросила вдруг Анарнильдэ.
Орталиндо не удивился, часто бывало, что они, не сговариваясь, размышляли об одном и том же.
"А ты сомневаешься?" — в свою очередь спросил он.
Анарнильдэ покачала головой.
"Нисколько. — И добавила с усмешкой: — Просто из нас двоих ты всегда считался более рассудительным, поэтому я спрашиваю тебя".
"Конечно, — ответил Орталиндо. — Зло не может одерживать верх без конца. Оно должно быть побеждено и будет".
— Но, возможно, мы с тобой этой победы не увидим, — прошептала Анарнильдэ вслух, заметно побледнев.
Орталиндо взглянул на нее с беспокойством.
— Надеюсь, это не было пророчеством? — спросил он, тоже невольно бледнея.
Анарнильдэ пожала плечами и посмотрела как-то виновато.
Орталиндо тряхнул головой и сказал:
— Не важно. В конце концов все обязательно будет хорошо.
— Согласна, — шепнула в ответ Анарнильдэ.
Друзья разом прикрыли глаза и подставили лица мягкому закатному свету Анара, который ласково коснулся их, стирая бледность и успокаивая тревоги.
Мамбандил
читать дальше— Ты сошел с ума!
Мамбандил в ответ на эти слова только плечами повел, за последнее время он привык слышать и не такое. Почему-то едва ли не половина уходивших считала обязательным для себя обвинить тех, кто оставался, в безумии, трусости и еще кто знает каких грехах. Как будто и не были они все в прежние счастливые дни родичами, друзьями и знакомыми.
То и дело повсюду вспыхивали ссоры.
И Мамбандилу оставалось только порадоваться, что природа не обделила его терпением и что, отлично умея делать оружие, он не имел никакого желания его использовать.
Будь Мамбандил нравом погорячее, могло бы дойти до беды.
А так он больше отмалчивался, особенно с тех пор, как отвечать всем одно и то же, иногда по несколько раз, ему окончательно надоело.
Но с Фолимо их слишком многое связывало в былые времена: сразу и родство, и дружба, и общее ремесло, так что не говорить с ним теперь Мамбандил не мог, хоть и догадывался уже, что ничего хорошего из разговора не выйдет.
— Ауле понадобится помощь?! Ты вообще себя слышишь?! — продолжал кипятиться Фолимо. — Да Ауле, как и остальным, нет до нас дела. Знай себе сидят в Кругу Судеб и бровью не ведут.
— Они заняты, — ответил Мамбандил со вздохом. — Заняты.
— Чем же? — спросил Фолимо.
— Не знаю, — честно сказал Мамбандил. — Я не айну. Но не нужно их отвлекать, нужно подождать и потом помочь. Когда появится что-то, в чем наша помощь пригодится. А это случится обязательно. Ты ведь и сам знаешь. Ты был учеником Ауле, как я. Ты проводил в его чертогах годы, называл себя его другом, а теперь... — Мамбандил почувствовал, что все-таки начинает горячиться.
— А теперь я ухожу отсюда, чтобы провести годы с большей пользой, — перебил его Фолимо. — Чего и тебе советую. Ты мастер в работе со сталью, а кроме того можешь стать отличным воином и помочь тем, кто действительно в этом нуждается.
Конец фразы прозвучал особенно едко, и Мамбандил поморщился. Но не успел ответить, потому что Фолимо продолжал говорить.
— Как знать, может, ты даже успеешь вернуться к тому времени, когда валар начнут, наконец, хоть что-то делать. Никто же не заставляет тебя оставаться навсегда жить в Эндорэ, если тебе там не понравится. Как только мы победим Моринготто, каждый будет волен возвратиться, если пожелает.
Теперь уже Мамбандил не знал, что сказать. "Как только мы победим Моринготто", будто легче этого и дела нет. И бесполезно переубеждать, ничего это не принесет, кроме еще одного хлесткого "трус". И будет больно и обидно, хоть и не правда.
— Ну, давай же, Мамбо, соглашайся! — вдруг воскликнул Фолимо, совсем как в давние светлые дни, когда ему частенько случалось подбивать Мамбандила на какую-нибудь затею.
Мамбандил только головой покачал.
— Нет, не дело так убегать. Я подожду решения валар, и...
Договорить у него не оказалось возможности, потому что Фолимо сказал:
— Можешь хоть конца Мира здесь подождать.
А потом развернулся и ушел.
Еще один из тех, кого Мамбандилу не удалось переубедить и с кем он даже не смог проститься без горечи.
Мамбандил не знал, сколько таких разговоров способен вынести, после каждого как будто становилось труднее дышать. Но решимости не уходить только прибавлялось. Он был прав. И он был нолдо, в конце концов, ничуть не меньше всех уходящих, а от нолдо не добьешься пользы, честя его трусом и глупцом.
И Мамбандил остался. Бродил по опустевшему городу, пытаясь представить, как теперь жить дальше. Услышал вести о бое в Альквалондэ и понял, что все куда страшнее, чем раньше ему казалось. Видел возвращение Арафинвэ. Признал Арафинвэ королем, хотя про себя думал, что непросто будет младшему сыну Финвэ, который едва ли не большую часть жизни провел в Альквалондэ, стать владыкой нолдор. Но уж в Альквалондэ-то теперь Арафинвэ точно было не жить, так что он должен был приспособиться к Тириону, а Тирион к нему.
Выходило у Арафинвэ куда лучше, чем ожидал Мамбандил. И глядя на это, Мамбандил чувствовал прямо-таки гордость за своего короля. И всей душой радовался, когда смог, наконец, вправду использовать свои умения, чтобы помочь и валар, и государю, и всему своему народу: броня и оружие для стражи в Калакирья у него выходили отменные. А со временем он сам стал нести стражу и учиться воинскому искусству, и оно не было для него трудным.
Когда же явился Эарендиль, и стали созывать добровольцев в новый поход в Эндорэ, Мамбандил откликнулся с готовностью. Если валар, король и собственное сердце говорят об одном и том же, сомневаться не в чем.
Мамбандил закрыл свою мастерскую и стал готовиться к долгой дороге. Должен же он был хотя бы попробовать узнать лично, что случится, когда, наконец, будет побежден Моринготто.
Мелвиэль
читать дальше— Не пойму, откуда в тебе такое упорство. Ты ведь даже не можешь объяснить, почему остаешься. Что будешь делать здесь одна? Я ухожу, уходит вся моя семья, и вся твоя тоже!
Вериадо разгоряченно размахивал руками и успел дважды пройтись взад-вперед по комнате, пока произносил все это.
— Я много раз говорила, почему не могу пойти, но если ты не понимаешь моих слов, считай, что просто не могу, безо всяких причин.
Мелвиэль наблюдала за Вериадо, стоя в нише окна. Оттуда в спину тянуло холодом. Может быть, поэтому ей было так зябко. Руки совсем заледенели, да и все тело пробирала дрожь. Сил снова объяснять, убеждать в чем-то уже не было. Один и тот же разговор повторялся чересчур часто, иногда казалось, что со времени гибели Древ они только и делают, что говорят о возможном Исходе.
Но этот раз был наверняка последний, нолдор уходили из Тириона прямо сейчас. В воротах уже не протолкнуться. А эльдар по всему городу еще прощались, обмениваясь напоследок упреками или просто не зная, что сказать. Может, где и расставались без гнева и опустошения, но Мелвиэль было слишком плохо, чтобы верить даже в это.
— В конце концов, ты моя жена, — продолжал тем временем Вериадо. — Ты должна поддержать мое решение.
Эти слова как будто высекли маленькую искру где-то глубоко внутри. Мелвиэль была почти благодарна: когда злишься, не так холодно и страшно.
— А я думала, мы поклялись равно поддерживать друг друга, — ровно выговорила она.
— Да, конечно, — Вериадо махнул рукой. — Но если мнения расходятся, кому-то нужно уступить.
— И почему ты решил, что это должна быть я? — спросила Мелвиэль. — Почему ты не останешься со мной? Здесь.
— Да потому что здесь больше не будет никого и ничего! Никогда! — крикнул Вериадо. — Жизнь, будущее — там, в Сирых Землях! Только глупец может не понимать этого.
— Ну, я буду здесь, — Мелвиэль усмехнулась.
Наверное, усмешка получилась недоброй, потому что Вериадо вздрогнул. Но Мелвиэль ничего не могла поделать, эти ссоры сделали ее жесткой. Время, когда она умоляла мужа не покидать Валинор, в слезах обнимая его колени, прошло невозвратно. Да, правду сказать, просьбы и слезы все равно ничуть не помогали.
— И ты бросишь меня одну посреди ничего? — резко продолжала Мелвиэль. — Как благородно и...
Вериадо поморщился и быстро перебил ее:
— Не говори глупостей! Можно подумать, я не хочу брать тебя с собой.
— Нет, — признала Мелвиэль. — Идти не хочу я, но, в конце концов, будет одно и то же: если ты уходишь, а я нет, нам придется разлучиться.
Вериадо глубоко вздохнул и заговорил очень терпеливым, увещевательным тоном, который явно давался ему нелегко:
— Послушай, твоя мать идет с твоим отцом, а моя — с моим. Они обе не очень-то хотят этого, наверное, в природе женщин сильнее привязываться к месту, к дому...
Мелвиэль при этих словах невольно хмыкнула, но не стала перебивать мужа.
— ... и все же они идут, так почему же ты не можешь просто сделать того же?
— У них есть дети, — ответила Мелвиэль. — Если бы и у нас были, и я не в силах была бы убедить их остаться, я бы тоже пошла, побежала бы за тобой, — в ее голосе явно слышалась горечь. — У меня нет даже десятой доли той твердости, что у жены нашего лорда. Но и детей у нас нет, так что я остаюсь.
— Значит, я один недостаточно хорош, не стою того, чтобы идти, — Вериадо покачал головой. — Тогда оставайся! Оставайся! Мне безразлично! Больше уговаривать не стану!
Взгляд у него при этих словах был такой, словно он наполовину надеялся, что она дрогнет, попросит прощения и согласится на все.
Но Мелвиэль промолчала.
— Упрямая! — крикнул он и выбежал из дома.
Наверное, это должно было быть оскорблением, но Мелвиэль почудилась затаенная нежность. От этого стало еще хуже, и, едва дождавшись, чтобы Вериадо не мог ее слышать, она без сил опустилась на пол и зарыдала в голос.
Все же потом то самое прощальное "Упрямая!" часто помогало Мелвиэль держаться: когда казалось, что она не вынесет больше одиночества, тоски, безысходности и дурных предчувствий, она словно слышала, как Вериадо снова произносит это, и ей становилось легче.
То же средство исправно действовало, и когда Мелвиэль пришла в сторожевой лагерь в Калакирья, чтобы стать воином. Никакой особой тяги к оружию она не ощущала, напротив, оно было ей неприятно. Но Мелвиэль считала, что оставшись здесь, в Валиноре, единственной из всего рода — или даже из двух родов, к одному из которых принадлежала по крови, а к другому — по браку, — непременно должна внести свой вклад в дело защиты этой земли. Земли, где она родилась, где все было знакомым и любимым до боли, даже под непривычным светом Солнца и Луны. И еще раньше, во тьме, когда многие думали, что света не будет больше никогда... Валинор все равно оставался Валинором, Тирион — Тирионом, нельзя было просто отвернуться, сделав вид, что их судьба ее больше не касается.
Так что Мельвиэль преодолела и отвращение, и боль, и желание бросить бесполезные попытки и уйти, которое на первых порах возникало очень часто, и стала хорошим мечником. Даже против наставника из майяр она могла продержаться дольше большинства других воинов.
Но чем больше времени проходило, тем сомнительнее казалось, что Моргот когда-нибудь решит снова вторгнуться в Валинор. Похоже было, что за Морем он нашел себе иные занятия.
Когда явился Эарендиль, все узнали, какие именно. Узнали и содрогнулись одновременно от ужаса, отвращения и гнева. В короткий срок поход в Эндорэ стал делом решенным.
На этот раз Мелвиэль не колебалась. Иной жизни и иного будущего, чем в Валиноре, она никогда не желала, но чувствовала, что бывают вещи, которые просто нужно сделать. И она не может допустить, чтобы они были сделаны без ее — пусть небольшого, по мере сил — участия.
Сунвен, женщина из народа телери, которая была когда-то, еще до всего, подругой ее матери, спросила Мелвиэль:
— Ты уверена, что должна идти? Они, — по тому, как Сунвен выделила это слово, было понятно, что она говорит об Эарендиле и Эльвинг, — рассказывали, что даже в Сирых Землях женщины становятся воинами только во времена крайней потребности.
Мелвиэль решительно кивнула.
— Я потеряла всех, кто был мне дорог. Потеряла трижды: сначала, когда они перестали слышать меня и понимать, потом когда покинули Валинор, и, наконец, когда там, за Морем, они один за другим нашли свою смерть, — сказала она. — Это могло бы подточить мои силы, как случилось со многими здесь. Но я стала только сильнее и тверже, и я знаю, как держать меч в руках, поэтому я иду. У меня крайняя потребность, поверь мне, госпожа.
Мелвиэль улыбнулась невесело, Сунвен кивнула в свою очередь, принимая ее доводы.
Больше никто ни о чем Мелвиэль не спрашивал. Она была обученным воином, она отправлялась в поход против Врага. Вот и все.
Сарвэ и Лоссэ со своей семьей
читать дальшеСреди нолдор Тириона трудно было найти семью, от которой бы Исход не отделил, не оторвал по-живому хоть какую-то, а зачастую большую, часть. Но все же такие семьи были. Среди них семья Сарвэ и его жены Лоссэ выделялась своей многочисленностью: ко времени гибели Древ с ними было четверо детей, двенадцать внуков, сорок три правнука и пять уже взрослых праправнуков — и ни один не покинул Валинора. А кроме кровных родичей, были еще невестки и зятья, которые тоже, к счастью, остались.
В первое время, еще до Солнца и Луны, нолдор, бывало, мрачно шутили об этом, спрашивая у Сарвэ и Лоссэ:
— Как же так? Неужели слово какое волшебное знаете?
Лоссэ от таких вопросов обычно опускала взгляд и молчала. Она почти стыдилась своего счастья, когда у всех вокруг было так много горя. Сарвэ сжимал губы в тонкую линию и хмурился — не дело забавляться этими вещами.
Однажды он ответил:
— Если бы знал я такое слово, то сказал бы владыке Манвэ, чтобы он мог прокричать его с вершины Таникветиль и остановить Исход. Только он не стал бы такого кричать, да и я ничего не знаю.
С этого момента желания шутить подобным образом больше ни у кого не находилось.
Понемногу к необычности этой семьи привыкли и забыли о ней. Жили они, как все: трудились, радовались появлению Новых Светил, потом тому, что в Тирионе снова стали рождаться дети, потом первым вернувшимся из Чертогов Мандоса, потом, что жизнь потихоньку вошла в спокойное, если и не привычное, русло.
Счастьем своим они не хвастались, старались помогать другим, сколько могли. В строительстве сторожевого лагеря в Калакирье и страже, конечно, тоже принимали участие. Там научились владеть боевым оружием, и, когда до Валинора добрался вестник из Сирых Земель, Лоссэ сразу поняла, что теперь ждет их семью.
Как только стало известно, что новый поход состоится совершенно точно, она разыскала мужа и, плача, крепко обняла его. Не в силах сдержаться зашептала на ухо:
— Я думала, мы благословлены самим Илуватаром. Все эти годы думала... Боялась вслух сказать, чтобы не потерять ненароком благословения, но думала все равно... А теперь благословение, как проклятие... Они же пойдут, все пойдут... и ты, я знаю, ты тоже... ты просто не успел еще мне об этом сказать... но я знаю... а как я потеряю вас всех разом... я не могу... и не упросить теперь никого остаться... не такими мы их растили... да я бы сама не могла... но я и не могу... не смогу здесь одна...
Лоссэ замолчала на мгновение, потому что ей уже не хватало воздуха, с усилием глубоко вдохнула, медленно выдохнула, стараясь успокоиться. У нее ничего не вышло, и она опять заговорила быстро и сбивчиво:
— Знаю, кто-то должен беречь город... хранить очаг... для всех, кто вернется... но пусть это буду не я... мне не по силам... я пойду с вами... я сумею... я училась у Эстэ... давно... но я отлично все помню... я не останусь... ты слышишь, не останусь!
Сарвэ во все время ее речи молчал, только сильнее и сильнее прижимая к себе жену.
Теперь он легонько погладил ее по спине и сказал:
— Конечно. Конечно, ты не останешься. Никто не останется. Не бойся. Мы все пойдем.
О том, какая судьба может ждать их за Морем, ни один из них не думал. Да и не время было думать об этом.
Арафинвэ
читать дальшеДорога от Валмара до Тириона и от Тириона до Калакирья давно уже была сделана достаточно широкой и удобной, чтобы по ней могло скорым маршем идти войско в полной выкладке. Дорогу от Калакирья до Альквалондэ спешно расширяли и укрепляли все время с тех пор, как телери сказали, что готовы перевести Войско Валар в Эндорэ.
К тому же идти в полной выкладке сейчас не требовалось: все собранное для похода, кроме личного оружия и брони, загрузили на корабли заранее, так что шли почти налегке. На ночлег устраивались быстро и споро, так же потом снимались с места.
К Альквалондэ подошли в намеченный день около полудня, и город, как водой, захлестнуло волной эльдар в доспехах, сверкающих на солнце почти ослепительно.
На ветру реяли развернутые знамена: голубые с золотом — нолдор; белые, тоже с золотом, — ваниар.
А кроме воинов, улицы Альквалондэ заполняла толпа провожающих, где впервые за целую эпоху смешались все народы эльдар. С того места, где стоял, Арафинвэ прекрасно видел жену и мать. Он попрощался с ними еще до выхода из Тириона, вдали от чужих глаз, но взглянуть на них еще раз напоследок было все равно приятно. Обе, чтобы не омрачать дня расставания, сняли траурные одежды, которые долго носили.
Заметив, что Арафинвэ смотрит на них, женщины улыбнулись ему, и от этого на сердце сразу стало теплее.
Как раз вовремя, потому что уже нужно было подавать сигнал к началу посадки. А в голову совершенно некстати пришла мысль, что он так долго боролся за свой народ, за его благополучие, силу и счастье, за доверие каждого из нолдор, а теперь — когда в глазах любого воина своего войска может увидеть плоды тех трудов — ведет их к ужасной судьбе.
По крайней мере, судьба некоторых из них наверняка будет ужасной, на войне не бывает иначе. Но они сами все знали и шли вперед с открытыми глазами. Он предал бы их доверие, с таким трудом заработанное, если бы сейчас усомнился в этом хоть на единый миг.
Арафинвэ посмотрел на Ингвиона и Эонвэ, которые стояли справа от него. Ингвион слегка кивнул. Арафинвэ положил руку на рукоять меча, вынул клинок из ножен и поднял его к небу. Ингвион в тот же момент поднял копье.
Вместе они крикнули:
— День настал вновь!
Во всем Амане не было никого, кто мог бы не понять, что означает этот клич, с чем связан. На мгновение воцарилась полная тишина.
А потом десятки тысяч клинков и копей взметнулись к небу, и десятки тысяч голосов подхватили:
— День настал вновь!
И Эонвэ кричал это со всеми, своим потрясающе чистым и ясным голосом глашатая Манвэ.
Да, долгожданный день действительно настал, сомневаться в этом больше не приходилось. Пора было выступать.