Sara vanwasse, фанфик, джен, гет, драма

[vinyawende]

Обзорам

[L]vinyawende[/L] <a href="http://vinyawende.diary.ru/p200706609.htm">выкладывает</a>фанфик «Sara vanwasse», о нолдо, который забыл синдарин, джен, гет, драма, PG-13 (12+)

Название: Sara vanwasse
Автор: vinyawende
Категория: джен, гет
Герои: НМП-нолдо, НЖП-синдэ, НМП-синда, упоминаются Тингол, другие эльфы
Рейтинг: PG-13 (12+)
Жанр: драма
Размер: мини, 4834 слова
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: Великая Осада держится силой и мужеством эльфийских воинов, цена за мир Белерианда - их кровь и их жизни. 155 год Первой Эпохи, масштабное нападение из Ангбанда отбито, но после битвы нолдо по имени Араглин приносят домой при смерти. Его семье остается только надеяться, что он сможет выжить. Но если даже и так, будет ли это означать, что все его злоключения позади?
Примечание: 1. Написано специально для  Б.Сокрова по сюжету: "Во времена после запрета квэнья раненый эльф забыл синдарин, и у него остался только квэнья". 2. Араглин и Арарильо – одно и то же имя на синдарине и квэнья соответственно, означает "благородный блеск". 3. Название фика дано на квэнья, означает "горькая потеря". 4.adar (синдарин) – отец.

– Отец, пожалуйста, сделай хоть ты что-нибудь, – в отчаянии взмолилась Келебритин.
Дни за днями она просиживала у постели раненого супруга без сна и отдыха. Кожа ее сделалась бледной до прозрачности, серые глаза, прежде большие и ясные, сейчас казались огромными и светились каким-то лихорадочным блеском, серебристые волосы, обычно аккуратно убранные, были растрепаны... и непостижимым образом именно теперь ей как никогда подходило ее имя – Келебритин – серебряная искра. Словно сам дух ее можно было без малейшего усилия разглядеть сквозь тело.
Орнвэ предпочел бы видеть дочь более привязанной к плоти, более живой. И уж конечно, более радостной, чем теперь. Однако вернуть ей радость было не в его власти. И Орнвэ только виновато развел руками.
– Что же я сделаю, дочка. Я не целитель.
Вот если бы Рэвиэль была жива. Но его жена погибла еще до Солнца и Луны. Да и, если уж быть честным с самим собой, едва ли она оказалась бы в силах помочь. За последние дни у них перебывало немало целителей.
Келебритин, видимо, думала о том же:
– Много ли толку в целителях. Они поют свои песни и поят Араглина своими снадобьями, но ничего не меняется. Он умирает. И вообще, если они еще надеются ему помочь, то почему не оставили в лазарете крепости, как других?
– Ты сама слышала, – напомнил Орнвэ, стараясь говорить спокойно, чтобы этим, хоть немного, успокоить и дочь. – Продолжать лечить его они могут и здесь, но сейчас, возможно, важнее, чем лечение, для него присутствие родных.
– Слышала, – покорно признала Келебритин. – Но что если его рана просто слишком тяжела, чтобы он поправился? Ты когда-нибудь видел, чтобы кто-то поправлялся после такого?
Рана Араглина была очень опасна, нет нужды быть целителем, чтобы понять это. Да и целители, приходившие к ним, шептались, что Фаэнвен и Аннамир без того уже сотворили чудо, как мозаику, по кусочкам собрав размозженный череп. Недаром учились у самой Эстэ.
– Я не очень разбираюсь в ранах, – сказал Орнвэ. – Но выносливость пришедших из-за Моря больше, чем обычно бывает у квэнди.
– Немало их полегло уже в этой земле, – тускло заметила Келебритин.
Орнвэ не мог придумать никакого утешительного ответа для нее, и поэтому промолчал.
– И еще, – продолжала все тем же тоном Келебринит. – Я все думаю, вдруг мы, – она помолчала, собираясь с силами, а потом произнесла так, словно каждое слово обжигало ей губы: – недостаточно родные для него. Ведь были у него когда-то другие, кровные родичи, что если стремление быть рядом с ним окажется в нем сильнее?
Одинокая слеза скатилась по щеке Келебритин.
– Не говори так, – решительно возразил Орнвэ. – И не думай даже. Для Араглина никого нет дороже тебя, и если только он сможет вернуться, он вернется к тебе. Уж можешь мне поверить, я много повидал, с тех пор как пробудился у Куинен.
Араглин забеспокоился, словно увидел в своем болезненном сне что-то тревожное. Келебритин принялась, тихонько напевая, гладить его руки.
Орнвэ стоял рядом, чувствуя, как больно сжимается сердце, и досадуя на себя, что ничем не в силах помочь ни дочери, ни тому эльда, который успел уже стать ему так же дорог, как мог бы быть дорог родной сын. Орнвэ было страшно представить, что он может потерять кого-то из них. В его жизни без того было уже достаточно горьких потерь.

***

Когда нолдор выходили из Арамана, у Арарильо была семья – мать, отец, старшие братья. Арарильо был не то чтобы юным – семь десятков лет Древ не слишком большой возраст, но не маленький – и все же родные оставались для него всегда чем-то постоянным, даже вечным, вроде света звезд на небе. Или света Древ... но о Древах в Арамане он старался уже не думать, потому что они-то оказались невечны. Их свет исчез.
Родные Арарильо тоже исчезли один за другим в холоде Хэлкараксэ. Ступая на берег Эндорэ, он был совершенно, мучительно одинок. И ему казалось, что он никогда не научится здесь жить. Не говоря о том, чтобы радоваться жизни. Арарильо спрашивал себя, зачем вообще сюда дошел. И не находил ответа.
А когда он познакомился с местными эльфами, все стало еще тяжелее. Синдар, на первый взгляд, были не так уж схожи с телери, но для того, кто умеет смотреть дальше первого взгляда, родство их было несомненно. Так что Арарильо разрывался на части. С одной стороны, его привлекал этот народ, который, хоть и пережил немало испытаний, не соприкасался с тьмой так близко, как нолдор, а потому был более открытым и ясным и прошедших через Льды нолдор тянуло к ним, как замерзшего тянет к теплу очага. Но с другой стороны, близость синдар будила в душе Арарильо, бывшего в Альквалондэ вместе со всем отрядом принца Финдекано, невыносимые воспоминания, которым было бы лучше остаться по другую сторону моря.
Арарильо долго боролся с собой, переходил с места на место, заводя и обрывая знакомства. Но, когда было начато строительство новой крепости у истока Сириона, Арарильо – который к тому времени уже начал привыкать называться Араглином – как по-местному звучало его имя – пришел туда, чтобы принять участие в работе. На другой же день он увидел Келебритин, деву из здешних синдар, и понял, что больше никуда не уйдет.
Каждую минуту, когда он не был занят работой с камнем, Араглин стремился проводить с Келебритин, и она была этому только рада. Вдвоем они гуляли по окрестностям, говорили обо всем на свете. Келебритин рассказывала о Нельдорете, где родилась и выросла, в то время когда ее родители жили с тех местах с королем Элу Тинголом и другими синдар. О разных уголках Белерианда, где они бродили позже, когда Келебритин стала уже взрослой. О Менегроте, в строительстве которого участвовал Орнвэ, ее отец. О темных тварях, пришедших из-за гор. О войне. О мире. И снова о войне. О том, как Рэвиэль, ее мать, погибла от орочей стрелы, когда заботилась о раненых. И как после, когда Первая битва кончилась, Келебритин с отцом пришла к истоку Сириона, потому что Рэвиэль любила эти земли больше всех других и они, бывало, раньше все вместе подолгу жили здесь. А кроме того, в водах Сириона была сила Ульмо, и многие бродячие синдар в те дни тянулись сюда.
– Так мы и остались, – говорила Келебритин. – Здесь хорошо. Всегда было хорошо, а теперь, когда есть Светила, стало еще лучше. Красиво. И мне совсем даже не надо петь над овощами, чтобы они росли. Но я все равно пою, от этого они растут еще лучше.
Араглин улыбался и думал, что будь сам он деревом или кустом, стал бы цвести и плодоносить от одного взгляда Керебритин. Но ей он, конечно, такого не говорил. Как и она не говорила ему, что, быть может, не только Светила так чудесно скрашивают для нее это место. Быть может, теперь глаза одного пришельца из-за Моря сияют чудеснее Луны и Солнца.
Чтобы понять друг друга, им не нужны были слова.
С Келебритин Араглин заново научился быть счастливым. С ней он мог без боли вспоминать свою прежнюю жизнь в Амане, родных, которых потерял во Льдах. Даже сами Льды были не так ужасны, когда он говорил о них ей. А он говорил. Он говорил ей обо всем, что было. Кроме, конечно, боя в Альквалондэ. Но те воспоминания Араглин запрятал так далеко, что они почти умерли даже для него самого. И в тот день, когда они с Келебритин пошли к Орнвэ, чтобы просить его благословить их союз, Араглин сам уже верил в то, что у него нет никаких тайн ни от любимой, ни от ее отца.
Свое благословение Орнвэ дал Араглину с Келебритин сразу же. К тому времени Араглин и Орнвэ уже были хорошо знакомы и нравились друг другу. Араглин уважал Орнвэ за его опыт и мудрость, и, по правде говоря, привязался к нему за то спокойствие, которое чувствовал рядом с ним, словно у него снова был старший родич, которому можно довериться. Словно у него снова была семья.
И вот Араглин и Келебритин поженились. Не по обычаю его народа, потому что не было у него отца, а у нее матери, чтобы провести церемонию, как говорили традиции нолдор. Нет, они просто принесли брачный обет друг другу, стоя под звездами, и Орнвэ скрепил их союз именем Илуватара и дал им испить воды из одной чаши. Потом все друзья, кого они могли найти и позвать, собрались на маленький праздник, смеялись и пели.
Орнвэ и Араглин вдвоем построили дом из камня, в котором места было достаточно для троих эльдар и еще немного больше. И жизнь потекла почти как раньше, только лучше, потому что теперь и служба в гарнизоне для Араглина, и все дела для Келебритин были освещены присутствием друг друга, а Орнвэ радовался, глядя на них. И, разумеется, тоже служил в гарнизоне крепости.
Кроме службы, у Орнвэ и Араглина было еще одно общее дело, а вернее, увлечение, которого не разделяла Келебритин, – квэнья. Араглин поначалу пытался учить Келебритин своему языку, и она сперва горела желанием научиться, но квэнья давался ей с большим трудом, и Келебритин всякий раз быстро и с видимым облегчением переходила на синдарин. У Орнвэ же этот язык шел легко, может быть, потому что Орнвэ был одним из Пробужденных. И он изучал квэнья с удовольствием. Араглин с не меньшим удовольствием преподавал ему.
А когда Орнвэ смог изъясняться на квэнья достаточно свободно, они, бывало, подолгу беседовали на этом языке. Правда, и во время бесед Орнвэ привычно называл зятя Араглином, а тот, обращаясь к нему, говорил "adar Орнвэ", как обычно. Келебритин во время таких разговоров иногда тоже сидела с ними и говорила, улыбаясь:
– Я слушаю вас, как музыку. Просто слушаю.
В то время Араглин был счастлив, настолько счастлив, что если б не постоянные дозорные разъезды и не стычки с орками, да не тоска по родным, которая накатывала со страшной силой, он мог бы подумать, что блаженство Валинора вернулось к нему.
Тем страшнее оказался тот день. Араглин возвратился домой из очередного сторожевого рейда, и сразу понял, что что-то не так. Келебритин была необычно тиха и печальна. И она не обняла его, как бывало всегда, не поцеловала и ему не дала поцеловать себя.
Едва обменявшись с ним несколькими словами, Келебритин подала еду и смотрела, как он ест. Когда же Араглин закончил с этим, она очень серьезно спросила:
– Скажи, есть ли что-нибудь, чего я о тебе не знаю? Что-то, что ты скрываешь от меня?
Араглин очень изумился такому вопросу, но вполне искренне ответил:
– Нет, конечно, нет.
Келебритин сильно закусила губу, словно хотела сдержать рвущиеся наружу слезы. Или слова. Но потом лицо ее вдруг разгладилось.
– Я люблю тебя, – сказала она, потянулась к нему и погладила по щеке. Араглин поймал ее руку своей и поцеловал ладонь. От этого она почему-то вздрогнула, но руки не отняла.
– Что с тобой, родная? – спросил он.
– Я люблю тебя, – повторила она. – Отец хотел с тобой поговорить. Он в саду.
Была во всем этом какая-то странность. Пугающая странность.
– Что все-таки... – начал он.
– Ступай же к нему, – поторопила Келебретин.
В недоумении и тревоге Араглин оставил жену и вышел в сад. Орнвэ на самом деле ждал там, на руке у него сидела маленькая птичка. Увидев Араглина, она защебетала быстро и громко, но улетать не спешила.
– Здравствуй, Араглин, – сказал Орнвэ. – Ты понимаешь, что она говорит?
Араглин отрицательно покачал головой. Он отлично понимал лошадей и собак, мог понять, хотя и намного меньше, некоторых лесных животных, но птичий щебет всегда был и до сих пор оставался для него только щебетом. И Орнвэ хорошо это знал.
– Она говорит, что прежде чем покинуть берег Амана, нолдор убили мореходов, живших в городе у самого моря, чтобы похитить их корабли. Говорит, в этом участвовали потомки старшего сына Финвэ и их воины, и принц Фингон с дружиной. Ты ведь был в дружине принца Фингона, пока не решил остаться здесь, в крепости. Я помню.
Араглин почувствовал себя так, словно у него землю выбили из-под ног. Таких вестей он не ожидал, не представлял, помыслить даже не мог. Вот о чем хотел говорить Орнвэ. Вот о чем спрашивала Келебритин!
Араглин замер, боясь сделать следующий вдох и не зная, что сейчас можно сказать.
– Только не пытайся убедить меня, что это все черный морок, – предупредил тем временем Орнвэ. – Я еще в силах отличить нормальную птицу с вестями от короля Тингола от исковерканных тварей, что служат Врагу.
Конечно, обычные животные никогда не подчиняются Морготу, поэтому он и его слуги их изгоняют, уничтожают или ловят, чтобы превратить в чудовищ. Араглин и не думал пытаться обмануть Орнвэ подобным образом. В груди что-то тоскливо сжалось от одной мысли, что Орнвэ считает его способным на такое.
– Я мог бы обвинить тебя в том, что ты обманом вошел в доверие ко мне и к моей дочери, – сказал Орнвэ. – Обманом заставил меня связать ее судьбу с твоей. С судьбой преступника, запятнавшего себя кровью эльфов. Кровью наших родичей.
Вернее было бы сказать "Считает способным и не на такое". Араглин почувствовал, что должен, во что бы то ни стало должен возразить сейчас:
– Нет! Я люблю ее, люблю! Я думал, в молчании не будет вреда! Я не хотел вас обманывать! – с силой воскликнул он.
– Я знаю, – ответил Орнвэ. – И поэтому не обвиняю тебя. Но на деле выходит, ты все-таки обманул нас, хоть и без всякого желания. Так же, как бился там, за Морем. Но от этого ведь не легче.
Араглин не нашелся, что возразить.
– Знаешь, – продолжал Орнвэ. – Если бы я был порасторопней или меньше любил бродить по лесам, я тоже мог бы там жить. Келебритин могла бы там жить.
Араглин почувствовал, как по телу пробежала невольная дрожь.
– Я никогда не причинил бы вреда ни тебе, ни ей, – торопливо сказал он.
Однако, по чести, он не мог ручаться за это. Он не мог ручаться ни за что.
– Что же теперь? – спросил Араглин, заставляя себя смотреть Орнвэ в глаза, и тут же добавил: – Именем Илуватара мы с Келебритин соединены до конца Мира, ты не можешь заставить нас разлучиться.
Получилось совсем не уверено, а жалко, словно он умолял о пощаде.
– Верно, не могу, – согласился Орнвэ. – Она ведь любит тебя, и с этим уже ничего не поделаешь.
Да, любит. Араглину вспомнилось, как она недавно повторяла это. Для него говорила или для себя?
– Сейчас Келебритин в смятении, – словно отвечая на незаданный вопрос, сказал Орнвэ. – Да и я, признаюсь, тоже. Я смотрю на твои руки, и мне кажется, я вижу на них кровь, кровь эльдар, а не орков.
Араглин невольно с опаской поглядел на свои руки. Никакой крови не было.
– Но я знаю, что все это мне только кажется, – продолжал Орнвэ. – А на деле, если там и есть кровь, она была и вчера, и годы назад, в тот день, когда я впервые увидел тебя. Но я о ней не знал, не чувствовал. Ничего не изменилось от того, что теперь я знаю. И никогда уже ничего не измениться, ведь прошлое не в нашей власти.
Араглин слушал Орнвэ, пытаясь понять, к чему же тот ведет свою речь, но не понимал.
– Будем жить, как и прежде жили, – подытожил Орнвэ. – Только король Тингол, кроме вести, огласил и свой приговор: отныне нигде в его землях не должна звучать речь на квэнья...
Араглин выслушал о "не говорить и не слушать", "считаться предателями и убийцами нераскаянными"... От облегчения у него кружилась голова. Это не большая потеря. Не большая и не самая горькая в сравнении с тем, что он уже потерял и что еще мог бы потерять.
– И я, и моя дочь будем соблюдать волю короля Тингола, – сказал Орнвэ. – Надеюсь, ты понимаешь, что это значит.
– Да, – ответил Араглин. – Отныне я не произнесу ни слова на квэнья. Обещаю.

***

– Кажется, успокоился, – устало выдохнула Келебритин, глядя на Араглина. – Хотела бы я знать, что ему снится.
– Тебе самой нужно отдохнуть, – сказал Орнвэ. – Ты сейчас такая же бледная, как он. Иди поспи, а я побуду с Араглином.
Келебритин упрямо помотала головой.
– Нет. Вдруг пока я сплю, он... – она остановилась и после паузы сказала: – Проснется.
"Вдруг он умрет" – понял Орнвэ и не стал настаивать.
Подобные разговоры случались у них уже не раз. И Орнвэ всегда уступал. Ведь что если... и правда? Но так не могло продолжаться без конца. Араглин должен был очнуться. Должен был. Но, очевидно, не мог, а целители не могли ему помочь, хотя перепробовали все. Они даже передавали ему свою жизненную силу, но это не принесло результата.
Хотел бы он, Орнвэ, поделиться с Араглином своей силой, своей волей к жизни. Хотел бы. Стоило только подумать об этом, и рука сама потянулась к плечу младшего эльда: прикоснуться, попытаться... Глупо. Он ведь даже не знает, как это толком делается. Да до Араглина и просто дотронуться лишний раз страшно, того гляди сделаешь что-нибудь не так... и все.
Но искушение было слишком сильно. Орнвэ все же решился – положил руку на плечо зятя: мягко, осторожно, готовясь в любой момент отдернуть ее, если потребуется...
И действительно почти тут же отдернул, потому что Араглин, все еще не открывая глаз, довольно внятно произнес:
– Yul.
Келебритин ахнула и потянулась за чашей с водой.
Как на квэнья будет "пить", она знала.
Орнвэ аккуратно приподнял Араглина, чтобы Келебритин могла его напоить, потом снова уложил.
Некоторое время Араглин молчал и не двигался, так что можно было усомниться, не померещилось ли им это все от слишком долгого и отчаянного ожидания. Или... Целители говорили, что если он придет в себя, сможет двигаться, говорить и узнавать родных, то потом полностью поправится. А если нет? Раньше ни Орнвэ, ни Келебритин об этом не задумывались, но теперь...
Араглин открыл глаза.
– Ужасно болит голова, – сказал он. – Что случилось? Келебритин, – он с усилием, но искренне улыбнулся. – Как я скучал по тебе. Ты плачешь... Не плачь.
Он явно узнал Келебритин, и говорил чисто и ясно, насколько Орнвэ вообще мог судить о чистоте и ясности квэнья.
– Какое счастье, что ты проснулся, – тоже улыбнулась Келебритин, хотя по щекам у нее бежали слезы.
Произнесла все это она, конечно, на синдарине. Как будет на квэнья "счастье", Келебритин, может, еще и удалось бы вспомнить, если бы она постаралась, но слова "проснуться" на этом языке она, пожалуй, и не слышала никогда. Да ей и не приходило в голову попробовать сейчас говорить на квэнья. Язык в эту минуту волновал ее меньше всего.
– Как странно ты говоришь, – сказал вдруг Араглин. – Я не понимаю.
Он чуть нахмурился, явно прилагая усилие, чтобы понять, но от этого ему стало больно, и он уже по-настоящему сморщился. И стиснул зубы, стараясь удержать стон. От этого ему стало еще больнее.
Келебритин смотрела на мужа испугано, не зная, что предпринять.
Орнвэ снова положил руку на плечо Араглину.
– Тише, – спокойно сказал он на квэнья. – Все хорошо. Ты был ранен в бою, в голову. Но теперь все хорошо. Ты дома. Битва закончилась. Мы победили. Перебили тех орков, и больше из Ангбанда никто не выходил. И долго еще не выйдет. Тебе нужно набираться сил, чтобы поправиться.
Араглин, услышав знакомую речь, успокоился и слушал внимательно.
– Все равно что-то не так, – сказал он, наконец. – Я чувствую... Но что... Я очень устал.
– Не думай, – ответил Орнвэ. – Просто отдыхай.
У Араглина уже снова закрывались глаза.
– Любимая, – прошептал он.
Келебритин взяла его за руку, это слово от него она могла бы понять на любом языке. Араглин сжал ее руку в своей настолько сильно, как смог, и заснул.
– Что же это, отец? – растеряно спросила Келебритин. – Почему он забыл наш язык?
Он сам был удивлен и встревожен, но решил не пугать дочь еще больше.
– Всякое бывает после ранений, – сказал он.
– После ранения прошло много дней, – напомнила Келебритин.
– Но в себя Араглин пришел в первый раз, – ответил Орнвэ. – Может, когда он в следующий раз проснется, все будет уже хорошо.
– А может, и нет, – вздохнула Келебритин.
– Ранения головы опасны, – сказал Орнвэ. – Особенно если удар пробивает череп. Помню, еще у Куинен, один эльда ударился головой да и забыл свое имя, еще забыл родителей и жену, ушел на другой берег озера и жил там один, никто не мог убедить его вернуться, – Орнвэ вздохнул.
– И что потом? – спросила Келебритин.
– Вспомнил все и пришел обратно, – сказал Орнвэ. – Даже времени не очень много прошло. Тоже из татьяр был, кстати.
– Ты эту историю только что выдумал, – покачала головой Келебритин.
– Что ты, так все и было, – уверил ее Орнвэ. – Они потом всей семьей в Валинор ушли.
Келебритин слабо улыбнулась.
– Пойду в крепость, сообщу новость целителям, – сказал Орнвэ. – Может, посоветуют, что нам делать. Или хоть порадуются.
Келебритин кивнула. Несмотря на беспокойство и усталость, выглядела она гораздо счастливее, чем недавно. Да и Орнвэ чувствовал, что впервые за долгое время с его души поднялся огромный груз. Что бы ни случилось дальше, по крайней мере, Араглин будет жить. Они его не потеряют.

***

Араглин и не предполагал, насколько трудно окажется соблюдать запрет. До того он мог целые дни как не говорить на квэнья, так и не слышать его, и Араглина это не беспокоило, как и остальных. Когда вокруг были синдар, все обычно говорили на синдарине, а когда синдар вокруг не было – чаще всего тоже на синдарине, потому что привыкли к этому языку, даже успели уже полюбить его.
Избавиться от синдарина как от чего-то чуждого не тянуло, и квэнья обычно звучал только в моменты сильных эмоций или глубокой сосредоточенности, или если речь шла о традиционных нолдорских искусствах, для которых в языке местных эльфов не хватало слов. Пока не хватало.
Но после запрета все изменилось. Казалось, квэнья бьется внутри, как пойманная в силки птица. Рвется на волю. А отпускать его нельзя, потому что синдар - соратники, друзья, родичи, с которыми они теперь жили бок о бок и к которым за краткое время уже так привыкли, словно знали их всегда, очень болезненно перенесли вести об Альквалондэ и близко к сердцу приняли волю короля Тингола.
Попытки говорить на квэнья, в которых раньше не было ничего особенного и, уж точно, ничего дурного, теперь они встречали как оскорбление или вызов. До ссор дело, правда, не доходило, потому что синдар очень точно исполняли приказ не говорить и не слушать – при звуках чужой речи уходили прочь или делали вид, что лишились разом и слуха, и голоса. Только взгляд выражал, что они думают о говорящем. Это было не только неудобно, но и неприятно, и даже больно.
Приходилось все время сдерживаться, напоминать себе, что говорить нужно именно на синдарине. От этого рождалась усталость, и некоторые из нолдор с нетерпением ждали возможности оказаться вдали от синдарских ушей и перейти на квэнья, не опасаясь вызвать чье-нибудь осуждение.
– Наконец-то, – говорили они, вздыхая с облегчением.
Но облегчение не бывало долгим, после него появлялась обычно неловкость, как будто они, в самом деле, совершают что-то очень глупое или даже постыдное, и разговоры на квэнья заканчивались. Хотя вопросы мастерства и мгновения сильного волнения у них все еще оставались – в такие моменты стыдно не было.
Все же Араглин старался вообще не позволять себе слабости. Ведь он, в отличие от многих, и дома не мог быть свободен от наложенного запрета. Скорее, наоборот: оскорбить знакомого или незнакомого синда уже плохо, но нарушить обещание данное родным – гораздо хуже.
След пережитого потрясения и так с трудом изглаживался из их жизни. Не скоро Араглин смог обнимать свою жену без мысли о том, что сейчас она возьмет да и ускользнет из его объятий, хотя Келебритин ни разу этого не делала. И еще дольше у них с Орнвэ не было разговоров по душам. Хотя потом они опять появились. Только, конечно, на синдарине.
Тень случившегося в Альквалондэ в первые несколько десятков солнечных лет после запрета всегда была где-то близко, на самой границе сознания, не то чтобы затемняя жизнь, но не давая забыть о себе.
– Может быть, это и правильно, – иногда говорил сам себе Араглин. Обсуждать это с кем-то другим ему не хотелось.
А со временем все как-то успокоились. Иногда запрет нарушался, иногда на эти нарушения обращали внимание, но прошлое, по большей части, оставалось в прошлом, не мешая жить здесь и сейчас. Хотя сделать вид, что прошлого просто не было, как сначала пытались нолдор, и оказалось невозможно.
Араглин почти и не думал о квэнья, тем более, не думал на квэнья. И когда пришли вести, что Ангбанд бросил на прорыв большое войско орков, Араглин простился с Келебритин на синдарине. Сказал:
– Я вернусь очень скоро, ты не успеешь даже соскучиться!
Как же он это сказал? Араглин очень хорошо помнил, как они стояли, обнявшись, под деревом, как он произнес эту фразу, как Келебритин улыбнулась, хотя в глазах ее светилась тревога... Но не помнил слов. Совсем. Каждый раз, когда он пытался вспомнить хоть что-то, что раньше знал на синдарине, начиналась дикая головная боль.
Проклятый орочий топор! Проклятый потерянный шлем! Как это вообще могло случиться!
– Снова боли? – произнес обеспокоенный голос на квэнья.
Незаметно вышедший из дома Орнвэ обеспокоенно посмотрел на зятя.
– Да, – признал Араглин.
Он говорил на синдарине. "Да", "Нет", "Хорошо", "Плохо", "Больно"... еще несколько десятков слов. Никогда Араглину не приходило в голову, что он, нолдо, может так мучиться, осваивая язык. Все давалось с трудом. А мысли о том, что уже когда-то было в его памяти, но теперь потеряно, отравляли и те небольшие успехи, которые у него появлялись.
Араглин знал, что терзаться бесполезно. Память или вернется или нет. А если нет, то когда-нибудь он все же выучит синдарин заново. Но сейчас он не мог не испытывать горечи от того, что случилось с ним.
Он не просто забыл язык, на котором говорил последние годы жизни, он и данное слово нарушил. Не желая того, разумеется. При мысли об этом Араглин морщился сильнее, чем от боли. Слишком многое он делал, не желая, и всегда то, чего делать не следовало бы.
Орнвэ протянул ему маленькую плетеную фляжку. В ней было обезболивающее снадобье, и Араглин сразу же сделал большой глоток.
– Спасибо, – сказал он, по-прежнему на синдарине. – Не говорить тот язык.
Получилось резко. Для вежливости его теперешнего синдарина не хватало. Невозможно было объяснить, что он не хочет, чтобы Орнвэ из-за него говорил на языке, который самому Орнвэ неприятен, и тем более не хочет, чтобы у Орнвэ из-за этого были неприятности, ведь квэнья неприятен многим здесь.
Но Орнвэ и так все понял верно. Опустился на скамью слева от Араглина и ответил на квэнья:
– Не тревожься об этом. Сейчас запрет не имеет значения.
– Едва ли ваш король был бы счастлив узнать, что значение его решений теряется так легко, – невесело усмехнулся Араглин.
– Мы с самого начала были вольны следовать его решению или нет по велению собственной совести, – ответил Орнвэ. – И я, как другие, выбрал следовать, потому что считал это правильным. Но настаивать на соблюдении запрета, когда ты так болен, было бы бессмысленно и жестоко. И я знаю, что если бы мне пришлось говорить об этом с королем Тинголом, он выслушал бы меня и не осудил.
– Ты живешь вдали от своего короля сотни лет, но так уверен в нем, – слегка удивленно заметил Араглин.
– Все мы уверены в нем, как и он уверен в нас, – сказал Орнвэ. – Тысяч лет и то будет мало, чтобы исчезли доверие и уважение, которые росли и крепли от самых давних времен. До сего дня никакая тень не пала на них и, я верю, не падет впредь.
Орнвэ подумал о том дне, когда узнал о братоубийстве, случившемся в Альквалондэ... Весть была настолько неправдоподобно жуткой, что он на время совершенно лишился возможности рассуждать хладнокровно. Мысли путались. Казалось, нужно немедленно что-то предпринять. Но что? Бежать прочь от чужаков, которые притворялись друзьями, а оказались убийцами? Потребовать у них ответа? Или потребовать, чтобы убирались вон? Как жить дальше с теми, кому нельзя доверять? Но и как жить без тех, кого вырвать из своего сердца уже не получится? Ответов на все эти вопросы Орнвэ тогда не знал и сейчас мог лишь сказать, что, если б ему самому довелось решать, он, пожалуй, разрушил бы жизнь своей дочери. И Араглина. И свою.
Но принимать решение ему не пришлось – король Тингол уже сделал это для него. Язык как расплата за все: и за пролитую кровь там, и за обманутое доверие здесь. Много это или мало? Если государь считает, что достаточно, так оно и есть. Можно успокоиться, можно жить, можно сделать следующий вдох. Так Элу Тингол спас здравый смысл Орнвэ и его семью. И уже за одно это, если ни за что другое, Орнвэ вечно будет чтить его.
Но Араглин не поймет, он и тогда не понимал до конца. А пытаться объяснить теперь – только бередить душу. Ведь почему-то именно сейчас ему кажется, будто он виноват в чем-то, хотя каждому ясно, что он ни на что не мог повлиять: раны в бою и их последствия не выбирают. И ни один синда на много миль вокруг не осудил бы его за то, что сейчас он говорит на квэнья. Даже Аноллэн не возражал, когда услышал эту историю. А он-то до сих пор относился к нолдор весьма враждебно – у него, так уж вышло, все родные за Морем, а жены и детей Аноллэн до сих пор не завел, остался одиноким бродягой – ему было больнее, чем многим, и он не скрывал этого. Орнвэ в глубине души готовился противостоять ему. Но Алоллэн не сказал ничего.
Все же с Араглином определенно не стоило сейчас говорить на эту тему. Придется подобрать другое доказательство мудрости Тингола, если Араглин станет возражать.
Однако Араглин возражать не стал. Обезболивающее начало действовать, и ему стало лучше. Не хотелось тратить это время на спор о короле, которого он ни разу не видел. Зачем, если можно посидеть в спокойной тишине, посмотреть на небо. Подумать, что все еще не в Мандосе, хотя мог бы и туда угодить.
Но как же глупо и обидно вышло.
– Обидно, – сказал Араглин вслух, на квэнья, чего уж, в самом деле. – Мне ведь нравилось учить синдарин. Я радовался, когда узнавал новое, а теперь эта радость словно не моя. Ее я все еще помню, но мне она будто не принадлежит. Она навсегда для меня потеряна.
– Будет новая радость, лучше прежней.
Это сказала Келебритин, которая как раз в этот момент тоже вышла из дома. Сказала она это на квэнья, с резким акцентом, но понятно. Она очень старалась, чтобы Араглин ее понимал. Она вообще очень для него старалась.
– Ты – моя самая большая радость, – горячо отозвался Араглин и улыбнулся.
Келебритин улыбнулась в ответ и устроилась рядом с Араглином на скамье, где еще оставалось немного свободного места. Он сразу же обнял ее и прижал к себе, чтобы ей было удобнее сидеть, и потому, что желал ее обнять. В присутствии жены Араглин чувствовал себя счастливым, несмотря ни на что. Они не потеряли друг друга. А все остальное не так уж важно.