Самое дорогое или В конце дороги, фанфик, гет, джен, АУ, драма

[vinyawende]

На Дж.Р.Р.Толкин: фан-фесте закончилось голосование за внеконкурс. А это значит, что я могу выложить сюда тексты, которые на этот самый внеконкурс писала! Ура!!!

Первым выложу текст, который набрал больше всех баллов в голосовании.

По заявке: "К 5.14. Эленвэ удалось спасти. Как это повлияет на дальнейшие события?".

На самом деле, про выжившую Эленвэ и Гондолин мне давно хотелось написать, но все руки не доходили. А недавно Б.Сокрова сделала таблички исполнений предыдущих кругов феста, я обратила внимание на эту заявку, и руки, наконец, дошли.
Уделять много внимания Маэглину изначально не предполагалось, но он со словами: "У меня неустроенная личная жизнь! Мне очень надо!", пролез вперед и заставил всех потесниться)))

Название: Самое дорогое или В конце дороги
Автор: vinyawende
Категория: гет, джен
Герои: Тургон/Эленвэ, Туор/Идриль, Маэглин/Идриль (односторонний), Маэглин/НЖП
Рейтинг: PG (6+)
Жанр: драма, АУ
Размер: мини, 2 747 слов
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: фик написан на Дж.Р.Р.Толкин: фан-фест по заявке: "К 5.14. Эленвэ удалось спасти. Как это повлияет на дальнейшие события?".


– Сегодня снова соберется Совет? – спросила Эленвэ.
В ее голосе, выделявшимся красотой и мелодичностью даже среди голосов других эльдар, слышались грусть и усталость.
– Да, дорогая, – ответил Тургон, нежно проводя пальцами по ее щеке. – Ты можешь не приходить туда, если не хочешь.
– Не хочу, – сказала Эленвэ.
Тургон поглядел на нее с тревожным удивлением. Он, конечно, говорил искренне, когда предлагал жене не посещать Совета. Она была явно утомлена и имела право отдохнуть, но Эленвэ всегда была рядом с ним во время принятия важных решений, всегда поддерживала, если не словом, то взглядом и самым своим присутствием. Как же он сегодня без нее?
Да и жители Гондолина забеспокоятся, не видя своей королевы. Они любят ее и чтут равно за добрый нрав и мудрость.
– Не хочу, – повторила Эленвэ. – Снова все будут рассказывать друг другу, как прекрасен наш город, словно каждый из нас не может видеть это собственными глазами, и как невыносимо больно, рискованно и безнадежно было бы сейчас уходить из него, словно раньше мы никогда не брались за то, что рискованно, безнадежно и способно причинить нам боль. Словно мы, в самом деле, можем навечно спрятаться здесь от любой беды.
– Наш город хорошо укрыт, и беды не настигнут нас здесь, – только и возразил Тургон, потому что во всем остальном его жена была совершенно права.
– Владыка Ульмо сказал, что пора оставить город его судьбе, – напомнила Эленвэ. – А значит, укрытие наше более хрупко, чем мы привыкли думать.
– Я знаю, как ты ценишь слово валы Ульмо, – начал Тургон.
– Так же, как и ты, супруг мой, – перебила его Эленвэ. – Или только я еще помню, почему ты построил Гондолин?
Ее вопрос прозвучал непривычно резко, и Тургон, словно защищаясь, торопливо ответил:
– Я помню. Помню.
Он, в самом деле, прекрасно помнил, как Ульмо тогда дал ему совет. А после и помог найти подходящее место для города. И еще говорил, чтобы он не привязывался слишком сильно к делу рук своих. Тургон сразу понял, что это – скрытое предупреждение о судьбе города, но смириться с ним было проще, когда Гондолина еще не существовало на свете, или когда судьба его таилась в далеком будущем. Но теперь бросить Гондолин...
– Я люблю этот город, – негромко сказал Тургон. – Он самое дорогое, что у меня есть.
– Вот как, – откликнулась Эленвэ и надолго замолчала.
Молчание было тяжелым и неловким, совсем не таким, как случалось между ними обычно.
– Будешь ли ты все еще считать так же, когда враги проникнут за высокие стены и по улицам потечет кровь твоего народа? – вдруг спросила Эленвэ. – Когда повсюду зазвучат крики и мольбы о помощи, но никому нельзя будет помочь? Подумай об этом, о король мой и муж мой.
Едва договорив, она быстро удалилась из комнаты, и Тургону почудилось, что стало разом и темнее, и ходней.

***

"Оставить город его судьбе". Их город. Их любимое детище. Их рукотворное чудо. Бросить Гондолин... Невозможно. Немыслимо. Через захваченный и оскверненный Белерианд пробираться к морю. Безнадежно. Добровольно покинуть безопасность дома и идти навстречу неизвестности. Разве мало уже совершилось смертей, что нужно прибавить еще и их смерти?
Нет. Нет. Этого не будет. Не может быть. Не должно быть. Так думал каждый или почти каждый из жителей города. Так думал и король Тургон, и речи человека по имени Туор, не находили пути к сердцу короля. Если б это не были слова самого Ульмо, их даже обсуждать долго не стали бы. Но и теперь завершение уже близилось.
Отказ. Решительный отказ. Вот что с тайной радостью читал Маэглин на суровом лице Тургона, своего родича и владыки. Читал уже не первый день, и был почти уверен, что сегодня мысли, наконец, будут облечены в слова. Тогда можно будет самый вопрос этот оставить в прошлом.
Маэглину не нравились речи смертного, не нравился он сам, и, более всего, не нравилось, как смотрела на пришельца Идриль: не просто внимательно или ласково, хотя и это уже было слишком, а словно бы... восхищенно? И. сама того не замечая, иногда кивала в такт его словам. Она верит ему. Но это ничего. Это неважно. Туор вынужден будет покориться воле короля, и повода для восхищения не останется.
Скоро. Совсем скоро. Сейчас.
– Народ Гондолина! – воззвал Тургон, привлекая всеобщее внимание.
Впрочем, все и так ждали слова короля и смотрели только на него.
Тургон заговорил, произнося вслух то, что было на сердце у каждого жителя Гондолина, гораздо смелее и откровеннее, чем это недавно делали они сами.
Любовь. Сожаление. Гордость. Страх. Надежда. Гордость. Снова страх. Любовь...
– Я говорю об этом потому, что все это ведомо и мне, – сказал Тургон. – Но ведомо мне также, что правитель должен уметь смотреть в будущее яснее и дальше других. И сегодня я говорю вам: Гондолин – сокровище наших сердец, и все мы хотели бы, чтобы он вечно оставался столь же чистым, прекрасным и неприступным, как теперь. Но в землях, оскверненных Морготом, ничто не сохраняет чистоту без конца. Если мы покинем город сейчас, в памяти нашей навечно сохранится его неоскверненная красота, и пока сердца наши бьются, город не будет до конца потерян. Если же мы останемся здесь, то враг обратит наш город в смертельную ловушку для нас, и не останется ни города, ни тех, кто хранил бы память о его светлых днях. Не останется никого, кто еще мог бы сразиться с врагом во славу его. Укрепите же ваши сердца, проститесь с Гондолином и готовьтесь к долгому пути. Мы идем к морю!
Невозможно. Немыслимо. Маэглин повсюду видел лица. Пораженные. Печальные. Но в то же время и воодушевленные. Многие плакали, не скрывая слез. Но никто не пытался спорить. Туор закрыл лицо руками, и неясно было, жест ли это радости или скорби, а может быть, только запредельной усталости. Сразу и улыбаясь, и плача, Идриль кинулась к своему отцу и обняла его. Тургон одной рукой обнял ее в ответ, а другую протянул королеве Эленвэ, которая во все время Совета была бок о бок с ним.
Королева взяла руку короля в обе свои, глядя на него с нескрываемым восхищением. И Маэглин понял, что это все – ее рук дело. Это она убедила короля покинуть город. И теперь Маэглин ничего с этим поделать не сможет. Ничего.
Маэглин поднялся и, не глядя больше ни на кого, быстро покинул зал. Ему нужно было побыть одному.

***

Тургон прекрасно знал, что объявить о решении на Совете и даже добиться, чтобы против этого решения не возражали – только половина дела. Важно после, воплощая решение в жизнь, убедить сомневающихся и не дать появиться причинам для новых сомнений.
Этим он и занимался, последующие дни, месяцы и даже годы по счету Солнца, пока народ его готовился покинуть Гондолин. Помогало, что сам он был вполне убежден в правильности своего решения. Хоть оно и далось нелегко, теперь Тургон больше не колебался.
Он никогда не спрашивал Эленвэ, почему тогда, в день Совета, она сказала ему то, что сказала. Были ли эти слова следствием предвидения, голосом орэ или плодом ее мудрости и доверия к валар, которое ей, ваниа, давалось проще и естественнее, чем другим, Тургон не знал и не хотел знать. Он просто был благодарен жене. Ведь Эленвэ напомнила ему, что, как бы прекрасен ни был Гондолин, жизнь и свобода его народа всегда останутся важнее и дороже. И король должен помнить об этом, даже если сам народ позволяет себе забыть.
Почти так же сильно, как сознание собственной правоты, а может, даже сильнее, Тургону помогал Туор. Человек остался в Гондолине, и со временем завоевал уважение и любовь едва ли не всех его жителей, так что доверие к его словам с каждым днем возрастало.
И только Маэглин все еще оставался против. И против Туора, и против ухода из Гондолина. Это, как ни странно, тоже помогало. Маэглин раз за разом говорил все то, что мог бы сказать и сам Тургон, если бы решил не покидать Гондолина. Только слова Маэглина всегда были горячее, резче и уязвимей для разумных возражений, чем могли бы быть слова самого Тургона. Возражая Маэглину, Тургон сумел убедить многих.
Вот только самого Маэглина Тургон все еще не мог убедить. И это глубоко огорчало короля, потому что он был очень привязан к племяннику, и не хотел, чтобы разногласия отдалили их друг от друга. Но пока именно так и происходило, а Тургону оставалось только надеяться, что со временем Маэглин все поймет и изменит свое мнение.
Впрочем, Маэглин, хоть и не был согласен с планами короля, не пытался мешать их осуществлению и даже сам участвовал в необходимых приготовлениях, если делать это ему приказывал Тургон.
Так общими усилиями жителей Гондолина, все оказалось, наконец, готово, чтобы покинуть город. Случилось это на восьмой год жизни Туора в Гондолине. А незадолго до того как приготовления приблизились к концу, к Тургону и Эленвэ явились Туор и Идриль и признались, что любят друг друга и хотят соединить свои судьбы.
Они были такой прекрасной парой, и так сияли от счастья и любви их лица, что невозможно было найти никакого возражения против этого союза, и Тургон с Эленвэ дали им свое родительское благословение.
Свадьба Туора и Идриль стала последним празднеством, которому суждено было пройти в стенах Гондолина. А потому было оно особенно радостно и великолепно. Один лишь Маэглин был невесел. На свадебном пиру сидел он молча, бросая на всех мрачные взгляды, и при первой возможности выскользнул из-за стола и пошел прочь.
Но остаться в одиночестве на этот раз ему не удалось.
– Идриль никогда не хотела, а значит, и не могла быть твоей, – произнес совсем рядом красивый и нежный, но очень твердый голос. – Эта свадьба ничего не изменила в твоей судьбе, Маэглин.
– Значит, моя судьба всегда была сплошным мраком, тетушка, – ответил Маэглин, и голос его звучал глухо, не то от злобы, не то от отчаяния.
– Нет, – ответила Эленвэ. – Просто твой путь к свету дольше и труднее, чем у других. А если ты сейчас сдашься, то не узнаешь, что ждет тебя в конце дороги.
Пустые слова утешения, любому другому эльда, кто сунулся бы к нему с такими, Маэглин живо посоветовал бы проваливать в Ангбанд. Но сказать подобное леди Эленвэ он не мог, и не потому, что она была женой короля Гондолина, а потому, что это был не первый раз, когда она пошла за Маэглином, хотя никто другой не пошел.
В день, когда его отца казнили за убийство его матери, Маэглин был так же потерян, зол и полон горя, как сейчас. Тогда он крикнул леди Эленвэ, чтобы она убиралась и оставила его в покое. И всего несколько мгновений спустя она гладила его по волосам, а он рыдал, уткнувшись лицом в ее колени, и сам не мог сказать, плачет ли он об умершей матери, об отце, который предпочитал убить жену и сына, чем отпустить их, или о себе, потому что он на месте отца поступил бы точно так же.
Маэглин вспомнил об этом, и на глаза снова навернулись слезы.
– У меня нет больше сил идти, – прошептал он.
– Может и так, – ответила Эленвэ. – Но ты жив, а значит, идти все равно надо. Надо идти, пока дорога не кончится.
Маэглин посмотрел на нее с удивлением, таких слов он не ожидал. Она обязана была сказать что-то, о том, как он силен или что в нем течет кровь рода Финвэ, или... еще что-нибудь. Но это...
– А если дорога бесконечна? – спросил он.
– Не бывает бесконечных дорог, – сказала Эленвэ.
И от непоколебимой уверенности, которая звучала в ее голосе, или от удивления, а быть может, просто потому, что ему очень хотелось поверить ей, Маэглин кивнул, соглашаясь.

***

Через несколько дней после свадьбы Туора и Идриль, жители Гондолина покинули город, на прощание сделав все, чтобы он стал смертельной ловушкой для любого врага, которому не повезет его обнаружить, и двинулись к морю по пути, подсказанному Ульмо.
В дороге гондолинцев хранили туманы, их собственные чары и осторожность, а еще доблесть и искусство их воинов, которые не давали уйти ни одному встреченному орку или темному существу, так что Моргот долго еще ничего не знал о побеге эльфов из Гондолина и продолжал разыскивать потаенный город.
А между тем эльфы Гондолина под предводительством короля Тургона и других лордов, прошли вниз по течению реки Сирион и остановились в ее дельте, желая основать там укрепленное поселение. Первым из детей, рожденных на новом месте, стал Эарендиль – сын Туора и Идриль, в котором воплотились лучшие из достоинств эльдар и людей, ибо был он хорош собой, мудр, силен и отважен. Эарендиль появился на свет под шум морских волн, и с тех пор море всегда пело в душе его, как и в душе его отца.
Поселение росло и крепло, оберегаемое от врагов мужеством своих защитников и силой их клинков. Но и сами эти защитники часто страдали от оружия орков: когда Эарендиль был еще мал, в столкновении с очередным бродячим орочьим отрядом, был ранен Маэглин. Рана оказалась не слишком опасной и в ней не нашли отравы, так что его жизни ничего не угрожало, но он все еще был нездоров, когда Гаваней Сириона, как к тому времени стало называться поселение, достигли беженцы из разоренного Дориата.
Среди них было много чрезмерно утомленных и страдающих от ран, старых и совсем свежих, полученных во время трудной дороги к морю. Целители Гаваней сразу же вызвались помочь пришельцам, и именно так, в окружении деловито работающих, сосредоточенных лекарей, Маэглин впервые увидел Бронвен – деву из Дориата, на которую в пяти дневных переходах от Гаваней напало чудовище. Эллет сумела убить зверя, но была тяжело ранена, и все сожалели о ней, думая, что она в скором времени умрет.
Но Бронвен продолжала упорно цепляться за жизнь, и, поглядев в ее лицо: бледное, с закрытыми глазами и темными глубокими следами от ужасных когтей, Маэглин почувствовал к ней... не жалость, не нежность и не любопытство, а какое-то странное, небывалое родство, в котором все чувства причудливо смешивались.
Он стал приходить и сидеть у ее постели, иногда брал ее за руку, а если ей становилось хуже, немедленно звал целителей. Бронвен все еще спала, не открывая глаз, и от ее попутчиков Маэглин узнал, что она родилась незадолго до Первой из битв Белерианда в Менегроте, в Первой Битве погиб ее отец, который был в числе приближенных Элу Тингола, и один из братьев. Второй ее брат умер позже, когда, прорвав завесу чар, проник в королевство ужасный волк Кархарот. А мать Бронвен погибла, когда Дориат был разорен гномами, и после этого Бронвен осталась совсем одна, потому что ни мужа, ни возлюбленного у нее никогда не было.
Она была столь же одинока, как сам Маэглин, и это делало ее для него еще дороже, равно как шрамы, которые даже самым искусным целителям не удалось убрать до конца, делали ее еще прекрасней.
Он безумно хотел, чтобы она выжила, чтобы открыла глаза.
И однажды это случилось.
– Ш эт а мто?
Едва слышный хриплый шепот тут же сменился приступом громкого кашля, такого сильного, что от него сотрясалось все тело ослабевшей за время болезни девушки. Маэглин, не раздумывая, обнял ее за плечи.
– Пить, – с трудом выговорила Бронвен.
Он наполнил стакан водой и держал его у губ эллет, пока она пила.
– Благодарю, – сказала она и куда более внятно, хотя все еще хрипло, повторила свой вопрос: – Что это за место?
– Гавани Сириона, – ответил Маэглин, не сообразив сразу, что название ей ничего не скажет.
– Мы дошли до моря? – спросила Бронвен, глядя на него широко распахнутыми глазами.
Глаза у нее были темно-темно-серые, почти черные, хоть и светлее, чем у него самого.
– Да, дошли, – ответил он.
– Так вот он, конец дороги, – сказала Бронвен. – Я поклялась себе, что непременно узнаю, что там, в конце.
Маэглина разобрал смех. Он не любил смеяться и делал это редко, но сейчас просто не в силах был с собой совладать.
– Что смешного? – удивленно и настороженно спросила Бронвен.
– Я объясню, – с трудом выдохнул Маэглин сквозь хохот.

***

Следующей весной Маэглин и Бронвен поженились. Обряд прошел по обычаю нолдор, потому что этого желал Маэглин, а Бронвен не возражала. Сам Тургон преподнес невесте свадебный дар, вместо отца жениха, а Эленвэ крепко обняла обоих новобрачных.
– Счастливейший день моей жизни, тетушка, – шепнул ей Маэглин.
– Только первый из счастливых дней, – сказала Эленвэ.
И она не ошиблась, но все же это были темные времена, а впереди ждали времена еще темнее. Тем, кто и так уже успел перенести много бед и потерять многое, предстояли новые беды, утраты и лишения. Но все же настал тот час, когда Эарендиль – славнейший из мореходов в истории Арды – вместе с тремя своими спутниками и своей супругой Эльвинг, сумел добраться до берегов Валинора и там говорил перед валар от имени эльфов и людей.
Вскоре после того в Эндорэ высадилось могучее Войско Запада. И бок о бок с ними бились уцелевшие эльфы Гондолина и Дориата. В этой войне, прозванной позже Войной Гнева, в бой их вел Тургон, которому единственному из всех вождей Исхода нолдор довелось своими глазами увидеть падение Моргота.
После того как война закончилась, Тургон и Эленвэ были в числе тех, кто внял призыву Эонвэ и пожелал вернуться в Благословенный край.
Стоя на палубе белого корабля, когда они уже могли разглядеть вдали очертания родного берега, Тургон обнял жену и сказал:
– Знаешь, храбрости мне всегда было не занимать, но все же… когда я представляю, как могла бы окончиться моя жизнь в Белерианде без тебя, мне становится страшно.
– Не думай об этом. Не надо, – ответила Эленвэ, теснее прижимаясь к мужу.