Путь исцеления, фанфик, джен, агнст, АУ

[vinyawende]

Надо сказать, что Мелькор (Моргот) мне из всех валар наименее интересен, в число любимых персонажей никогда не входил, поэтому писать о нем я совсем не собиралась. В том смысле, чтобы он где-то был главным героем, а не просто участвовал в событиях. Но по ходу игры внезапно обнаружился один интересный для меня вопрос: мог ли Мелькор в какой-то момент остановиться, прекратить искажать Арду и, вместо того, чтобы превращаться в Моргота, стать опять Мелькором, каким ему предназначалось быть до Диссонанса, ну, или несколько другим, но не Врагом.

Размышления об этом нашли отражение в двух разных написанных мной битвенных фанфиках, даже в трех, если считать "Сказку о Мелькоре-повелителе Арды", хотя это все-таки не то, так что, скорее, их два.

"Путь исцеления" и "Услышь меня", но в "Услышь меня", кроме этого, важную роль играли иные идеи и мотивы, о которых в другой раз. А "Путь исцеления" пошел именно от идеи раскаяния Мелькора и вообще раскаяния. И образ Манвэ тут не менее важен, чем Мелькора. Вообще, я думаю, без Манвэ ничего не получилось бы. Но и Мелькор, каким он предстает в этом тексте, мне тоже дорог, хотя он далеко не безупречен. Наверное, из всех написанных мной Мелькоров, этот нравится мне больше всего.

Название: Путь исцеления
Автор: vinyawende
Категория: джен
Персонажи: Мелькор, Манвэ, другие валар
Рейтинг: РG-13 (12+)
Жанр: агнст, АУ
Размер: мини
Дисклеймер: Все права на персонажей и сюжет принадлежат Дж.Р. Р. Толкину и всем тем, кому они по закону должны принадлежать. Автор фика материальной прибыли не извлекает.
Размещение: только авторское. То есть автор сам разместит текст везде, где посчитает нужным.
Саммари: А что если Мелькор после Диссонанса и в самом деле раскаялся? Теперь все будет хорошо? Или исправить причиненный вред сложнее, чем кажется?

Стыд и гнев, раскаяние и злоба, желание быть вместе с сородичами и желание владеть всем единолично... чувства в душе Мелькора сменяли друг друга так часто, что он порой сам не успевал следить за ними. Другие же вовсе ни о чем не подозревали и были равно безмятежно спокойны, и когда он ощущал себя одним из них, и когда с трудом сдерживал рвущуюся наружу ненависть ко всем и каждому.
Иногда ему почти хотелось, чтобы они поняли, что с ним происходит, и за него решили, как с этим быть: помогли или бежали прочь... сделали хоть что-нибудь. Пару раз он даже собирался сам обо всем рассказать. Но эти намерения улетучивались скорее, чем меняли направление ветра Манвэ, и Мелькор принимался, в зависимости от того, какое настроение владело им, или злорадствовать над глупостью и слабостью других валар, или предаваться самоуничижению, сознавая, насколько чисты они и насколько безнадежно запятнан он.
Наконец, Мелькор совершенно измучился и в порыве отчаяния решил воззвать к Эру. С тех пор, как айнур спустились в Эа, с Илуватаром беседовал только Манвэ: обычно он для этого поднимался на гору и долго сидел там один, а потом спускался и говорил остальным, какой совет Эру вложил в его сердце на этот раз. Если бы речь шла о ком-нибудь другом, Мелькор наверняка усомнился бы в достоверности этих советов, но братец не подозревал о существовании такой вещи как обман. Поэтому приходилось верить, что примерно так и происходит общение с Эру.
Так что Мелькор первым делом выбрал пустынное место и сотворил гору, которая размером в два раза превосходила самую большую из гор, созданных к этому времени Ауле. Она могла бы быть и еще выше, если бы Мелькор не торопился поскорее осуществить задуманное.
Впрочем, высота горы, похоже, не имела в этом деле особого значения. Во всяком случае, поднявшись на вершину своего творения, Мелькор понял, что чувствует себя ничуть не ближе к Эру, чем раньше. Вслед за этой простой мыслью пришла другая: выкинуть глупую затею из головы, а гору превратить в вулкан.
Он живо представил, как его раздражение и гнев разлетятся вокруг тучами черной пыли и изольются реками раскаленной лавы. "Как хорошо!" – словно помимо его воли произнесли губы. "Хорошо, хорошо, хорошо..." пело, шептало, кричало что-то в его собственной душе, что-то, сбивавшее с толку, заставлявшее забыть, кто он есть, и помнить только радость необузданного разрушения.
Тогда Мелькору стало ясно, что, если сейчас он уйдет с горы ни с чем, больше уж не будет у него сил бороться, а значит, не сможет он больше ни творить, ни любить. Лишь разрушение станет доступно ему.
"Великое разрушение, перед которым, устрашась, склонятся все", отозвалось откуда-то из глубин его существа, куда сам он уже страшился заглядывать. Мелькор пошатнулся и упал на колени, а из глаз его капали слезы, и одни из них были холодны и падали осколками льда, а другие горячи и, падая, обжигали землю дочерна.
Так плакал он, забыв гордость, и вдруг ощутил, что больше не один в своем горе. Чье-то присутствие, словно утешительное объятие, обволакивало со всех сторон, дарило силу и покой.
Наконец, когда Мелькор снова мог слушать, знакомый голос сказал:
– Я верил, что ты все же возвратишься ко мне, Мелькор.
– Верил? – в замешательстве спросил Мелькор. – Не знал?
– Я знаю все о Мире, – ответил голос. – Знаю, зачем он создан, что он есть, и куда он придет. Но в Мире каждое из созданий моих вольно выбирать свой путь. И ты мог удалиться от меня так же свободно, как и придти ко мне.
– И я вернулся, – сказал Мелькор и сам поразился облегчению, которое испытал, говоря это.
– Да, – голос звучал так, словно говорящий улыбался. – Ты о чем-то хотел поговорить со мной.
И Мелькор поведал Эру все.
– Скажи же, о отец мой, что твориться со мною ныне и как теперь возможно совладать с этим?! – воскликнул он, наконец, полный горячего стремления исполнить любой совет.
– Мелькор, в душе своей и в Мире посеял ты многие семена, не думая о том, какие всходы они принесут, – теперь в голосе слышалось огорчение и отголосок, хотя слабый, той суровости, что уже была в нем однажды, после великой Музыки, и Мелькор еще ниже склонил голову. – А всходы в Мире оказались дурны, – продолжал Эру. – И ты решил, что сможешь избавиться от них. Но забыл о том, что они и внутри тебя. И не можешь ты убрать из Мира то, что вольно растет в душе твоей.
– Что же делать мне?! – снова вскричал Мелькор.
– Душа твоя – вся твоя, – ответил Эру. – Тебе и быть владыкой ее. Тебе решать, что нужно и полезно, и мило тебе, а чему не должно давать воли. И все это равно станет покорно тебе, навеки под рукою твоей.
– А ты разве не поможешь мне, отец? – спросил Мелькор.
– Помогу, – ответил Эру. – Как и всегда помогаю тебе, и буду с тобой, как и всегда я с тобой, как и с каждым из созданий своих.
После этих слов голос умолк и не звучал больше.

***

А Мелькор еще долго сидел на горе, и душа его была радостна и спокойна, и путь впереди казался ясен и легок. Но когда стал он спускаться в долину, умиротворение оставило его. Вдруг усомнился он, что Илуватар в самом деле всегда рядом с ним, и почувствовал себя покинутым и одиноким, как никогда прежде.
Тогда страх овладел душой Мелькора и сердцем его, и разумом. И решил Мелькор, что не хватит у него сил взять верх над тем, что уже вошло в суть его. Но и покориться не захотел.
Стал он искать другой путь, кроме того, который указал ему Эру. И нашел. И путь тот показался ему много проще, скорее и надежнее. А потому Мелькор избрал его.
Невидимый поднялся он в небо, пронесся над Ардой и остановился перед Стеной Ночи, за которой простиралась Пустота, где когда-то бродил он в одиночестве и где обрел то, от чего желал теперь освободиться. Пусть же отправляется оно в Пустоту и рассеется там.
Так решил Мелькор. И муку превыше, чем можно описать словами, вынес он, когда разъял самую душу свою и вынул из нее Тьму, и отбросил прочь от себя. Бесформенной черной тучей повисла эта Тьма над самой Стеной Ночи, словно не желая покидать Арду, но, в конце концов, ветер, который, собрав все силы, вызвал Мелькор, унес ее в Пустоту, и там она вскоре пропала из виду.
Как только это случилось, Мелькор рухнул на земь и лежал, терзаемый болью и оцепеневший от усталости, так долго, что, когда снова обрел достаточно сил, чтобы встать и оглядеться, увидел он, что Арда изменилась: моря и твердь, и цепи гор повсюду обрели законченный облик, а почва готовилась уже принять первые семена, давно сотворенные Йаванной.
С грустью понял Мелькор, что многое в творении Арды прошло без него, но не испытал ни зависти, ни гнева, и так узнал еще, что план его увенчался успехом и теперь он свободен. И цена не показалась ему высокой, но, не желая терять еще больше времени, он сразу же отправился на поиски своих сородичей.
Все они встретили его с радостью, а Манвэ сказал:
– Брат мой, долго искали мы тебя повсюду, но не могли найти, и звали, но не слышали отклика, и мы боялись, что ты ушел навсегда, и скорбели, что не разделишь ты с нами труда нашего и счастья. Прекраснейший из дней Арды день, когда ты вернулся к нам.
С тех пор в каждом деле, которое начинали валар, снова была доля Мелькора: его мудрость, его сила, его любовь к Арде и своим сородичам и неутолимая жажда творения, которые привлекали к нему все сердца. И Мелькор был счастлив и не желал иного.
Одно лишь поначалу тревожило душу Мелькора: не вызвал ли он гнева Эру тем, что не внял его совету? Он почти ждал, что в вышине снова раздастся тот же голос и призовет его к ответу, но этого не случалось, и Мелькор успокоился. Правда, он избегал сам взывать к Эру, но никто не удивлялся, потому что все привыкли, что это – дело Манвэ.
А время катилось вперед, как воды широкой реки катятся к морю. Арда все больше хорошела: под светом Светильников, созданных валар, царство Йаванны бурно росло и становилось день ото дня прекраснее.
Валар, любуясь, как развивается все, созданное и начатое ими, избрали своим жилищем остров Альмарен, посреди Великого Озера, где свет обоих Светильников смешивался. Земля та была дивно прекрасна, и валар здесь отдыхали от трудов и вынашивали в мыслях своих ростки того, что еще могло быть и будет однажды создано ими.
Туда и пришел к Мелькору с тревожной и странной вестью Манвэ, кто видел дальше всех в Арде.
– Брат мой, ныне, обозревая, по обыкновению, земли, увидел я, как над Стеной Ночи поднимается тьма! Она курится, словно дым над горой, под которой пылают огни, и рвется проникнуть в Арду. Сейчас мой ветер дует ей навстречу и не пускает, но, увы, не под силу мне прогнать ее совсем. Нужно созвать всех родичей наших на Великий Совет, ибо неизвестная беда идет в наш дом.
А Мелькор вдруг со всей ясностью внезапного прозрения понял, какая Тьма желает вновь проникнуть в Арду. И он ответил Манвэ:
– Ни к чему отрывать всех валар от их занятий, я знаю, что это за Тьма, и я справлюсь с нею один.
Прежде чем Манвэ мог возразить, Мелькор сорвался с места и полетел к Стене Ночи. Там он снова увидел ту черную тучу, которую когда-то отправил в Пустоту, но на этот раз, как и сказал Манвэ, видом она была подобна горе. Почему-то за пределами Мира она не только не рассеялась без следа, как надеялся Мелькор, но расширилась и окрепла.
Всю свою силу обрушил Мелькор на нее, пытаясь в этот раз разметать ее в клочья, но она лишь стала немного меньше и чуть подалась обратно в Пустоту. Так они застыли в странном и ужасном единоборстве: могущественнейший из айнур и Тьма, которая когда-то была частью его души. И никто не мог взять верх, а отступить не желал. Мелькор, однако, чувствовал, что силы его начинают слабеть.
Но в тот миг, когда почти все они истаяли, повело новым ветром, мощным и напоенным ароматом весны, и Мелькор понял, что брат его Манвэ рядом.
Вдвоем они смогли отшвырнуть Тьму далеко в Пустоту, и она скрылась из виду. Тогда Мелькор без сил опустился на землю, а Манвэ сел подле него.
– Я все же позвал всех валар на помощь, и они откликнулись, но, как нарочно, оказались слишком далеко, поэтому я не стал ждать, а последовал за тобой. И все-таки скоро они должны придти сюда, – сказал Манвэ.
Мелькор не ответил. Глядя в огромное ясное небо, он думал о том, что вовсе не избавился от своей Тьмы, а отпустил ее на свободу, и теперь она будет вечно грозить всему, что дорого его сердцу, а у него уже сейчас не хватает сил, чтобы противостоять ей.
Скоро все валар будут здесь, и они захотят узнать, из-за чего позвали их. А он должен будет что-то ответить им, ведь он уже сказал Манвэ, что знает, какая Тьма пришла в Арду. Правду. Конечно, он должен сказать им правду. Но это невозможно. Он станет им отвратителен. И не вынесет этого. Он должен сказать правду, потому что ничего другого сказать он не может. Но и правду – не может.
Душа Мелькора металась между долгом и страхом, не находя в себе мужества исполнить верное решение, но не находя и лазейки, чтобы избежать его. И тут, о жестокая насмешка судьбы, Манвэ, не ведавший обмана Манвэ, подал ему идею спасительной лжи!
– Скажи, Мелькор, – снова заговорил он. – Ведь в тот раз, когда ты внезапно исчез надолго, ты встретил эту Тьму, здесь, у Стены Ночи, и поборол ее? Поэтому ты узнал ее сегодня?
– Да! – воскликнул Мелькор, хватаясь за появившуюся возможность не открывать истину. Это была первая его ложь с тех пор, как он избавился от Тьмы в своей душе. Он сразу сделался сам себе омерзителен, но пути назад не было: признаться теперь – в тысячу раз хуже, чем признаться мгновение назад.
И Мелькор молчал, пока не явились остальные валар. Им рассказал он историю о том, как когда-то давно бродил здесь в одиночестве и увидел вдруг неизвестную прежде Тьму, которая пыталась войти в Арду из Пустоты. В тот раз он поборол Тьму, хотя на это потребовалось много сил, и долго потом не мог он возвратиться к своим сородичам. Но Тьма, как оказалось, не исчезла, а лишь отступила на время, чтобы после вернуться опять, и сегодня она показалась снова. Манвэ увидел ее, потом Манвэ и Мелькор вместе боролись с ней и одолели. Но неизвестно, надолго ли.
Валар выслушали и не усомнились ни в едином слове Мелькора, потому что доверяли ему и потому что были чужды лжи. Лишь Намо, как показалось Мелькору, посмотрел на него странно, но, если и было ему, что сказать, он не сделал этого, а Мелькор не стал его ни о чем спрашивать.
– Теперь мы знаем о Тьме и будем готовы встретить ее, – сказал Оромэ.
– Конечно, – поддержал его Тулкас. – Если она появится вновь, мы все станем бороться с ней.
– Но сначала укрепим Стену Ночи, чтобы труднее было перейти ее из Пустоты, – предложил Ауле.
Эти простые ясные слова жгли душу Мелькора точно огонь, с трудом он удерживал себя от того, чтобы с ужасным криком броситься прочь.
– Да, – наконец, откликнулся он. – Вы правы, друзья. Объединим же наши силы, чтобы противостоять Тьме.

***

Жизнь в Арде вновь пошла своим чередом. Валар продолжали творить, творения их продолжали хорошеть, время текло, медленно, но верно приближая миг, когда пробудятся первые Дети Эру. Тьма не возвращалась, и понемногу те из валар, кому не довелось увидеть ее, стали все реже обращать к ней свои помыслы, занятые более насущными делами.
Но Мелькор не знал уже былого покоя. Мучимый мыслями о лихе и лжи, которые сам породил, стал он отстраняться от других валар и, особенно, от брата своего Манвэ. Конечно, он все еще помогал им советом и делом, если возникала такая нужда, но уж не видели его беспечно поющим в вышине, или на морском берегу, или под сенью огромных древ, как бывало. И тени в Арде удлинились.
Манвэ тоже думал о Тьме, о том, чем может грозить она Арде, и о страдании, которое причинила она Мелькору, страдании, от которого радость его затмилась. Думал Манвэ, как помочь этой беде, но не видел пути, и, раз за разом взывая к Эру, почему-то не получал ответа.
А Тьма, тем временем, думала о Манвэ. Она, конечно, не была сама по себе разумным существом, но была когда-то частью разумного существа, а потому вместе с ненавистью и жаждой разрушения, которые составляли ее сущность, жило в ней стремление снова обрести цельность, вернуться к тому, кто когда-то исторг ее из себя. Но он не желал принимать ее назад, а захватить его против воли у нее не достало сил. Потому Манвэ привлек ее: он был похож на того, другого, но не так силен, да к тому же в нем не было ни капли собственной тьмы, и Тьма потянулась к нему, желая заполнить его душу, как всегда желала запятнать всякую чистоту.
И вот, на этот раз тайком, крадучись, точно зверь, Тьма просочилась сквозь Стену Ночи и, скрываясь среди удлинившихся теней, поползла к тому, кто был ее новой целью. Зоркость Манвэ оказалась обманута, и ничего не замечал он, пока не стало уже слишком поздно.
Тьма вошла в душу Манвэ и хотела сделаться ее частью, но не могла, потому что Манвэ, в этот миг понявший все, не желал принимать ее и бился отчаянно. Тогда она вгрызлась в него, как хищник вгрызается в добычу, и не отпускала, а у него не было сил освободиться, и он испустил крик, полный такого отчаяния и боли, что тринадцать валар и множество младших айнур услышали его и бросились на помощь. Но когда достигли они места, где Тьма напала на Манвэ, Манвэ там уже не было и не могли они отыскать его.
Тогда опечаленные валар, чтобы решить, что делать им дальше, все вместе вернулись на Альмарен, где Мелькор сидел один в тяжелом раздумье. Удивился он, увидев вдруг перед собою всех валар. Но раньше, чем мог он о чем-то спросить, Варда спросила у него самого:
- Почему, Мелькор, остался ты здесь и пребываешь в покое, когда с Манвэ, твоим братом, случилась беда?
– Какое же несчастье постигло брата моего? – спросил Мелькор, чувствуя, как холодный страх сковывает душу.
– Этого мы не знаем, – ответил Тулкас вместо Варды. – Но его скорбный крик слышали все, и все поспешили к нему, а я был там первым из всех, но опоздал.
Побледнел Мелькор, ибо не слышал он крика Манвэ, один во всей Арде, потому что запер от брата мысли свои.
В этот миг содрогнулась земля, вода выплеснулась из чаш морей, и свет Иллуина потух. Валар, на этот раз с Мелькором во главе, бросились туда. И увидели, что Манвэ стоит на коленях около поваленного столпа, среди разлитого по земле пламени, и держит в руках большой осколок светильника, не давая остаткам света вытечь из него.
– Заберите... Заберите свет... Нужно сохранить... – в этих глухих стонах с трудом можно было узнать голос Манвэ.
Но Варда без колебаний бросилась к нему. Она как раз успела принять из его рук осколок, когда глаза его вдруг полыхнули огнем. В то же мгновение между Вардой и Манвэ оказался Мелькор, как раз вовремя, чтобы принять на себя чудовищной силы удар.
Их крики слились в один. Глаза Манвэ вновь стали голубыми, как небо, и полными такой муки, какой небо не знало, а если бы знало, не могло бы вынести. Он поглядел на всех и исчез.
Но почти сразу снова стал видимым: теперь он кружил высоко в небе и непонятно было: хочет ли он лететь вперед, но что-то не пускает его или, наоборот, желает остаться на месте, а что-то тянет его прочь.
Постепенно Манвэ утратил черты, избранные им для фана, и над головами валар закрутилась воронка огромного торнадо.

***

– У меня нет времени строить горы! – в отчаянии крикнул Мелькор. – Я знаю, ты и так меня слышишь! Ответь же, что мне делать теперь!
– Я сказал тебе все, что мог сказать, – откликнулся голос Эру, в котором не было гнева, только боль и усталость.
Мелькор понял, что больше ничего не услышит, и ему остается лишь вернуться к остальным валар. Он пошел к ним и нашел точно в том положении, в котором оставил: Варда плакала, склонив голову на грудь Эстэ, Ниенна, из глаз которой тоже лились слезы, пыталась нашептывать ей что-то утешительное, остальные растерянно смотрели на этих троих, не зная, что делать. Издалека как-то необычайно громко доносились удары молота Ауле, который, по просьбе Мелькора, ковал цепь, способную сдержать силу валы.
Мелькор от нечего делать считал удары. Он постоянно сбивался и начинал сначала, поэтому понятия не имел, сколько времени прошло и на сколько еще продлились мучения Манвэ, пока он просто ждет и ничего не предпринимает.
Наконец, удары смолкли, и скоро появился сам Ауле, неся только что выкованную цепь.
– Прежде, чем я отдам ее тебе, Мелькор, скажи, что ты собираешься делать, – проговорил он, пристально глядя на Мелькора.
– Я надену ее на Манвэ, и Тьма оставит его, потому что ей не нужен тот, у кого нет больше сил. А когда она выйдет наружу, я сумею справиться с ней. Я знаю как.
– Так же хорошо, как знаешь, что это за Тьма, верно, Мелькор? – вдруг резко спросила Варда.
Мелькор дернулся, как от удара, и посмотрел на Варду. Их взгляды скрестились. В глазах Мелькора было столько же боли, сколько у Манвэ, перед тем как он стал гигантским смерчем.
Варда отвела взгляд.
– Я знаю, как справиться с Тьмой, потому что Эру сказал мне, – прошептал Мелькор.
– А он не сказал тебе, почему цена твоих ошибок – страдания Манвэ? – так же тихо спросила Варда, все еще не глядя на Мелькора.
– Как ты узнала? – спросил Мелькор, не отвечая.
– Что Тьма, овладевшая им, на самом деле твоя? – Варда горько усмехнулась. – Увидела в его глазах.
Все валар застыли в пораженном молчании, переводя взгляды с Варды на Мелькора и обратно.
– Да, – сказал Мелькор твердо. – Признаю, что Тьма эта моя, и я заберу ее и запру в себе навеки. А после вы можете поступить со мной, как хотите. Но сначала помогите мне, потому что в одиночку не смогу я освободить Манвэ.
Валар переглянулись, советуясь друг с другом. Потом Ульмо сказал:
– Мы сделаем все, что в наших силах, чтобы помочь тебе.
– Тогда я хочу попросить тебя, Ауле, еще об одном...
Тут перед валар возник Эонвэ.
– Владыка Манвэ... смерч двинулся на юг! – крикнул он.
– К Ормалу, – сказал Мелькор. – Так я и думал. Значит, времени у нас нет.

***

Около Ормала они оказались пусть и не намного, но раньше Манвэ. Ульмо сразу поднял вокруг светильника стену воды, чтобы защитить его. Остальные собрались рядом с Мелькором.
– Я сам надену цепь на Манвэ, – сказал Мелькор.
– Мы все равно пойдем с тобой на всякий случай, – ответил Оромэ, жестом указывая на себя, Ауле и Тулкаса.
Мелькор согласно кивнул.
– А если бы было время, о чем ты хотел попросить? – спросил Ауле.
– Сделать еще одну цепь, для меня, – отозвался Мелькор. – Но раз не вышло, придется обойтись без нее. Эру думает, что у меня должно получиться, надо и мне надеяться на это.
Манвэ подлетел прямиком к источнику и остановился перед стеной воды так близко, что брызги попадали на его лицо. Казалось, ему это нравится, и даже глаза, будто, стали ярче. Заметив это, Ульмо нарочно плеснул на него водою. Губы Манвэ искривились в каком-то бледном подобии улыбки.
Не отрываясь, следил он за блеском водных струй.
А Мелькор с цепью в руках и следом за ним Ауле, Оромэ и Тулкас, уже подходили к Манвэ сзади. Не дойдя нескольких шагов, они остановились в нерешительности, и вдруг снова услышали его голос, еще более изменившийся, едва различимый, он умолял:
– Сделайте же это скорее! Я не могу больше терпеть. И не могу отвернуться от воды!
Воспользоваться его советом они не успели, потому что именно в этот момент Манвэ все-таки отвернулся от воды и глянул на четверых валар взглядом, полным ледяного пламени.
Тут же на Мелькора обрушился удар, более мощный, чем тот, у разбитого Иллуина. Боль ослепила его, он упал навзничь, цепь отлетела куда-то в сторону и тихо звякнула.
Следующие несколько мгновений Мелькор не видел, что происходит вокруг, только слышал голоса:
– Скорее, прошу вас!
– Где цепь? Ауле!
– Вот она! Сейчас!
– Я сам.
– Успели.
– Мелькор! Мелькор! – услышал Мелькор над собой голос Тулкаса, и сразу же сильные руки помогли ему подняться, а сказать вернее, поставили его на ноги.
От этого зрение странным образом прояснилось, и он увидел Манвэ, чьи запястья были скованы цепью, и Ауле с Оромэ, которые поддерживали его с обеих сторон, Тулкаса он не видел, но чувствовал его присутствие где-то у себя за спиной. А прямо в воздухе перед ним уже вырастала, отделяясь от Манвэ, знакомая туча Тьмы.
Мелькор шагнул ей навстречу, и сейчас впервые с тех далеких времен, когда осознал ее существование в себе, не чувствовал страха перед ней. Вобрать ее в себя, запечатать внутри, так чтобы Тьма никому больше не могла навредить, это совсем просто. Лишь бы только она не бежала от него, или не собралась вселиться в кого-нибудь другого.
Но Тьма и сама потянулась к нему. Зачем нужны чужие неподатливые души, когда тот, кому она принадлежала и кто принадлежал ей, готов снова принять ее?
Тьма вошла в Мелькора легко, и он не почувствовал боли, потому что не сопротивлялся. Противостояние началось после. Тьма стремилась заполнить всю его душу и властвовать в ней свободно, Мелькор же стремился отвести ей малое место, где она, укрощенная его волей, станет спать вечно.
И Мелькор надолго застыл в неподвижности, невидящими глазами глядя на все еще огражденный водной стеной Ормал. Однако, когда он очнулся, Ормала поблизости не было. Его окружали только огромные деревья. Под деревьями, впрочем, быстро обнаружились Тулкас, Оромэ и Ауле.
– Рад видеть, что ты – это ты, – сказал Ауле Мелькору. – Потому что второй цепи я за это время так и не сделал.
– С чего ты взял, что я – все еще я? – спросил Мелькор. Сам он чувствовал, что совладать с Тьмой ему действительно удалось, но у остальных не было причин верить в это.
– Твои глаза, – пояснил Оромэ. – Мы специально ждали, чтобы посмотреть, какими они будут в миг пробуждения.
– Ждали, но цепи с собой не принесли, – вздохнул Мелькор.
– Зато я здесь, – вступил в разговор Тулкас. – Никуда бы ты не делся, если что.
– А все-таки цепь была бы надежнее, – ответил Мелькор.
– Уж чего нет, того нет, – развел руками Ауле.
– А где же та, которой вы сковали Манвэ?
Лица валар омрачились.
– Он все еще носит ее и твердит, что не снимет, пока не предстанет перед судом всех валар и ему не будет определено наказание за тот вред, который он причинил Арде, – сказал Оромэ.
– Почему же вы не провели суда, которого он так желает, и не освободили его?
– Ждали тебя, – пояснил Тулкас. – Иначе "всех валар" не получается.
– Но это неправильно! – воскликнул Мелькор. – Мне ли судить Манвэ за то, в чем сам я виновен гораздо больше?
– Вот поэтому я и не сделал второй цепи, – сказал Ауле. – Нам только вас двоих таких не хватало.
– Нет, Ауле, – грустно усмехнулся Мелькор. – Я – не Манвэ, я не стал бы длить свое пленение добровольно. Хотя разумом понимаю, что сковать меня было бы самым безопасным, и следовательно, лучшим решением для вас, говорить об этом спокойно я могу только потому, что вы не сделали этого. А иначе, пожалуй, стал бы молить об освобождении, утратив последнее достоинство. Я знаю себе цену, я хочу, чтобы и вы ее знали.
Мелькор умолк, остальные тоже молчали.
– Да, вот и Манвэ говорит что-то в этом духе, только, конечно, о себе, – наконец мрачно сказал Тулкас.
– По-моему, нам нужно быстрее возвращаться к остальным, – сказал Ауле поднимаясь. – Они будут рады, что ты снова с нами и что все это теперь скоро закончится.
– Хорошо, – не стал спорить Мелькор. – А где мы, кстати?
– В лесу Йаванны. В одном из них, том, который восточнее Великого Озера, – ответил Ауле.
– Зачем вы меня сюда перенесли? – удивился Мелькор.
– Поближе к дому, подальше от Ормала, на всякий случай. Мы же не могли находиться рядом постоянно. Нужно было усмирить моря, укрепить твердь, потушить огни, – Ауле мог бы перечислять и дальше, но, глянув на лицо Мелькора, остановился. – Так что мы караулили тебя по очереди.
– Значит, прошло уже много времени, – сказал Мелькор.
– Много.
– А второй светильник так и не восстановили. Этого нельзя сделать?
– Можно, – поспешил заверить Ауле. – Подходящий сосуд я уже создал. Только кто же восстановит, если светом его должна заполнить Варда, а благословить – вы с Манвэ?
– Но света осталось достаточно? – продолжал допытываться Мелькор.
– Меньше, чем раньше, так что теперь в северной части земель будут видны звезды.
– Намо говорит, это даже хорошо, – вмешался Оромэ. – Потому что Первые Дети Эру должны пробудиться под светом звезд. А он у нас после создания Светильников был нигде не виден.
– Варда сказала, она создаст еще новые звезды, ярче этих, – добавил Тулкас. – Но только не сейчас.

***

Великий Совет собрался в тот же день, по возвращении Мелькора. Суд, наконец, состоялся, и странным был этот суд, первый от начала Арды, ибо единственным, кто считал подвергшегося суду виновным и достойным наказания, был он сам.
И после того, как Ниенна со слезами сострадания попросила освободить Манвэ, потому что не было в совершенном его свободной воли, а раскаяние велико, все валар готовы были согласиться с ней, но вот слово взял сам Манвэ и сказал:
– Не смогу я, как прежде жить и творить в Арде, зная, что есть на мне преступление против нее. Искупления ищет душа моя, чтобы очиститься, и, если не хотите вы назначить мне наказания по справедливости, стану я, как о величайшей милости, умолять о нем.
И Манвэ опустился на колени.
Тогда умолкла Ниенна, а Варда заплакала. Манвэ поднял на нее глаза, и в этом взгляде увидела она всю его любовь, но и всю его скорбь, и обещание счастья, которое вернется когда-нибудь, но которое не может вернуться сейчас.
А Мелькор смотрел на Манвэ и хотел броситься рядом с ним на колени, и не находил на это сил.
– Что думаешь об этом ты, Намо? – спросил он.
– Рана Арде нанесена, – сказал Намо. – И обстоятельства таковы, что по справедливости никому не можем мы сказать ныне: "Ты виновен", но если Манвэ говорит: "Я виновен" по своей воле, то он идет не по пути справедливости, но по пути страдания и надежды, которого мы не вправе запретить ему, как не вправе и навязать, и от которого, быть может, произойдет благо и исцеление Арды.
Мелькор побледнел и молчал долго.
– Не знаю я, какое наказание должно быть назначено брату моему, – сказал он, наконец, и оглядел всех валар, призывая их высказаться, если им есть, что сказать. Но они молчали, и Мелькору все-таки пришлось опять посмотреть на Манвэ.
– Ведомо тебе, брат мой, какое наказание суровее прочих для меня, как и для тебя и для любого из нас, избери же его, – попросил тот.
Мелькор заглянул в душу свою, увидел там ужас нетворения и непричастности к жизни Арды и сказал:
– Сто лет не должен ты, Манвэ, ни создавать нового, ни иначе использовать свою силу Стихии, и пребывать тебе это время в доме Намо, вдалеке от течения лет. Таково слово валар.
Манвэ улыбнулся, встал, поклонился своим сородичам, а потом оставил их и направился к дому Намо, где предстояло ему провести в размышлениях ближайший век.
Следом за ним покинули совет сам Намо и жена его Вайрэ, потом Ульмо и, наконец, разошлись все, кроме Мелькора и Варды.
– А твоя душа, Мелькор, она ничего не ищет? – спросила Варда.
– Нет, она слишком слаба, чтобы искать того же. А другого мне теперь ничего не нужно.
– Что станешь ты делать?
– То же, что и ты, и все другие. Я буду ждать, когда брат мой Манвэ вернется к нам. Ждать, чтобы склониться перед ним, ибо он – величайший из айнур, ныне и всегда.