По крови и духу, фанфик, джен, агнст, драма

[vinyawende]

Обзорам

[L]vinyawende[/L] <a href="http://vinyawende.diary.ru/p203301537.htm">выкладывает</a> фик "По крови и духу" о Мириэль в Мандосе и после, о ее гобеленах и родственниках, джен, PG-13 (12+), агнст, драма

Название: По крови и духу
Автор: vinyawende
Категория: джен
Герои: Мириэль, Намо, Вайрэ, Финвэ, Феанаро, Маэдрос и Маглор
Рейтинг: PG-13 (12+)
Жанр: ангст, драма
Размер: мини, 2576 слов
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: О Мириэль, ее отказе от возвращения к жизни и последующем возрождении, о некоторых свойствах характера и о том, как эти свойства передаются по наследству. А еще о гобеленах, куда же без них.
Примечание автора: 1. Несколько реплик персонажей являются прямыми цитатами из текста Толкина "История Финвэ и Мириэль". 2. Фраза "Если бы я могла всю Повесть нашего народа, и твою, и твоих детей вышить многоцветным гобеленом, как памятник могущественнее памяти!" процитирована с изменениями, поскольку в фике она обращена к Вайрэ, а не к Финвэ, как в оригинале, кроме того, гобелены ткут, а не вышивают. АПД: оказалось, у Толкина в этом контексте тоже нет слова "вышивать", это издержки перевода. Ура! 3. Одна реплика Феанаро и одна Маэдроса взяты из "Сильмариллиона" в переводе Н.Эстель. 4. Также в фике приводится фрагмент Клятвы Феанаро и его сыновей.

— Нет, — сказала Мириэль.
Голос прозвучал твердо и ровно. Пожалуй, при жизни она почувствовала бы раздражение от того, что ей приходится снова и снова отвечать на один и тот же вопрос. Но здесь, в Чертогах Мандоса, она никогда не раздражалась — эмоции требовали много сил. А именно сил у нее совсем не было.
— Хорошо ли ты подумала, Мириэль? — спросил вала Намо. Его голос тоже был ровным, бесстрастным, но он таким был всегда.
— Ты спрашивал меня о том же самом уже не раз, владыка, — напомнила она.
— Хорошо ли ты подумала? — повторил Намо. — Этот раз последний. Десять лет Древ минуло со дня провозглашения Статута, и, если сегодня ты откажешься, твой муж вправе будет избрать себе другую жену. После этого возможности передумать у тебя не останется.
В тот момент ничего не шевельнулось в ней, ни страх, ни сожаление. Только мелькнула мысль: "Больше не будет вопросов — хорошо". А Финвэ... что ж, ведь Мириэль и хотела, чтоб он не ждал ее, жил дальше. Она ничего не могла дать ни ему, ни их сыну. Она никому ничего не могла дать. И ей ничего не нужно было ни от кого.
— Да, — ответила Мириэль. — Я подумала и уверена, что никогда не захочу выйти отсюда.
— Жизнь — дар Эру, — сказал Намо. — Понимаешь ли ты, от чего отказываешься?
Похоже, и на этот раз он собирался испытывать ее вопросами. Но все пустое, осталось потерпеть немного, а потом будет только покой. Единственное, чего она желала.
— Понимаю, — ответила Мириэль. — Для меня жизнь — слишком тяжкое бремя. Если я попробую снова взвалить его на себя, оно снова меня раздавит. Страшно умереть, владыка, — сказала она, глядя в глаза Намо. — Еще страшнее умирать: чувствовать, как медленно рвется связь духа и плоти, и понимать, что не можешь это остановить. Держаться, биться, пока борьба не истощит последние силы, и все не станет безразлично. Никто не знает, каково это. Я знаю. И я не могу опять пройти через такое. А если я соглашусь покинуть твои чертоги, мне придется. Я знаю.
— Никто не знает наверняка, что будет, — возразил Намо. — Ни ты, ни я. Никто.
— Я знаю, — сказала Мириэль более настойчиво, чем раньше.
— Тебе так только кажется, потому что ты не веришь в возможность снова жить, — сказал Намо.
— Если и так, для меня разницы нет, — ответила Мириэль.
После маленькой вспышки ее охватила апатия. Скорее бы закончился этот разговор, чтобы можно было уйти от взора Мандоса, раствориться в серых тенях, не говорить, не слышать, не видеть, не чувствовать, забыть обо всем, плыть в безмятежном покое до конца Арды. До конца Мира, в котором ей нет места, но из которого нет выхода.
— Так каким будет твой окончательный ответ, Мириэль? — спросил Намо.
Опять.
— Я говорю нет, — со всей возможной силой произнесла она. — Нет. Нет. Нет. Я никогда не пожелаю жизни, ибо надежд не имею. И я говорю нет, чтобы не обманывать других напрасными надеждами.
— Никогда — очень долгий срок для Воплощенных, быть может, ты станешь жалеть о своем выборе, — сказал Намо.
— Не стану, — ответила Мириэль.

***

Мириэль и впрямь не жалела. Долго. Может быть, она могла бы не пожалеть никогда, потому что в желанном покое дела живущих не трогали ее. Гобелены, которыми были увешаны стены залов Мандоса, не побуждали всмотреться и узнать больше. Мириэль едва их замечала, пребывая среди теней своих дум.
Но однажды перед ней выросла иная тень, светлее и ярче других — не воспоминание или мысль, а живая феа. И Мириэль не могла не узнать этот дух, по-прежнему благородный и прекрасный, хотя печальный и утомленный несчастьями, выпавшими на его долю.
— Финвэ!
— Я все-таки нашел тебя. Айя, Мириэль!
Эта встреча принесла ей радость. Первую подлинную радость, с тех пор как дух ее занемог когда-то. Но радость не была долгой, Мириэль помнила, что не войти живому в Чертоги Мандоса. А значит, Финвэ был мертв, как и она сама. От этого Мириэль стало тревожно и горько.
— Расскажи мне, что случилось, Финвэ, — попросила она. — Расскажи мне все.
И он рассказал ей о жизни, своей и их сына, о радости и горе, о сомнениях и смуте, разделившей народ нолдор, о лжи Мелькора и о собственной смерти.
Мириэль слушала, ловя каждое слово, и становилась все печальнее, потому что часто услышанное огорчало ее. И казалось ей, что, будь она жива, многое могло бы измениться к лучшему.
Выбор, сделанный когда-то, вдруг тяжелым бременем лег на ее душу.
Мириэль улыбнулась горько и прошептала, ни к кому не обращаясь:
— Напрасно стремилась я бежать от тягот жизни, и здесь они нашли меня, как везде.
Потом она обратилась к Финвэ и сказала:
— Я ошибалась, покинув тебя и нашего сына, или по крайней мере не вернувшись после краткого отдыха, ибо поступи я так, он, может быть, вырос бы более мудрым.
Запоздалое раскаяние ничего не могло изменить, и все же Мириэль хотела, чтобы Финвэ хотя бы знал, что она сожалеет.
— Но дети Индис исправят его ошибки, и потому я рада, что они есть на свете, и Индис я дарю свою любовь...
Она продолжала разговор с Финвэ и в то же время не могла не желать сама иметь возможность хоть что-то исправить. Но об этом говорить было нельзя да и не имело смысла, она сама сделала свой выбор, так кого и зачем теперь молить о пощаде?
Мириэль не собиралась даже упоминать об этом, но Финвэ... Она и при жизни ничего не умела от него скрыть, а теперь сама не заметила, как выговорила вслух сокровенное желание. Снова жить, обрести тело, силы и умения. Жить!
Она ни на что не надеялась, кроме, может быть, капельки сочувствия, от которого ей, наверное, стало бы чуть-чуть легче, хоть на то короткое время, пока Финвэ рядом.
Однако Финвэ не стал утешать ее, не уговаривал смириться с судьбой, которую она сама избрала, но вместо этого разыскал Вайрэ и сказал:
— Пусть я навечно останусь в Мандосе вместо нее.
Мириэль слышала их разговор и не решалась вмешаться. У нее не было слов перед лицом этой жертвы, этого дара, которого она не могла ни принять, ни отвергнуть, настолько он был огромным.
Вайрэ велела им обоим идти к Намо, потому что только он имел власть выносить решения в таких делах.
Мириэль не смела взглянуть Судие в глаза. От стыда. Ведь он предупреждал ее и не раз. К счастью, теперь Намо не говорил с ней, только с Финвэ и Ниэнной, которая явилась поддержать просьбу Финвэ. Их слов Мириэль почти не слышала, сосредоточившись на том, что должна будет со стойкостью принять приговор. Со стойкостью, которой в себе не чувствовала.
Что она станет делать, когда Мандос откажет в просьбе? Сейчас, когда так манит нечаянная возможность жизни? Достанет ли у нее сил не плакать, не умолять?
— Освобождена, — сказал Намо.
И Мириэль заплакала.

***

Так началась жизнь Мириэль, не новая, но еще одна. Зря она когда-то боялась, что это окажется тяжело. Было очень легко. Энергия в ней просто бурлила и казалась слишком большой для этого мира, такого хрупкого. Чересчур хрупкого и уже лежащего в руинах. Пока Мириэль привыкала к этому ощущению, майяр Ирмо и Эстэ рассказывали ей, что еще успело произойти до ее возвращения.
С каждым словом Мириэль все яснее понимала, как опоздала. Уже ничего нельзя исправить. Никому невозможно помочь. Те, ради кого она хотела жить, теперь недосягаемо далеко и больше уже не нуждаются в ней. А другим, кто знает ее и помнит, кто остался здесь, ей нечего даже сказать.
Долго Мириэль сидела одна в сумерках Лориэна, размышляя, что делать дальше. Идти в Тирион она не желала, возвратиться в Мандос не могла, потому что связь ее с жизнью была слишком крепка и нельзя было разорвать ее, не совершив преступления. К тому же вернуться сейчас означало бы презреть и жертву Финвэ, и милосердие владык. А оставаться в Лориэне было незачем, покоя и отдыха Мириэль больше не хотела. Ей нужно было куда-то приложить свои силы. Но куда?
Ответ пришел на ум неожиданно. Мысль граничила с дерзостью: никто из живых никогда не входил в Чертоги Вайрэ. Ее гобелены — летопись Мира — не для живущих. Слишком полно и правдиво отображена на них история, только мертвые могут видеть ее такой, но большую часть увиденного они забывают, когда возрождаются. Мириэль испытала это на себе. И все же она решилась прийти к дому валиэ.
Постучала, попробовала толкнуть двери, но они не подались. Мириэль погладила створки руками, потом лбом прижалась к той щели, где они сходились. Сказала:
— Я знаю, что пришла слишком поздно и ничего не могу изменить. Но хотела бы я всю повесть нашего народа, и Финвэ, и детей Финвэ выткать многоцветным гобеленом, как памятник могущественнее памяти!
Это действительно было теперь величайшим желанием ее сердца. Если не исправить, то сохранить, изобразить с точностью, чтобы ничего не оказалось забыто, утрачено. У нее и раньше было достаточно мастерства для этого, а теперь и сил стало довольно. Она должна, должна сделать хотя бы это, раз не может уже ничего другого.
— Прошу, впусти меня, леди Вайрэ!
Еще мгновение ничего не происходило. Мириэль глубоко вздохнула, готовясь заговорить опять, но тут двери открылись. Нерезко, так что она успела отстраниться, не потеряв равновесия.
Прямо у входа стояла валиэ Вайрэ.
— Леди!
Мириэль глубоко поклонилась.
— Айя, Мириэль, — сказала Вайрэ, глядя на нее доброжелательно, но в то же время будто оценивающе.
Мириэль не нарушала молчания, позволяя валиэ себя рассматривать.
— То, о чем ты просишь, может оказаться слишком тяжело для тебя, — сказала, наконец, Вайрэ.
Мириэль хотела возразить, что сил у нее больше, чем достаточно, но под взглядом Вайрэ не сделала этого. Только вздохнула:
— Может.
Взгляд Вайрэ как будто потеплел после этого ответа.
— Раз ты это понимаешь, — сказала она. — Я позволю тебе попробовать. Но если работа будет чересчур тяжела, ты откажешься.
— Да, леди, — ответила Мириэль, радуясь, что Вайрэ не гонит ее сразу.
— Проходи, — сказала Вайрэ, отступая с дороги с приглашающим жестом.
Мириэль сделала шаг, другой и третий, и двери затворились у нее за спиной.

***

— Возможно, я смогу расщепить свои алмазы, но никогда не сотворю я подобных им; и если разобью их, то разобью свою душу и буду убит – первым из эльдар в Амане.
Сказавший это был весь живая мука: глаза, лицо, поза. Отныне и до конца Мира всякий, кто взглянет на гобелен, на изображенного точно в центре полотна Феанаро, не только узнает, какие события здесь запечатлены, что было сказано и совершено тогда, но и что чувствовал в тот миг величайший из мастеров. Такова природа гобеленов, которые сотканы в чертогах Вайрэ, — достаточно посмотреть на них, чтобы узнать все дела, слова, мысли, переживания, тайные стремления и страхи любого из участников.
Этот гобелен был переполнен ужасом и скорбью, но сильнее прочих рвало сердце мастерицы страдание Феанаро. Мириэль кусала губы, чтобы не закричать в голос, и чувствовала во рту вкус собственной крови. Глаза ее были полны слез, так что она с трудом видела свою работу, но пальцы исправно, ловко и быстро переплетали нити.
Едва закончив ткать фигуру Феанаро, Мириэль согнулась, как от сильной боли, соскользнула на пол и закрыла глаза. Продолжать сейчас было выше ее сил. В ушах снова и снова звенели слова "никогда не сотворю... разобью свою душу и буду убит...".
Феанаро не просто верил в то, что говорил, он точно знал, что так и будет. Так же точно, как когда-то сама Мириэль знала, что жизни ей не выдержать. Феанаро думал, от него требуют обречь себя на беспредельные мучения, и не мог пойти на это.
— Бедный, бедный мой мальчик...
Надежду он считал утешением для слабых духом или вовсе обманом и не желал признавать, что может случиться еще что-то, чего ему не под силу знать наверняка. Феанаро вырос и возмужал без Мириэль, но был ее сыном и по крови, и по духу.
— Феанаро мой, Феанаро...
Лучше бы он походил на нее в чем-то другом. Нет, лучше б она разубедила его. Она ведь могла бы. Когда-то. Но теперь слишком поздно. Все уже совершилось, хоть и трудно принять это. Так безумно трудно.
Мириэль с усилием поднялась, приблизилась к гобелену, сотканному еще только чуть больше, чем наполовину, постояла мгновение и, словно вдруг решившись, быстро коснулась поцелуем лба Феанаро. Но под губами была всего лишь ткань. Слишком поздно.

***

Дальше могло стать только хуже. Мириэль не удивлялась этому, тем более, что о части событий слышала до того, как ей выпало на долю их ткать. Но все-таки видеть, как все случилось, было больно.
— Слово наше слышишь ты, Эру Всеотец! В вечнодлящуюся Тьму ввергни нас, если дела не совершим. На святой горе услышьте нас, и клятву нашу запомните, Манвэ и Варда!
Отсветы пламени от факелов плясали на клинках поднятых к небу мечей. Страстным огнем горели глаза поклявшихся. А вокруг — толпа нолдор, которые смотрели и внимали, не зная толком, восхищение или ужас вызывает у них происходящее. Должны ли они бежать прочь или, наоборот, броситься вперед? А если вперед, то зачем? Как поступить? Присоединиться? В благоговении преклонить колена? Или помешать? Вразумить? Остановить? Спасти?
Особо выделялись в этом море растерянных лиц иные: печальные, обреченные или гневные — лица тех, кто лучше других понял, что значит такая клятва. К чему она может привести.
Не найти двух одинаковых выражений, каждое уникально, неповторимо, и каждый эльда, словно живой, того и гляди шагнет с гобелена прямо в комнату. Очень тонкая работа. Любой мастер мог бы гордиться.
Мириэль заставляла себя сосредоточиться на технике, не думая о содержании. Так было легче, так она могла даже испытать радость от своего мастерства, и это помогало держаться. Не давало пойти к Вайрэ и сказать, что она не может выполнить работу, за которую взялась.
Не потому, что не осталось сил, они-то как раз не переводились, Мириэль и в отдыхе почти никогда не нуждалась, но часто останавливала плетение, слишком пораженная, чтобы продолжать. Хотелось бросить все и бежать без оглядки куда-нибудь, где она больше ничего ни о чем не будет знать. Где ей не придется увидеть, как они губят себя. Ее любимые, такие родные и в то же время совсем не знакомые.
— Пожалуйста, пожалуйста, не надо. Не делайте этого с собой. И ни с кем, — шептала она за работой, забыв, что события, память о которых оживает под ее руками, на самом деле уже совершились, и она не сможет умолить их остановиться, не предостережет, рассказав, как иногда собственная воля становится приговором слишком жестоким, чтобы его вынести.
Да и едва ли они прислушались бы к ее словам. Ведь для них она была только именем, тенью из прошлого. Той, кого они по-настоящему никогда не знали.

***

Со временем Мириэль привыкла к своей работе. Горе, ужас и отчаяние, разрушения, муки и смерть она ткала с печалью и состраданием, но не без надежды, потому что верила: они пройдут, уступив место созиданию, радости и жизни. Тьма никогда не восторжествует навечно, и из зла произойдет добро, по воле Эру. А значит, что угодно и когда угодно может измениться к лучшему.
Этим Мириэль подбадривала себя, запечатлевая на гобеленах самые темные моменты истории, и часто сердце ее трепетало в ожидании такой перемены.
Однако не всегда перемена эта происходила.
— Но достигнут ли наши голоса Илуватара за Кругами Мира? А ведь именно Илуватаром поклялись мы в своем безумии и призвали на себя Вечную Тьму, если не сдержим слова. Кто же освободит нас?
Вот он, последний шанс. Они ведь могли бы. У них хватило бы, должно было хватить, сил признать свою ошибку, смириться и надеяться на милосердие. Эру создал их души стойкими, он мог бы и больше укрепить их, если б они решились попробовать.
Но нет, еще миг и сомнение сменилось отчаянием и решимостью идти до конца.
Такими Мириэль нужно было выплести на гобелене лица Маэдроса и Маглора. Она работала быстро и тихо, без слез и вздохов, без слова мольбы или жалобы, и не пыталась лаской стереть с этих лиц страдание.
Мириэль помнила, что все уже кончено. Совершилась судьба Камней и судьба последних ее живущих внуков. Один из них оборвал свою жизнь и пребывал ныне в Чертогах Мандоса, другой бродил в Сирых Землях. Ее скорбь и запоздалая нежность не могли облегчить их участи.
Ей оставалось только выполнять долг, который она добровольно приняла на себя, и закончить этот гобелен. Да уповать на то, что, если сейчас сердце ее не разорвется от боли, в будущем ей уже не придется ткать ничего безысходнее и горше.